— Ты не можешь указывать, что мне делать. Я иду. — Нет! — Да, — говорю я, начиная раздражаться. — Да что с тобой? Хватит воспринимать меня... — Слабой? — заканчивает она. — Искалеченной? Пострадавшей? — Ее голос становится громче с каждым словом, словно они сидели в ней вечность, а теперь наконец высвободились. Я отшатываюсь, будто она ударила меня, а не просто сказала правду. Даже при том, что она в десятке шагов от меня, мне нужно больше расстояния между нами. Я запинаюсь, злясь на свою неуклюжесть в такой момент. — Какого черта, Мина?! Но я словно открыла ящик Пандоры, и в ночь продолжают вылетать ее резкие слова. — Если ты пойдешь, то после используешь это как оправдание принимать свои гребаные таблетки. И станешь осоловелая и рассеянная, как всегда в последнее время. Я понимаю, что тебе больно, Соф. Но я знаю тебя. Ты вредишь себе, и никто больше этого не замечает или не говорит об этом. Остановись. Пока это переросло в проблему. Внутри переплетаются паника и облегчение. Паника — потому что она знает, облегчение — потому что она не осознает, насколько все плохо. Она думает, что я на краю и готова прыгнуть, когда на самом же деле я уже на дне этой пропасти и едва вижу, как она стоит наверху. Еще есть время все исправить. Ложью проделать себе выход. Я даже не пытаюсь воспринимать ее слова всерьез, потому что у меня все в порядке. Я все держу под контролем, и нечего ей совать сюда свой нос. И вообще, частично в этом есть и ее вина. — Прошу, Софи, услышь меня. — В ее широко распахнутых глазах отражается тревога, и я душу в себе дикое желание сказать, как далеко я зашла, что натворила, кем я стала. Но тогда ее любовь ко мне — какой бы она ни была — погаснет. И как иначе? Разве можно любить меня такую? — Ты права. Я поговорю с докторами, довольна? — Поговоришь? — Она выглядит такой маленькой. Да, она и так крошечная, но сейчас даже ее голос звучит слабо. — Правда? — Правда. — Живот сворачивает от лжи. Убеждаю себя, что поговорю, что сделаю это ради нее. Но в глубине души знаю, что этого не произойдет. Я не смогу. Она подскакивает ко мне и обнимает. Меня окутывает аромат ванили, запахи влажного леса и зелени смешиваются с ним, создавая самый идеальный парфюм. Ее теплые руки обвивают мою талию, она прячет лицо в изгибе моей шеи и с облегчением вздыхает. Она исчезает в ночи с фонариком и бутылкой воды, а я покорно остаюсь ждать в машине, как хорошая девочка. Жду, пока она не пропадает из виду, и достаю из сумки контейнер с таблетками. Вытряхиваю четыре и всухую проглатываю их. 35 СЕЙЧАС (ИЮНЬ) Не могу дозвониться до Рейчел. После получаса бессмысленного шатания я бросаю телефон (шесть звонков без ответа, пять смс, три голосовых письма) в сумку и спускаюсь вниз. Надеюсь, она дома. Поеду сразу туда. Но когда я открываю входную дверь, на крыльце оказывается Кайл. — Зачем пришел? — Мне хочется протолкнуться мимо него, убрать его с дороги, с глаз долой. Что же нашла Рейчел? Почему не отвечает мне? — Хочу поговорить с тобой. — Сейчас реально не вовремя. — Я выхожу, закрываю за собой дверь и сбегаю по ступенькам. — Ты дважды устраиваешь мне засаду, а сейчас у тебя нет и пяти минут? — Он следует за мной по пятам так близко, что меня охватывает гнев. — Ты солгал полиции, саботировал расследование убийства и из-за тебя меня заперли на реабилитации — и все из-за ревности. Уж прости, что ты меня бесишь. Я открываю дверь машины, а он захлопывает ее, отчего я подпрыгиваю. Поднимаю взгляд и впервые замечаю темные круги под его налитыми кровью глазами. Вспоминаю слова Адама о том, что Кайл плакал незадолго до смерти Мины. Каким был его голос, когда он осознал, что она сказала ему правду. Он любил ее. В этом я не сомневалась, хоть и было неприятно. И я слишком хорошо понимала чувство разочарования и опустошения, любви и ее потери. — Мне некогда. Если хочешь поговорить — говори. — Скрепя сердце, я соглашаюсь. — Если нет, так уйди с дороги. Он смотрит на мою сумку. — Надеюсь, ты не станешь угрожать этим своим спреем от медведей? — Садись или уходи, Кайл. Мне пофиг. — Я