— Черта с два. Там обнаружили наркотики. На пузырьке были мои отпечатки пальцев. Пока делом руководит детектив Джеймс, я лгунья, которая покрывает своего дилера. И какие-то заметки Мины по делу Джеки вряд ли что-то изменят. Но очень поможет выяснение, кто же угрожал Мине. Кто бы ни избавился от Джеки, он же убил и Мину — и я найду его. — Ты с ума сошла? — вопрошает Трев. — Мину убили, потому что она слишком близко подобралась к нему. И теперь что, ты хочешь начать расследование? Жить надоело? Отскакиваю как можно дальше от него, меня пробирает дрожь. Он слишком зациклен на своей боли и даже не замечает, в каком состоянии я. Или, может, я слишком на него давлю, что раньше было любимым делом Мины. — Я делаю это ради Мины. Ты всерьез считаешь, что спустя три года Джеки до сих пор жива? Ее убил тот ублюдок в маске. А после он убил и Мину, потому что она очень много узнала. Он должен заплатить за содеянное. — И заплатит. Но это работа полиции. Ты можешь пострадать, если продолжишь в том же духе, — сквозь зубы произносит Трев. Я глубоко вздыхаю: — Я не Мина. Я не буду держать все в тайне. Мне помогают Кайл и моя подруга Рейчел. Но чтобы полиция меня выслушала, мне нужны доказательства, которые Мина искала после исчезновения Джеки, и что ей угрожали из-за этого. Вы с Кайлом ничего не нашли, так? Трев качает головой. — Значит, нужно составить список людей, которые были в курсе расследования Мины, и сузить его до вероятных подозреваемых. Трев хватается за волосы: — Безумие. — Но что еще мне остается? Не могу сидеть сложа руки в надежде, что его поймает полиция. Я понимаю, что ты принял прошлое и все такое, но я не могу. Пока не могу. Самое ужасное, что я могла ему сказать — и до меня доходит это в тот же момент, как слова слетают с губ. Раскрасневшись, он распахивает серые глаза. — Принял прошлое? — Он выплевывает слова, словно они ядовиты. — Она была моей младшей сестренкой. Я практически воспитал ее после смерти папы. Я должен был быть рядом с ней, когда она добивалась от жизни всего, чего хотела. Она должна была стать тетей моим детям, как я ее — дядей. Я не должен был ее терять. Я бы сделал ради нее что угодно. — Тогда помоги мне! — рявкаю я. — Перестань на меня орать и помоги уже. Я сделаю это с тобой или без тебя, но предпочла бы все же с тобой. Ты ее понимал. — Похоже, что ни черта я ее не понимал, — говорит Трев, и меня снова и снова поражает осознание, что Трев потерял не только Мину. Он потерял и меня — тот яркий, сияющий образ меня, которой не имеет ничего общего с реальностью. Мне хочется обнять его, как-то успокоить, но я проявляю благоразумие. Решаюсь просто подойти ближе, на расстояние вытянутой руки. — Ты понимал ее, — произношу я. — Остальные только думали, что понимали. Она любила тебя, Трев. Очень любила. Трев был вторым любимым человеком Мины. Вторым исповедником, после меня. Мне даже кажется, не будь я центром этого переполоха, она бы рассказала ему всю правду о себе. Может, он бы принял ее легче. Раз она грелась в лучах его принятия, то это дало бы ей силы освободиться. Я не знаю. И не узнаю уже никогда. Такие мысли подобны мазохизму, как те часы, что я провела в реабилитации, сплетая прекрасный сценарий наших жизней, где она признается всем и это не имеет значения, представляя будущее, наполненное выпускными платьями, медленными танцами и обещаниями, которые никогда не нарушат. Под его взглядом я ощущаю себя беззащитной. Впервые с той минуты, как я спустилась вниз, осознаю, насколько мало на мне одежды. Как ярок свет и как видны мои розовые и белые шрамы. Раздается щелчок, и Трев отступает вперед от парадной двери, когда папа открывает ее. Долгий момент дискомфорта, когда папа осматривает мое заплаканное покрасневшее лицо и переводит взгляд на Трева в таком же