– Сдержанна. Неплохо воспитана. И в столицу, что характерно, не рвется. – А это плюс? – Мне в столице делать нечего. Но матушка огорчится, да… хотя я не собираюсь позволить ей лезть в мою жизнь. – Ты уже все решил? – Кому-то надо, – Гевин пожал плечами. – Я многое о тебе слышал. Ты в чем-то похож на моего братца. Не способен усидеть на одном месте. Сегодня здесь, завтра там… контрабандные тропы перекрыл, к огорчению многих достойных людей. – Сейчас раскаюсь. – Не стоит. Но во многом благодаря тебе стало спокойней. И за это другие достойные люди тебе благодарны. Но дело не в том. Ты не женишься в ближайшем будущем. Такой уж характер. И деньги тебя не соблазнят. У тебя собственных хватает. Да и… сколько тебе в позапрошлом году предлагали за малую услугу? С четверть миллиона… – Не такую уж малую. История была… неприятной. И закончилась кровью, отчасти даже его, Кайдена. Рана в плече, помнится, затягивалась долго, что несказанно злило. – Да ладно, всего-то нужно было не совать свой излишне длинный нос на чужие корабли… но мы ведь не о том, верно? Мы о Катарине, которая для тебя интерес представляет, но отнюдь не матримониальный, – Гевин покачал бокал, и бренди расползлось по дну его желтоватой лужицей. – Она достаточно ярка, чтобы привлечь твое внимание, но вот удержать… и нас ждет роман. – Нас? – Кевин придет в ярость, что мне на пользу. Ничто так не обнажает истинный характер мужчины, как ревность, – он поднял бокал. – Матушка оскорбится. А я пойму… и не только пойму. Я отступлю, чтобы вернуться, когда она тебе надоест. И когда поймет, что свадьбы ждать не стоит, что существа, подобные тебе, для семейной жизни не созданы. Кайден сцепил пальцы и заставил себя улыбаться. Улыбаться и думать о хорошем. О том, что в его поместье до сих пор стоят бочки, в которые собирают конское дерьмо, чтобы, залив водой, оставить его бродить. Хорошие бочки. Крепкие. И достаточно большие, чтобы влез этот напыщенный индюк. – Злишься? Поверь, ты мне будешь благодарен. И она тоже. Я умею утешать несчастных женщин. Возможно, мы даже будем счастливы. А если не в бочку? Болото ведь рядом… и вряд ли кто найдет, если завести подальше и притопить поглубже. – Полегче, – со смешком произнес Гевин. – Мы ведь сошлись на том, что выросли. – Зачем ты мне все это… рассказываешь? – Чтобы ты знал. Я не собираюсь тебе мешать. И ей тоже. – А если я захочу жениться? – Назло мне? – тонкая бровь приподнялась. – Поверь, нет мотива хуже. Да, наследство ты получишь, а с ним и жену, которая вряд ли будет снисходительно смотреть на твои приключения. Особенно на те, которые с другими прелестными дамами. А значит, неизбежны слезы, скандалы, упреки. Ты станешь сбегать из дома. Она – злиться. Кому это надо? Самое поганое, что и он, и Дуглас были правы. И от этого в душе кипела обида. Неужели он, Кайден, в самом деле настолько предсказуем? Бестолков? – Она будет жаловаться твоей бабушке, та упрекать тебя, а заодно выговаривать, что следовало бы найти другую жену, посговорчивей. И более родовитую, да… Он вернул бокал на стол. И сигару погасил. Убрал остатки, смахнул пепел на пол. Потянулся. – И еще. Я попытаюсь удержать матушку и брата, но, боюсь, в данном случае мои советы могут быть не восприняты. Кевин всегда отличался несдержанностью. Но он мне все-таки брат. И надеюсь, ты вспомнишь об этом, когда решишь от него избавиться. Камень мигнул, и на долю мгновения воцарилась темнота, такая невероятно хрупкая, какая бывает лишь на границе миров. Прислушайся – и услышишь, как тихо шелестит мертвый песок, а затем к этому звуку, едва уловимому, но все же явному, добавляются иные. Скрежет когтя по стеклу. Хруст этого самого стекла, которое того и гляди рассыплется, выпуская тварей с той стороны. Скрип конечностей и влажноватое чавканье. Пахнуло… той стороной. И все вдруг оборвалось. – Конечно, – Кайден закрыл глаза, пряча тьму, что готова была выплеснуться то ли затем, чтобы защитить, то ли для того, чтобы сожрать. – Я буду помнить… Почудилось, что ноги коснулось что-то твердое. Панцирь? Хвост? Или… – Вот и хорошо. Твое здоровье, – Гевин поднял бокал. – И что бы ты себе там ни надумал, я действительно могу стать неплохим мужем. Кайден ему поверил. Почти. …Утро после грозы выдалось солнечным, ярким. Блестела зелень плюща, который, казалось, за ночь подрос и того и гляди перевалится в комнату, пустит тонкие побеги по стенам, укрывая жалкие их обои под нарядным глянцем листвы. Пахло весной. И черемухой. И кажется, самую малость сиренью, хотя ее-то