забираюсь в машину и включаю зажигание. Он оббегает и открывает дверь с пассажирской стороны, садясь, когда я жму на газ. — Пристегнись. — Обязательный приказ каждому, кто оказывается в моей машине. Как и у Трева, рефлекс, который ни одному из нас не превозмочь. Несколько минут тишины, и Кайл начинает постукивать ногой. Я закатываю глаза и включаю радио. — Выбирай. Он переключает станции, пока я мчу на восток города, к выезду на Трассу 99. — И куда мы едем? — спрашивает он, останавливая свой выбор на кантри, и смотрит в окно. — Нужно кое с кем встретиться. Ты останешься в машине. Теперь уже Кайл закатывает глаза. — Так скажешь уже, чего ты хочешь? — Я обгоняю пожилую даму в Кадиллаке, ползущую со скоростью на двадцать километров в час ниже ограничения, и прибавляю газу после поворота на Главную, чтобы миновать подъем. Мы едем мимо старого кирпичного здания муниципалитета, построенного еще во времена золотой лихорадки, когда и был основан город. Над входом висит огромный баннер, приглашающий на Фестиваль Клубники. Раньше Мина всегда тащила меня на него, мы играли в дурацкие фестивальные игры и ели кучу выпечки. — Я правда не хотел, чтобы у тебя были неприятности, — говорит Кайл. — Не ври хотя бы сейчас. — Ладно, я хотел, чтобы у тебя были неприятности, — признает он. — Но я думал, что ты и так в жопе. Не стал бы ничего делать, если бы не считал, что ты выпутаешься. Знаю, это не оправдание. Но... если наркотики не при чем, должно быть что-то еще, так? — Ага. Я поворачиваю на шоссе. В это время года 99 трасса — серая полоса посреди моря пожелтевшей травы, изгородей из колючей проволоки и островков темно-зеленых дубов. Коровы пасутся в полях, от главной дороги отходят грунтовые, вдали виднеются полуразрушенные сарайчики и фермы. Наполненная спокойствием картина. И даже время словно замедляет свое движение. Но кому как не мне знать, настолько обманчивой она может оказаться. — И это не было ограблением, — продолжает Кайл. — Я в курсе, что он забрал ваши сумки, но почему он стрелял только в одну из вас? Почему вообще стрелял, раз получил, что хотел? Почему не забрал и машину? Почему оставил тебя в живых? Почему подбросил наркотики? Ого, а он всерьез этой темой загрузился. Мне в голову приходит мысль, что круги под его глазами могут быть результатом бессонных ночей, когда он страница за страницей изучал статьи об убийстве Мины. У него есть копия полицейского отчета, как у меня? Запомнил ли он его наизусть? С трудом сдерживаюсь от закатывания глаз. — Я об этом месяцами твержу. Но, что странно, никто меня не слушает. — Да, это мой косяк, — тихо шепчет Кайл. — Но я же извинился и все объяснил. — Не все так просто. Благодаря тебе все расследование пошло под откос. Меня заперли на реабилитации, где мне только и оставалось, что сидеть и думать, что убийца Мины ходит на свободе и никто его не ищет. И никакие извинения этого не изменят. Мы уже не в первом классе. Твое признание ничего не изменит и не поймает убийцу. Сейчас мне остается лишь собирать частички правды и пытаться сложить из них целую картину. — Я хочу помочь. На дорогу выскакивает белка, и я выворачиваю руль, чтобы не раздавить ее, но меня заносит на встречную полосу. На одну ужасную секунду меня охватывает страх, что сейчас я потеряю управление и мы разобьемся. — Черт, Софи. — Кайл хватает руль и, нависнув надо мной, сворачивает на обочину, пока я пытаюсь остановиться. Я всхлипываю, кусаю щеку изнутри, чтобы губы перестали дрожать, и вытаскиваю ключ из зажигания. Втягиваю воздух через нос. — Эй. — Кайл хмурится и неуклюже треплет мое плечо. Странно, но от этого мне становится легче. — Все в порядке. Мы целы. Так крепко сжимаю руль, что костяшки пальцев белеют. Легкие сводит от страха, сердце колотится как бешеное. Воздуха не хватает. Мне хочется прижаться лицом к прохладному стеклу окна, но не могу же я сделать так перед ним. И не буду. Так что просто концентрируюсь на дыхании. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Когда я наконец прихожу в себя, Кайл тихо спрашивает: — Мне сесть за руль?