состоянии. — Трев, — приветствует папа, и кажется, словно он два с лишним метра ростом вместо своих ста семидесяти двух. — Мистер Уинтерс, — отвечает Трев. Я переминаюсь с ноги на ногу и сжимаю руки в кулаки, чтобы удержаться и не начать тереть лицо. — Софи, какие-то проблемы? — спрашивает папа, все так же глядя на Трева. — Нет. Трев уже уходит. — Думаю, это к лучшему, — заявляет папа. Трев кивает: — Я просто... Ладно, пока, Софи. До свидания, сэр. Едва захлопывается дверь, как папа поворачивается ко мне, открыв рот. — Еще секунду, — перебиваю и выскакиваю наружу за Тревом прежде, чем папа мог бы остановить меня. Он уже на полпути к машине. — Трев! — окликаю его. Он разворачивается. Между нами, словно океан, развёрзнуто новое знание, которое притягивает нас друг к другу, как бы далеки мы ни были. — Интервью, — понижаю голос. — Которые Мина устраивала с родными Джеки. Они записаны. У него распахиваются глаза, и он машинально делает шаг в мою сторону. — Я не могу слушать их одна, — признаюсь ему. Трев кивает: — Вечером? Меня охватывает облегчение, такое простое и приятное. Он всегда давал мне то, о чем я не могла и просить. — Вечером, — соглашаюсь. 42 ТРИ С ПОЛОВИНОЙ ГОДА НАЗАД (ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ) — Я и сама справлюсь, — сжимая флакон с жидким витамином Е, говорю я. — Без обид, но твоя рука напоминает кусок сырого мяса. Мина далеко не терпеливый или мягкий человек. Она вырывает флакон, игнорируя мои протесты. Это нормально, она всегда была властной, а я подчинялась, так что теперь я просто стягиваю халат с одного плеча, пока она устраивается на кровати. Кусаю губу, глядя на ковер. Чувствую ее взгляд на своем плече, где металл пропорол кожу. Она, не мешкая, размазывает масло по моим шрамам с завидной решительностью. — Эту штука пахнет как моя бабуля. — Она привстает и садится спереди. — Лаванда, — объясняю я. — Мама нашла его в «Органик шопе» в Чико. Дай-ка сюда. — Пытаюсь забрать у нее бутылочку, но она вытягивает руку подальше от меня. — Круто. Давай, насмехайся над калекой. — Я выведу тебя, чтобы ты перед своей матерью себя так назвала. Она головой двинется. — Мина озорно улыбается мне. — Скорее она снова на полгода отправит меня к мозгоправу. — Она хочет как лучше. Ту неделю, пока ты гуляла по Комаленду, она места себе не находила. Вела себя в стиле дешевых сериалов. Было очень напряжно. — Ее пальцы следуют по моему плечу, изуродованному рельефу, которым стало мое тело. — Она продолжает вести себя так, словно все вернется в норму. — Ну, это глупо, — соглашается Мина. — Все теперь иначе. Но это не значит, что должно быть ужасно. — Порой я ощущаю себя ужасной, — шепчу я. — Ну, сама посмотри. — Я вытягиваю руки, и халат распахивается, являя шрам на груди, кусок плоти, который на свету еще безобразнее. — Мерзость. И не похоже, что это изменится. Пора ей уже понять. — Ох, Соф. — Мина выдыхает почти весь воздух из своих легких. Она садится рядом со мной. — То, что с тобой произошло, ужасно. За гранью ужасного. И несправедливо и неправильно, что мы с Тревом в порядке, а ты... — Она затихает. — Но мерзость? — Она прижимает руку к моему сердцу. Ее большой палец касается края шрама. — Это не мерзко. Знаешь, что я думаю, когда это вижу? Качаю головой. Ее голос становится ниже. Она шепчет, эта тайна только между нами: — Я думаю о том, какая ты сильная. Ты не переставала бороться, даже когда остановилось твое сердце. Ты вернулась. Невысказанное «ко мне» повисает в воздухе. Мы слышим его, но ни одной не хватает храбрости произнести вслух. — Ты никогда... ты же никогда не желала, чтобы тебя не спасали? — спрашивает Мина. Она впивается взглядом в свою руку, словно не вынесет моего ответа, если будет смотреть мне в глаза. Не могу сказать ей правду. Она напугала бы ее так же, как и меня.