— Ты сказала, что я способна принимать свои собственные решения. — Ты больше не ребенок, Софи. Ты через многое прошла. Принимала плохие решения, но были и хорошие. Бросила наркотики — и остаешься чистой. Я верю в это. Я верю тебе. И было бы верно посоветовать тебе двигаться по жизни дальше, что отпустить Мину — это правильно. Но я вижу, малыш, как тебя съедает изнутри, если ты чего-то не предпримешь. Если хотя бы не попытаешься. Просто... — Ее телефон снова звонит. — Черт возьми, — бормочет она. Я решаю воспользоваться тем, что она отвлеклась. — Обещаю, я буду осторожна. Езжай в Корнинг. — Отстегиваю ремень безопасности и хватаю сумку. — Пни за меня извращенца по яйцам. Мейси улыбается. — Моя девочка. Дома все по-прежнему. Не знаю, почему я думала, что что-то изменится. Но в гостиной стоят все те же кожаные диваны и стол из вишневого дерева между ними, в полупустой кухне — кофеварка, а папина кружка — у раковины. Так же, как и в любой другой день. Поднимаюсь в свою комнату. Кровать застелена свежим бельем, я провожу пальцами по красному покрывалу. На краях оно смято, это означает, что мама сама его застилала вместо горничной, которая приходит раз в неделю. Представляю, как она в своей юбке-карандаше и на высоких каблуках заправляет постель, чтобы сделать мне приятно, и глаза защипало. Я откашливаюсь, быстро моргая, скидываю сумки на кровать и иду в душ. Долго стою под сильным потоком воды. Мне нужно смыть с себя запах лечебницы — запах лимонного освежителя воздуха и полиэстера. На три месяца я застряла в ожидании и инертности за белыми стенами с групповыми терапиями, пока снаружи разгуливал убийца Мины. Меня настолько неожиданно поразило осознание, что я наконец-то свободна, что я резко закрываю кран. Не могу больше находиться внутри ни секунды. Я одеваюсь, оставляю на кухонном столе записку и запираю за собой дверь. Баллон спрея от медведей лежит в сумке. Мейси была права — на поверхность выплывет много дерьма. Я понятия не имею, зачем кому бы то ни было убивать Мину. А это значит, что я должна быть готова ко всему. Ко всем. Уже поздновато. Но он еще должен быть в парке. Что хорошего в жизни в небольшом городке? Все друг друга знают. И если ты следуешь определенному распорядку дня, то найти тебя легче легкого. До парка добираюсь как раз вовремя — парни заканчивают играть в соккер, майки прилипли к телу. Солнце садится, наступает то время, когда свет и тьма уравновешивают друг друга почти искусственно, как в старинном кино, словно наполняя улицы туманом. Я стою через дорогу и жду, пока от группы не отходит здоровяк с взъерошенными светлыми волосами в грязной белой футболке и мешковатых шортах. Он заходит в раздевалку. Дверь, покачиваясь, захлопывается за ним. Идеально: изолированное место, ему некуда сбежать. Такой момент упускать нельзя. Мне хочется ворваться в раздевалку, испугать его до усрачки, чтобы он лежал щекой на грязном полу, а я удерживала его ногой, пока он не сознается в правде. Но вместо этого я тихонечко крадусь и запираю за собой дверь, когда уверяюсь, что он один. Раздается звук смываемой в туалете воды, живот стягивает узлом, меня накрывает смесью гнева и страха. Сначала он меня не видит, но на полпути к раковине замечает в отражении зеркала. — Черт. — Он резко разворачивается. — Привет, Кайл. — Я думал, ты на реабилитации. — Отпустили. — Я делаю шаг вперед и радуюсь, когда он отодвигается подальше. Кайл огромный, с мощной шеей здоровяк — ему больше подходит американский футбол, чем соккер, — мне нравится, что я его пугаю, пусть даже боится он сумасшедшей выходки бывшей наркоманки. Делаю еще шаг. На этот раз ему удается не отступить. Но хочется же. Я ясно вижу страх на лице будущего парня из братства. А страх означает вину. Достаю из сумки спрей от медведей, открываю и, подступив ближе, поднимаю на уровень его глаз. — Помнишь тот раз, когда брат Адама случайно распылил себе в лицо такой спрей? Мы вроде перешли в седьмой класс? Или даже в восьмой... В общем, не важно, главное, что это одна из его любимых пьяных историй. Цитируя Адама: «Эта херня жалит как пчела». Постукиваю пальцем по спусковому механизму. Кайл