– У нее был недовольный вид. Но она ушла. – Что значит «ушла»? – Вышла из комнаты. – Я стараюсь говорить терпеливо. – Чтобы переспать с вами в другой комнате? – Разумеется, нет. – Вы уверены? – Послушайте, инспектор… – Мне приходится прилагать усилия, чтобы не впустить в эти слова раздражение. – Я понимаю ваше стремление докопаться до причин смерти Софии. Но вы на ложном пути, если позволите мне высказать свое мнение. – Что произошло после конференции? – Ничего. – Я качаю головой. – Неужели ее дневник говорит, что у нас уже несколько лет бурный роман? Детектив молчит. Я замечаю, что он снова выставил челюсть вперед. Собираюсь с силами для ответа на следующий вопрос. – Общались ли вы с ней после этого? Чтобы ответить, я достаю дневник. – Я получил от нее несколько прочувствованных писем. Было видно, что она все еще одержима мной. Я отправил их в корзину. Камилла, мой агент, постоянно пересылает мне похожие письма от поклонниц. – Приятно, наверное, когда вокруг вас вьются женщины. – Дневник говорит, что это часто действует на нервы. – Ваше имя несколько раз всплывает в ее айдае, – неожиданно говорит Ричардсон. – Сто восемьдесят четыре раза, если быть точным. – Она была настолько одержима мной? – В ее дневнике встречаются… как бы это сказать… живописные подробности, – говорит Ричардсон, не сводя с меня глаз. – Я еще не все изучил. Этот дневник не похож на те, что приходили по ордерам раньше вместе с делами об убийствах. Я приподнимаюсь на стуле. – Читается как сбивчивый поток сознания, – продолжает он, – или, скорее, как бурная река полусознания. Поразительная путаница мыслей. Я знал, что София эксцентрична (так говорит мой дневник), но никогда не думал, что она сдвинулась настолько. – Что она обо мне писала? – Этого я сказать не могу. – Но… но… вы сказали, что будете рады поделиться со мной деталями, если я поеду с вами в отделение. – Я сказал, что могу ими поделиться. – Она писала, что безумно меня любит? – Вопросы здесь задаю я. – Простите, инспектор, – говорю я, – мне просто любопытно, вот и все. Вы только что сказали, что мое имя всплывает в ее дневнике сто восемьдесят четыре раза. – Давайте сменим тему. – Рот Ричардсона вытянут в зловещую линию. – Не могли бы вы подробно рассказать о всех ваших действиях за последние три дня? Давайте начнем со вчерашнего. И снова у меня есть четыре возможности: а) сказать Ричардсону правду о том, что сделал я; б) выдать ему правду о том, что сделала Клэр; в) солгать; г) ничего из перечисленного. – Утром моя жена почувствовала себя ужасно из-за того, что накануне вечером забыла принять лекарства, – говорю я. – Поэтому я решил остаться дома. Даже отменил встречу с волонтерами из группы поддержки, чтобы за ней присматривать. Слава богу, она все время оставалась в постели, и в целом день прошел неплохо. – Что с ней было не так? Я чуть не вою. Факт: состояние Клэр изводит меня уже много лет. – Если вам так нужно знать, инспектор, – говорю я со вздохом, – то моя жена страдает депрессией. Временами ее поведение становится плохо предсказуемым. И кстати, буду очень благодарен, если вы сохраните это в тайне. Мне бы не хотелось, чтобы пресса узнала о… гм… проблемах со здоровьем моей жены. Ричардсон кивает и, нахмурившись, помечает что-то у себя в блокноте. – Значит, вы и миссис Эванс весь вчерашний день провели дома? – Да. – Что еще вы делали, кроме того, что присматривали за ней? – Я попробовал писать за кухонным столом, пока Клэр отдыхала наверху. Но выяснилось, что это непродуктивно. Тогда я решил заняться канцелярской работой у себя в кабинете и навещать Клэр примерно раз в час. – Что значит «канцелярской»? – Таблицы. Письма. Все, что не требует вдохновения. – Что же вас вдохновляет, мистер Эванс? – Обычная жизнь. Самые простые вещи. – Например, матримониальные разборки? Не они ли послужили вдохновением для сцены в книге «На пороге смерти»? Когда протагонист Гуннар ссорится со своей женой Сигрид всего за два дня до смерти их ребенка? Выходит, детектив читал мой роман. – Невозможно сказать в точности, как именно жизнь влияет на романы. – Фраза прозвучала резче, чем я предполагал. – Как вы следите за тем, что вас вдохновляет? Факт: по какой-то причине только моно задают мне такие вопросы на писательских фестивалях. Не знаю почему, – возможно, это связано с их чувством неполноценности. Но разве детектив может быть моно? Как бы то ни было, придется дать ему дежурный ответ, один из тех, что у меня всегда наготове. – Записываю в дневник, разумеется. Все. Все, что поражает, раздирает душу, кажется абсурдом. – Как вы следите за тем, что уже написали, когда работаете над романом? – Просто листаю назад, если чего-то не помню. – Почему тогда Гуннар у вас на одной странице родом из Варберга, а на другой – из Вальберга? Один город – в Норвегии, другой – в Швеции. Я смотрю на детектива, разинув рот. Факт: я наткнулся на эту опечатку через два месяца после публикации – она ускользнула от редакторов. При этом никто из читателей не заметил ошибки – до сегодняшнего дня. Судя по всему, Ричардсон читал роман по-настоящему внимательно. От этого я занервничал в два раза сильнее. – Вы хорошо знаете географию Скандинавии, инспектор. – Я на четверть швед и на четверть датчанин. Я моргаю. – Вы не ответили на мой вопрос, – говорит он. – Во всех романах бывают… гм… ошибки. Неужели вы тратите все свое время на то, чтобы искать их в книгах? – Моя работа – находить трещины в том, что снаружи выглядит целым. – Серые глаза детектива превращаются в стальные буравчики. – Кстати, как бы вы охарактеризовали свой брак? – Конечно, как счастливый. – Голос срывается на дрожь, несмотря на все мои старания говорить уверенно. – Что вы понимаете под словом «счастливый»? Я прочесываю мозг в поисках подходящего фактического ответа и решаюсь наконец позаимствовать пару строк из романа «На пороге смерти». – Зависит от того, как мы понимаем счастье. Мое личное определение таково: мы осознаём, что были счастливы, только постфактум. Ричардсон поднимает бровь и черкает что-то у себя в блокноте. – Что происходило два дня назад? В четверг? Здесь уже сложнее. Нужно тщательно выбирать слова.