— Сколько времени прошло? — Полтора дня. Тебе нужно еще поспать. Все остальное может подождать до завтра. Не могу отдыхать или ждать, даже вопреки каждой ноющей мышце своего тела и убийственной боли в голове. Большим пальцем Трев выводит неторопливые круги. — Их же не выпустят под залог? — выпаливаю я. Глупо, конечно, но когда я в последний раз просыпалась в больнице, вокруг были лишь люди, которые не верили ни единому моему слову. Пугает, что это снова происходит. — Детектив Джеймс подстрелил тренера... Он еще жив? — Пуля попала в плечо. Ему предъявят обвинение, когда он придет в себя. Адам уже признался, — говорит Трев, сжав челюсть. — Сломался в ту же секунду, как его начали допрашивать. Ты была права: он убил Мину и подкинул таблетки, чтобы все решили, что это твоя вина. Тренер Роб утверждает, что и знать не знал о делах Адама. Он потребовал адвоката. Ни слова не сказал про Джеки. Да это и не важно. У них достаточно улик, чтобы упечь его надолго. Их обоих. — Удовлетворение в его голосе буквально осязаемо. — Адам видел ее. Когда ему было четырнадцать. Он видел, как в тот день Джеки садилась в машину тренера. И никому не сказал ни слова. Боже... Кайл. — Поднимаю взгляд на Трева. — Адам его лучший друг... был. Как он? Трев качает головой. — Шокирован. Весь город в таком состоянии. Наверное, каждую девчонку, игравшую в футбольной команде, сейчас расспрашивают родители на тему тренера и того, приставал ли он к ним. Ему повезло, что он сейчас под стражей; в городе он не продержался бы и дня. Меня пробирает дрожь от мысли, кого еще из девочек он «любил». Кому повезло не забеременеть. — Мама постоянно спрашивает, как так может быть, — говорит Трев. — Как никто не замечал, что между ним и Джеки что-то было, а я даже не знаю, что ей ответить. — Он смотрит на меня с такой болью во взгляде, что приходится отвести глаза. — После смерти Мины он прислал нам корзинку гребаных фруктов, Софи. Помню, как от маминого имени писал записку с благодарностью. Сглатываю в надежде, что пройдет тошнота. Но от этого только становится больнее глотке. — Ублюдок, — ругаюсь я. По глазам вижу, что в Треве кипит та же ярость. Но никакими словами не выразить наши с ним чувства. Не уверена, что хочу вспоминать, как очистился разум в тот момент, когда сдавливала горло Адама, препятствуя доступу кислорода. Тюрьмы достаточно. Пусть оба сгниют там. Повторяю свои слова, будто убеждая саму себя, что это справедливое наказание за их преступления. Но это не так. И этого никогда не будет достаточно. Но нам придется жить со своей потерей. Строить вокруг нее наши жизни. Трев крепче сжимает мою ладонь, и я даже не пытаюсь ее вырывать. Что этот мир может нам дать? Больше никаких пряток. Мины нет, зато есть он и я — мы; наше прошлое и будущее. И это пугает больше всего. — Что там Мэтт? — интересуюсь я. Чувствую себя ужасно после того, как нагрубила ему у церкви. На его месте, узнав, что моя семья — убийцы, я бы уже подумывала о передозе. — Пытался до него дозвониться, но абонент не абонент. Отключил телефон из-за репортеров, скорее всего. Как мы после... — Он замолкает, когда раздается стук в дверь палаты и входит мама. — Солнышко, — говорит она, увидев, что я не сплю. Трев отпускает мою руку и встает. — Нет, все в порядке, Трев. Можешь оставаться сколько хочешь. — Да нет, я пойду. Надо еще Рейчел и Кайлу сообщить, что Софи очнулась, — отзывается он. — И с мамой созвониться. До свидания. Мама присаживается на койку рядышком со мной. Глаза у нее покрасневшие. — Хорошо, что ты пришла в себя. Папа ненадолго отъехал домой. Сказал, ты захочешь свои штаны для йоги, когда очнешься. Как себя чувствуешь? — Устала. И все болит. — Я запретила давать тебе какие-либо опиаты. Мне жаль, малыш, хотела бы я... — Нет, — перебиваю ее. — Спасибо тебе. Мне они не нужны. Она обеими руками держит мою ладонь и произносит: — Хотела бы я облегчить твои страдания. — Все хорошо. Я в порядке. Все наладится. Этот ужас закончился. Мне нужно было сказать вслух эти