напрягается. — На реабилитации у меня было много времени на размышления, — говорю я. — Только это и остается: думать о своих ошибках и проблемах и как их решить. Но за все то время я так и не придумала правильных ответов на свои вопросы. Может, ты мне поможешь, Кайл? Почему бы нам не начать с того, зачем ты солгал полиции о ночи смерти Мины? 6 ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА НАЗАД (СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ) На следующий день после убийства Мины папа везет меня из больницы. Мы молчим всю дорогу. Я хочу облокотиться лбом о стекло, найти успокоение, но, как только делаю это, прижимаюсь к окну именно швами. Вздрагиваю и смотрю направо. Солнечно. Морозный февральский день, горы еще покрыты снегом. Дети играют в парке, мимо которого мы проезжаем. После всего произошедшего кажется странным, что жизнь идет своим чередом. По приезду папа открывает мне дверь машины, но, когда он уже в доме, я колеблюсь на нижней ступени лестницы. Он с беспокойством смотрит на меня. — Тебе помочь, родная? Качаю головой. — Я пойду в душ. — Ты помнишь, что где-то через час приедет детектив? Успеешь собраться? В больнице мне дали успокоительные. Я слегка не в себе, чтобы отвечать на вопросы полиции. От мысли о допросе хочется кричать, но я говорю, что буду готова, и начинаю медленно, с трудом подниматься по лестнице. Почти жалею, что выкинула свою трость в пятнадцать, потому что сейчас она мне точно не помешала бы. Включаю воду и медленно раздеваюсь, стягиваю трусики и топ. И вот тогда вижу его: красно-коричневое пятно на коленке. Кровь Мины. Прижимаю пальцы к пятну, ногтями впиваюсь в кожу, пока не появляются ярко-красные бусины свежей крови. Мои пальцы все в ней, и от этого так тяжело дышать, почти невозможно. Пять месяцев. Три недели. Один день. Десять часов. Делаю вдох. Воздух, влажный и горячий, почти липкий, скользит по горлу. Снимаю кроссовки, которые принес папа, чтобы я нормально доехала домой. Ноги все еще грязные. Вчера я была в босоножках. Как и все остальное, что было на мне вчера, они, наверное, в пакетах для улик лежат и ждут, пока их проверят. А найдут лишь ее кровь. Мою кровь. Нашу кровь. Сильнее впиваюсь ногтями в коленку. Делаю вдох, потом еще один. На третий я ступаю под душ. Позволяю воде смыть последнее, что от нее осталось. Когда выхожу из душа, обнаруживаю, что мама устроила шмон в моей комнате. — Где еще? — кричит она. На ее щеках потеки туши, а глаза красные, она срывает покрывало с постели и поднимает матрас. С моих волос капает вода, я стою обернутая в полотенце. И ошеломленная. — Ты чего творишь? — Таблетки, Софи. Где еще они лежат? — Она разрывает наволочки на подушках и, засунув руку внутрь, ищет среди пуха. — Нет здесь никаких таблеток. — Меня качает от гнева, он пульсирует во мне как жар от очага. Мама хватает с полок шкатулку с украшениями и вытряхивает из нее содержимое. Вниз летят браслеты и ожерелья, падают горкой на полу. Она дергает ящики с достаточной силой, чтобы вытащить их полностью, и вываливает все их содержимое на кровать. Пока она перебирает футболки и нижнее белье, из уголка ее глаза вытекают слезы, добавляя черноты на лице. Мама не эмоциональный человек. Она законник до мозга костей. Она помешана на контроле. Правилах. Тот хаос, что она устраивает в моей комнате, настолько не в ее характере, что я просто стою с открытым ртом. — Мам, у меня нет никаких таблеток. — Моя единственная защита — это правда. Больше ничего не осталось. — Ты лжешь! Почему ты все время мне лжешь? — Она бросается к двери в ванную. — Приходил детектив Джеймс. Он сказал мне, что в кармане твоей куртки нашли Оксикотин. — Что? Нет. Нет! — Шок проникает сквозь оцепенение, окутавшее меня. Глаза сами раскрываются шире, когда я понимаю, что она ему верит... когда понимаю, что это означает. — Утром полиция расспрашивала Кайла Миллера. Он сказал, что Мина говорила ему, что вы собираетесь на Букер Поинт достать наркотики. — Нет! — Я словно в петле, и это единственное слово, которое может из меня выйти. — Кайл лжет! Мина едва с ним общалась в последнее время. Она даже не подняла трубку, когда он звонил!