Начало следует искать не здесь. Вы могли бы так подумать: две девушки укрывают друг друга от вооруженного человека в маске. Но все началось не здесь и не сейчас. Все началось с моего первого знакомства со смертью. В первый раз мне четырнадцать, Трев везет нас с тренировки по плаванию. Мина опустила стекла, двигая руками в такт музыке, кольца вспыхивают в лучах послеполуденного солнца, пока мы едем мимо ранчо и вдоль заборов с колючей проволокой, на горизонте виднеются широкие горы. Мы сидим на заднем сиденье и подпеваем радио, Трев смеется над тем, как я фальшивлю. Все происходит быстро: скрежет металла, повсюду осколки. Я не пристегнута ремнем, поэтому меня бросает вперед, а крик Мины перекрывает музыку. Темнота окружает меня. Семнадцать лет, и вторая встреча. Мина меня бесит. Мы и так опаздываем, а она сворачивает с шоссе на Бернт Оук Роуд. — Небольшой объезд. Мы быстро, обещаю. — Ладно, — говорю я, легко сдаваясь, как и всегда. Зря. В первый раз я прихожу в себя в палате, окруженная капельницами и сигналами приборов. Трубки повсюду. Паника заполняет меня, я хватаю ту, что вставлена в горло, но кто-то перехватывает мою руку. Через секунду понимаю, что рядом со мной сидит Мина, ловлю взгляд ее серых глаз, и этого достаточно, чтобы она заговорила. — Ты будешь в порядке, — обещает она. Я перестаю вырываться, доверившись ей. Только позже я узнаю, что она лгала. Во второй раз я помню все. Свет фар. Острый взгляд в прорезях маски. Как крепко он удерживает палец на спусковом крючке. Рука Мины держит мою, наши ногти впиваются в плоть друг друга. Эти кровавые полумесяцы — все, что от нее останется. В первый раз я неделями лежу в больнице. Врачи собирают меня по частям. Шрамы от операций тянутся по ноге, вокруг колена, спускаются к груди. Боевые ранения, так их называет Мина. — Это круто. Ее руки дрожат, когда она помогает мне застегнуть свитер. Во второй раз ни больницы, ни шрамов. Только кровь. Она повсюду. Пытаюсь зажать рану на ее груди, но не выходит, и моя одежда вся в крови. — Все хорошо, — повторяю я. Снова и снова. Она оцепенело смотрит на меня, жадно глотая воздух, в ее глазах слезы. Ее трясет. — Софи... — хрипит она. Поднимает руку, тянется к моей. — Соф... Это последние ее слова. 1 СЕЙЧАС (ИЮНЬ) — Сегодня важный день, — говорит доктор Чарльз. Я смотрю на нее через стол. В ней все безупречно — от сияющих лодочек до «естественного» макияжа, ни единый волосок не выбивается из прически. Когда я познакомилась с доктором Чарльз, мне хотелось лишь растрепать эту ее идеальность. Стянуть очки с носа, сорвать с рубашки совершенные запонки. Убрать опрятную маску организованности и обратить к хаосу. В восстановлении нет места хаосу, сказала бы доктор Чарльз. Но я нуждаюсь в нем. Иногда даже больше, чем в Окси. Вот что случается, когда сидишь в ловушке ослепительно-белых стен с бесконечными обследованиями и приевшейся музыкой на протяжении трех месяцев. Порядок и правила вызывают желание послать все к черту ради хаоса. Но я не могу себе этого позвонить. Не сейчас. Свобода так близка, что ее почти можно попробовать на вкус. — Наверное, — говорю, когда понимаю, что доктор Чарльз ожидает ответа. У нее мастерски выходит получать ответы на свои не-вопросы. — Волнуешься? — Нет. — Чистая правда. Могу на пальцах одной руки посчитать, сколько раз я была с ней честна. Включая этот. Три месяца постоянной лжи выбивают из сил, даже если она необходима. — Не стоит этого стыдиться, — говорит доктор Чарльз. — Волнение — естественно, особенно в наших обстоятельствах. Конечно, когда я все же говорю правду, она мне не верит. Вечная история. — Немного пугает... — Делаю голос намеренно сомневающимся, и маска нейтральности