слова. Позволить им улечься в сознании, но пока еще слишком рано. Вскоре медсестра отпускает маму и выключает свет, наказывая мне отдыхать. У меня три сломанных ребра, синяки на шее и многочисленные швы на животе и лице, от которых я ощущаю себя чудовищем Франкенштейна. К счастью, большая часть ран поверхностны. Но даже от них адская боль, когда не принимаешь обезболивающих сильнее аспирина. Не могу уснуть. Все раны ноют, а еще боюсь того, что может привидеться во сне. Боюсь, закрыв глаза, снова оказаться в той машине, в смертельной хватке тренера, на Букер Поинте. Прижимаюсь пальцами к ранам на запястье, оставшимся после пластиковой затяжки. Могу лишь думать о Мине и непомерно желать, чтобы она была рядом, потому что только так я могла бы поверить, что сейчас она смотрит на меня и радуется тому, как мы обо всем догадались и восстановили справедливость. Но все же не могу я в такое верить. Меня обуревают чувства: смутное облегчение, приглушенное из-за потрясения, и непривычное отсутствие тумана в голове. Теперь только я держу чудовищ в страхе: у меня нет задания, нет цели, ничего. Память о Мине еще долго будет меня подпитывать. Пугает, насколько легко взяться за старое, снова упасть в яму, из которой я с таким трудом выбиралась. Десять месяцев. Одна неделя. Хочу услышать тетю Мейси. Берусь за телефон, оставленный родителями, и дрожащими руками набираю ее номер. — Я уже еду, — взяв трубку, произносит она. — Буду через пару часов. Судорожно выдыхаю и произношу: — Все закончилось. — Да, закончилось. Напомни поругать тебя за то, что подвергла себя такой опасности, — грозится она, но облегчение в голосе перекрывает всю напускную злобность. — Не бери в привычку быть на волосок от смерти. Это не круто. — Наверное, унаследовала это от тебя, — пытаюсь пошутить. Мейси нервно посмеивается. — Черт, надеюсь, что нет. Долгое время я молчу и слушаю приглушенное радио в машине Мейси, временами прерываемое сигналами проезжающих мимо грузовиков. Она едет по шоссе. Ко мне. И даже просто эти звуки успокаивают меня как ничто другое. — Мне страшно, — прерываю свое молчание. — Я понимаю, малыш, — говорит она, повышая голос, чтобы перекрыть дорожный шум. — Но ты храбрая и сильная. — Я хочу... — Замолкаю. — Хочу, чтобы все прекратилось, — признаюсь ей. Слова что-то царапают внутри, вводят в ступор, требуя отбросить все беспокойства о том, что ждет в будущем, требуя избегать всех трудных решений, которые придется принять. — Тебе ведь ничего не дают? — Нет, мама им запретила. И я не хочу. — Разумно. Мы снова молчим, и в конце концов я засыпаю с прижатым у уху телефоном. Около двух часов ночи меня будит щелчок закрывшейся двери. Я сажусь, ожидая увидеть медсестру, но это оказывается Кайл. — Ты что здесь делаешь? — вопрошаю я. — Очаровал медсестру, чтобы пустила меня. — Кинув мне на колени несколько упаковок конфет, Кайл садится у изножья кровати. — Совершил набег на торговый автомат. Выглядит он так же паршиво, как я себя чувствую. Старательно отводя припухшие и покрасневшие глаза, он протягивает мне лакричную палочку. Сев ровнее, разрываю упаковку и отламываю кусочек. — Не знаю, что и сказать, — произношу в тишине. Кайл едва ли не по-детски хнычет сейчас. — Как себя чувствуешь? Я не должен был отпускать тебя одну. Ты просто исчезла в одну секунду, и мы не могли отыскать тебя. — Поправлюсь. В этом нет твоей вины. Я даже не думала на Адама. И попала прямиком в ловушку. — Это какая-то жопа, Соф, — хрипло говорит он. Проводит рукой по спутанным волосам. — Он был моим лучшим другом. Мы играли в одной футбольной команде с шести лет. И он... забрал ее у меня. Кайл сглатывает, открываю упаковку M&M’s. Начинает разбирать драже по цвету, полностью сосредоточившись на своей задаче. — Ненавижу его, — говорю я. Как же приятно произносить это вслух. Под кожу просачивается факт, что теперь я все знаю. — Хочу убить его, — бормочет Кайл, поправляя аккуратную горку зеленых драже и переходя к синим. — Я пыталась, — тихо признаюсь.