Катарина в саду и не видела. Она села на кровати и потянулась, и рассмеялась, до того вдруг легко и хорошо стало на сердце. И тотчас замолчала, напомнив себе, что столь открытое проявление чувств неприлично. И отбросила эту глупость. Правда, тут же вспомнился труп, и тетушка, и гости, и… в общем, солнце поблекло, чудо исчезло, как и желание выбираться из теплой кровати. Катарина даже легла и подтянула одеяло до самых глаз. Правда, хватило ее ненадолго: под одеялом было жарко и влажно, и пахло оно так себе. Вот странность. Во дворце перины и пуховые одеяла постоянно проветривали, порой оставляя на день жариться под солнцем, чистили артефактами, перетряхивали и перебирали, зашивали в уголки лаванду, но от запаха это все одно не спасало. – С добрым утром, – ныне мьесс Джио выбрала платье алое, как огонь. Цвет, если подумать, совершенно неприличный для женщины ее возраста и положения, но ей платье шло. Оно подчеркивало и худобу, и отсутствие груди, что, как ни странно, недостатком не казалось, и смуглость кожи. На шее сияли алым рубины. Высокую прическу украшало перо. А на щеке появилась мушка. – Зачем? – поинтересовалась Катарина, тронув собственную щеку. Мушки еще до ее появления при дворе вышли из моды. Хотя Генрих упорно продолжал их использовать, то ли надеясь таким образом стать краше, то ли просто по привычке. – Не идет? – Идет, – вынуждена была признать Катарина. – А чулки опять черные? – Обижаешь, – Джио задрала юбки. – Золотые. И тебе рекомендую. И подала эти самые золотые чулки, которым место во дворце, и подвязки, расшитые мелкими топазами. – Я не собираюсь… – Катарина покраснела, потому что подобного рода подвязки надевала лишь для мужа. – Ты, может, и нет, – Джио повертела подвязку, позволяя разглядеть вышитых на ней пчел. – Но за других я не поручусь. Еще были с маками. И с колокольчиками, которые шли в паре с такими же чулками из голубого шелка. – Это… это… – Катарина выхватила подвязки. – Это непозволительно. Вот. И нельзя обо всех думать… так думать! – Хорошо, буду думать этак, – согласилась Джио. – А цветок от кого? И только сейчас Катарина заметила на подоконнике розу. Молочно-белую, столь совершенную, что казалась она ненастоящей. Но стоило коснуться теплых лепестков, и роза раскрылась. – Мило. Но решетку в перспективе мы поставим. На всякий случай. – Ваза нужна… – Катарина вдохнула чуть тяжеловатый сладкий аромат. – Это ведь не из нашего сада? Конечно. У них шиповник есть, красный и белый, но одичавший, а вот розы, если когда и имелись, давно исчезли. За розами ухаживать надо. И… и Катарина не сказать чтобы их любила, ей скорее было жаль роз, как жаль и крохотных райских птиц, не способных жить вне клетки. Она прижала цветок к груди. А Джио вздохнула: – В другой раз дождись, пока я проверю. А то мало ли… Катарина кивнула. Мало ли… как-то ее пытались отравить. Нет, пытались ее отравить не один раз, но именно тогда едва не получилось. Ткани прислали. Шелка. И атлас. И тяжелый муар, что меняет цвет в зависимости от освещения. Расшитая золотом парча. Великолепный бархат, прикосновение к которому завораживало. И Катарина заворожилась. Она сидела, гладила эту ткань, восхищаясь ею, удивляясь тому, что та меняет цвет, становясь ярче и ярче. И последнее, что она запомнила, – собственное желание узнать, получится ли сделать цвет алым. Джио успела. И была рядом, когда Катарина очнулась. Она не стала выговаривать или упрекать, как отец, не хмурилась, как Генрих, всем видом показывая, что от своей избранницы он ждал большего ума. Она просто дождалась, когда уйдут все, и, забравшись в постель к Катарине, обняла ее. Так они и лежали целый день. – Извини, – Катарина не без сожаления вернула розу на столик. – Магии в ней нет, но и без нее хватает всякой дряни, – Джио погладила цветок, закрыла глаза, и ноздри ее чуть дрогнули. – Но это не тот случай. Владей на здоровье… Розу Катарина оставила на своем туалетном столике. Подумала, что, будь она посмелее, пристроила бы в прическу. Но… это было слишком уж вызывающе. Глава 20 Тетушка Лу мрачно расхаживала в холле, а Кевин – определенно Кевин, уж больно растерянное у него выражение лица – ходил следом за ней. Держался он в паре шагов, но все одно ходил. Влево. И вправо. – Доброго утра, – сказала Катарина почти искренне, потому что утро и вправду казалось добрым. – Как ваше здоровье? – Уже много лучше, – тетушка коснулась лба и болезненно скривилась. – Я с трудом переношу перемены погоды… – Понимаю, – согласилась Джио. – Возраст. От него не уйти.