на лице доктора Чарльз спадает в перспективе будущего признания. Вот только я скорее руку себе отрежу, чем откроюсь ей. И это ей досаждает. Как-то она хотела, чтобы я рассказала про ночь убийства Мины, так что мне пришлось разбить ее кофейный столик — очередная вещь, уничтоженная во имя Мины. Доктор Чарльз смотрит, словно пытается увидеть что-то внутри меня. Я смотрю в ответ. У нее в арсенале типичная маска психиатра, но у меня-то лицо наркоманки. И она не может его игнорировать, потому что глубоко-глубоко внутри, под всей болью, травмами и горем, я — наркозависимая, и останусь ей навсегда. Доктор Чарльз понимает, что я это знаю. Что я приняла это. Она думает, что благодаря ней ушла моя ярость и я на прямом пути к выздоровлению, но нет. В этом нет никакой ее заслуги. Так что я смотрю на нее столь же пристально. Наконец она разрывает зрительный контакт, опускает взгляд на папку и делает несколько пометок. — За время, проведенное в оздоровительном центре, ты сделала огромный шаг вперед, Софи. Без наркотиков жить будет нелегко, но я не сомневаюсь, что с врачом, которого тебе подобрали родители, и твоими твердыми намерениями восстановиться ты достигнешь успеха. — Отличный план. Она перекладывает бумаги, и только я думаю, что свободна словно ветер, она сбрасывает бомбу: — Прежде чем мы спустимся, я хотела бы еще немного поговорить. О Мине. Теперь она поднимает взгляд и внимательно смотрит на меня. Ждет, сломаю ли я ее новый журнальный столик. (На этот раз из дерева — наверняка подумала, что нужно что-то покрепче.) Не могу сдержаться: сжимаю губы, а стук сердца отдается аж в ушах. Говорю себе дышать, вдох-выдох, как в йоге. У меня нет права на ошибку. Не сейчас. Не тогда, когда я настолько близка к свободе. — Причем здесь Мина? — Мой голос тверд, хочется за это самой себе похлопать по спинке. — Мы давно о ней не разговаривали. — Она все еще наблюдает за мной. Ждет, что я выйду из себя, как всегда, когда она заводит эту тему. — Возвращение домой — большая перемена. Вернется множество воспоминаний. Хочу быть уверенной, что ты в правильном состоянии, чтобы столкнуться с ними без... — Она поправляет манжету. Очередная ее тактика. Доктор Чарльз любит вынуждать меня заканчивать за ней предложения. Честно признать свою вину и ошибки. — Без прибегания к оксикам? — полагаю я. Она кивает. — Мина и ее убийство послужили причиной. Важно, чтобы ты это понимала. Что ты готова к испытаниям, которые могут принести воспоминания о ней — и вина. Заглушаю в себе рефлекс что-нибудь пнуть. Который к тому же кричит: «Ее убили не из-за наркотиков!» Но не сработает. Никто не поверит правде. Никто не поверит мне. Без доказательств этого не случится. Козлина в маске замел за собой следы — точно знал, что я не замечу наркотики, которые он мне подкинул, не после того, как он застрелил Мину и вырубил меня. Мама звонила во все вообразимые и невообразимые места, чтобы отправить меня в Центр для реабилитации вместо наказания за хранение. Улыбка доктора Чарльз вкрадчивая и одобряющая, но губы изгибаются в предупреждении. Мое последнее испытание, нужно следить за словами. Они — мой билет отсюда. Но тяжело, почти невозможно, удерживать голос от дрожи и поползновения воспоминаний. Воспоминаний смеющейся тем утром Мины, мы обе даже не предполагали, как закончится тот день. — Я любила Мину, — говорю. Я повторяла слова уже сотню раз, но они не из тех, что можно отрепетировать. — И ее убийство будет сказываться на мне всю жизнь. Но Мина хотела бы, чтобы я двигалась дальше. Чтобы я была счастлива. Она хотела бы, чтобы я оставалась чистой. И так и будет. — А ее убийца? — спрашивает доктор Чарльз. — Может быть, ты готова побеседовать с полицией?