Иногда я осекаюсь. Иногда нога или спина побеждают. Но иногда я могу проделать все приветствие Солнцу1 без единой ошибки или колебания, и так приятно ощущать контроль, силу в себе, что слезы сами текут по лицу, а внутри разрастается нечто похожее на облегчение. Пит всегда молчит насчет слез. Когда я заканчиваю, мы сворачиваем коврики и возвращаемся в дом, где Мейси готовит завтрак. Мои щеки сухи, и я делаю вид, что ничего не было. Но те чувства, память, они никуда не делись. Искра ждет подпитки, чтобы разгореться пламенем. Как-то вечером, когда Мейси искала очередного идиота, попытавшегося сбежать от правосудия, Пит стучит в мою дверь. Мне разрешено держать ее закрытой, но никакого замка, что ужасно меня бесит с самого моего появления здесь. Мейси никогда не стучится. Говорит, что я не заслужила этого. — Входи. Пит держит в руке конверт. — Тебе кое-что пришло. — Я думала, тиранша сказала — никаких контактов с внешним миром. — Тогда не выдавай меня. — Ты серьезно? — Поверить не могу, что он отдаст его мне. Но парень все же кладет конверт в изножье кровати и, посвистывая, шагает к выходу из комнаты. — Пит, — окликаю я. Он оборачивается и усмехается. Передние зубы у него слегка кривоваты, а на щеках следы от акне, но зеленые глаза большие и приветливые, и я внезапно понимаю, почему Мейси смотрит на него так, словно он лучшее, что она видела в своей жизни. — Спасибо. — Понятия не имею, о чем ты, — говорит он, широко и невинно улыбаясь. Опускаю взгляд на письмо. Под адресом Мейси фиолетовыми чернилами написано мое имя. Округлым почерком Мины. Открываю конверт, едва не разорвав в спешке письмо. Разворачиваю блокнотный лист, а сердце стучит так, словно я слишком долго держала позу. Слова написаны карандашом, что очень странно, потому что, сколько я себя помню, у нее всегда был запас фиолетовых ручек. Софи... Я знаю, ты до сих пор злишься. Не уверена, что ты даже прочтешь это письмо. Но все же... Поправляйся, пожалуйста. Сделай это ради меня, если не можешь ради себя. Мина. Провожу пальцами по месту, где написано «меня», пытаясь прощупать слово, которое она стерла. Чувствую три буквы, затененные, едва заметные завитки Н, А и С, которые стерты не до конца: сделай это ради нас. Когда тетя Мейси возвращается домой и без стука заглядывает в мою комнату, я все еще сижу с письмом на коленях. — Софи? Когда я не отвечаю, она заходит и садится рядом. Я держу глаза на письме. Я не настолько сильна, чтобы смотреть на нее сейчас. — Ты права. Я наркоманка. Я признаю свою проблему. Мейси протяжно выдыхает, почти беззвучное облегчение. — Хорошо, — говорит она. — А теперь посмотри мне в глаза и повтори. Когда я не повинуюсь, она берет меня за руку и крепко сжимает ее. — Ты справишься. Я поверила ей. Я старалась. Теперь я следовала правилам, разговаривала с терапевтом, начала ментальный календарь, превращая дни в недели, а после и в месяцы. Я взяла себя в руки, боролась и одержала победу. Мне хотелось стать лучше. Ради Мины. Ради самой себя. Ради того, что может ждать меня по возвращении домой. Но вот что стоит запомнить, когда выбираешься из дыры, в которую сама же себя и загнала: чем выше поднимешься, тем больнее падать. 17 СЕЙЧАС (ИЮНЬ) На неделе я трижды звоню Треву, но он не берет трубку. После третьего неотвеченного звонка меняю тактику и еду в офис газеты «Харпер Бикон», где мне говорят, что куратора стажеров нет в городе. Родители все так же пристально наблюдают за мной, поэтому дни я провожу в саду среди клумб из красного дерева, которые построил для меня Трев. После аварии Мина настояла, что мне нужно хобби, и вручила список. Я выбрала садоводство, лишь бы она только отстала от меня, но ее, как обычно, бросило в крайность. Она заявилась на следующий день, а Трев в своем фургоне притащил пиломатериалы, молоток и гвозди, мешки с почвой, ящики с рассадой и пенопластовые наколенники, чтобы мне не было больно сидеть. Мне нравится копаться в земле, ухаживать за нежными ростками. Нравится наблюдать, как они оживают, становятся крепче, зацветают, — и понимать, что все это сделано моими руками. Иногда больно опускаться и подниматься, но результат стоит всех усилий. Благодаря мне появляется что-то прекрасное. Весь день я пропалываю, вытаскиваю камешки и убираю глиняную землю из заброшенных клумб, а после наполняю их новой, обогащенной компостом. К середине недели две клумбы в идеальном состоянии, чтобы подумать о посадке в них растений. Я провожу пальцами по потертому дереву, составляя в голове списки цветов, которые позже прорастут здесь. Внешние стенки деревянных клумб Мина разрисовала сердечками и знаками бесконечности, добавив, когда уже сидела здесь со мной, свою любимую цитату, а вокруг нее звезды, двух держащихся за руки девочек и улетающие ввысь красные воздушные шары. Отряхиваю грязь с пальцев, чтобы коснуться того, чего касалась она. — Софи. Я поднимаю взгляд. На крыльце стоит папа, одетый в свою постоянную голубую рубашку и галстук. Галстук висит криво, и мне так и хочется потянуться и поправить его, но я не могу. — Через час у тебя первая встреча с доктором Хьюзом, — говорит он. — Я перенес несколько пациентов на другое время, поэтому смогу отвезти тебя. Сходи переоденься. Отрываюсь от дерева и следую за ним в дом. Офис доктора Хьюза находится в одном из более старых районов города, в квартале, где большинство зданий теперь стали офисами. Папа паркуется у сине-белого знака с именем доктора Хьюза. Маленький одноэтажный домик окрашен в тот же цвет, что и знак, слишком радостный на фоне бледного неба. Меня удивляет, что папа выходит из машины следом за мной. — Ты зайдешь? — Посижу в приемной. — Я не сбегу с сеанса. Он поджимает губы, отпускает ручку двери. — Тогда заберу тебя через час. Я почти дохожу до двери, когда его голос останавливает меня: — Мы хотим, чтобы ты поправилась. Потому и отправили тебя в Центр. Ты же это понимаешь? Я не смотрю на него. Не могу ответить так, как он этого хочет. Не могу, не солгав. Я уже поправилась. Офис полон удобной мебели и работами Нормана Роквелла2 на стенах. Девушка на ресепшене поднимает глаза от бумаг и улыбается. — Доброе утро. — Здравствуйте. Я Софи Уинтерс. Записана на двенадцать. — Пройдемте за мной. Она проводит меня в просторную комнату со столом, мягким диваном и кожаными стульями. Я сажусь на диван, а она закрывает за мной дверь. Мои плечи утопают в мягкой обивке, да и сама я тону в ней. Доктор Хьюз входит без стука. Им оказывается смуглый пожилой мужчина, с опрятной седой бородкой и в квадратных очках в черной оправе. Он невысокий — я и то выше, если встану, — и полный, круглый живот обтягивает уютный вязаный жилет. — Здравствуй, Софи. — Он садится за свой стол и разворачивает стул, чтобы быть ко мне лицом. Очки скрывают его добрые глаза. Он излучает заботу. Как и должно быть с хорошим психотерапевтом. Отчего ужасно хочется свалить отсюда. — Здрасте. — Я поглубже усаживаюсь на диване, желая, чтобы он меня поглотил.