Он не знал. Быть может, вещи убрали по приказу управляющего, оставив в доме то, что не представляло особой ценности, но теперь Кайден ощущал себя обворованным. А это было нехорошо. Очень нехорошо. В подвалах было столь же пусто, уныло и сыро, как когда-то. В общем… никаких тайн дом не скрывал, и это тоже раздражало. А заодно заставляло усомниться в собственных способностях. Кайден почти решился выглянуть на ту сторону, уж больно странно все было, но не стал. Безоружному на границе делать нечего. Пробуждение принесло хорошо знакомую головную боль. Катарина открыла глаза и поморщилась, понимая, что первую половину дня – и повезет, если только ее, – обречена провести в постели. Она велела задернуть шторы, ибо солнечный свет боль лишь усиливал. Отослала завтрак – от запаха еды начинало мутить. И забралась в ванную. В теплой воде становилось легче, а если добавить пару капель ароматного масла… …Во дворце ванну готовили долго. Это была отдельная церемония, каждый участник которой всецело отдавал себе отчет в важности возложенной на него миссии, будь то представление полотенца или же поднесение гребня для волос. Катарина даже улыбнулась. Господи, как это ее когда-то злило… разоблачение… переодевание в рубашку для омовений, которая от прочих отличалась лишь тем, что была расшита морскими лилиями. Восхождение на постамент под внимательными взглядами, в которых, помимо почтения и восторга, много чего таилось. Нет, дома лучше. Она легла, закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Почти хорошо… вода теплая и ласковая, обнимает, утешает… Поднимается выше. И еще выше. И в какой-то момент Катарина всецело оказывается во власти воды. Она с удивлением осознает, что вода коснулась шеи. И щек. Тронула губы, уговаривая открыть их. Нужно всего-то сделать вдох. Это не страшно. Жить страшнее. И разве Катарина не готовилась умирать? А если так, то должна сдержать слово. Нехорошо, когда кто-то не держит… Нет. Катарина выжила и не собирается… Уснуть. Закрыть глаза. Позволить воде унести печали, погрузиться в полудрему. Не этого ли она желала еще недавно? И вода готова помочь, сколько раз она избавляла Катарину от боли. И теперь поможет. Навсегда. Нет. Нельзя поддаваться. И дышать водой тоже не стоит. Катарина вцепилась в край ванны, пытаясь подняться, но вода, еще недавно столь ласковая, вдруг будто остекленела. И она, Катарина, стала мошкой, попавшей в это стекло. Ни шелохнуться. Ни вздохнуть. – Помогите… – слабый шепот растворился в тишине ванной комнаты. Надо сильнее… или до амулетов… она сняла все, потому что вода коварна, она стирает магию. Дышать. Медленно и без паники. Осторожно. И так же медленно подниматься. Что бы это ни было, Катарина сумеет противостоять. Она пошевелила пальцами и покрепче вцепилась в края ванны, которые вдруг стали гладкими, словно… то же стекло. А теперь вверх. Осторожно, по толике дюйма… потихоньку… – Джио, – это было сказано шепотом, но вода, словно ощутив, что жертва вот-вот выскользнет, заволновалась. Она вздыбилась, свилась тугой плетью, которая захлестнула шею Катарины и потянула вниз, к ставшей невозмутимой глади. От нее явственно попахивало болотом. – Джио! – Катарина закричала, но из горла вырвался лишь сдавленный писк. Джио! Они же кровью связаны… Джио всегда была рядом… и сейчас должна… она не ушла бы, не удостоверившись, что Катарине ничего не угрожает… далеко не ушла бы. И стало быть, шанс есть. Катарина закрыла глаза. Руки ее дрожали от напряжения. Шея ныла, и кажется, по плечу поползла капля крови, но… Вдохнуть. Сосредоточиться. Воззвать к крови, умоляя помочь. Плеть дернулась, и Катарина, согнувшись пополам, ушла под воду. Темная, тухлая, та заполнила рот и нос, спеша забраться внутрь такого упрямого тела. Плеть растворилась, но лишь потому, что теперь Катарину держала вся вода. Она стала густой и тяжелой. Неподатливой. И горькой. Горче собственных слез. Катарина рванулась – и чьи-то когти впились в ее плечи, потянули, извлекая из водного плена, швырнули на пол, а потом что-то тяжелое, неимоверно тяжелое, упало на грудь. Катарина ощутила, как трещат ребра, но рот ее открылся сам собой, выплюнув черную жижу. Кажется, она закашлялась. А потом ее вовсе вырвало, на роскошное платье Джио. Бархатное. Яркое. Цвета утреннего пламени. И Катарина расплакалась от расстройства. А Джио, с легкостью подхватив ее, сказала: – Вот же… ни на минуту тебя без присмотра не оставишь… Она отнесла Катарину к кровати и, сдернув простыню, растерла. А потом наклонила и на что-то нажала, отчего тело вновь свело судорогой, и изо рта хлынула очередная порция воды. Но после стало легче. И Катарина, свернувшись в клубок, закутавшись в ту же мокрую и холодную простыню, наблюдала, как мечется по комнате Джио. – Извини, – выдавила Катарина. И потрогала горло. Голос был сиплым, чужим. – За платье… – К демонам платье, – Джио остановилась. – Жива? – Как видишь. – Не уверена, что вижу, – проворчала она и, подойдя к Катарине, положила руку на ее голову. – Целителя приглашать станем? – А надо? – Смотри сама. Только учти, целители вовсе не так молчаливы, как любят о том говорить. А твои… особенности от него не скроешь. Верно. И узоры он увидит, а потом с кем-нибудь поделится. Люди склонны делиться тем странным, свидетелями чему становятся. – Мне страшно. – Понимаю. – Джио стянула простыню и велела: – Вставай. Кое-что у меня есть… внутри как? Не давит? Не жжет? Горло пекло, а еще каждое движение доставляло боль, особенно слева. И Катарина прижала локоть к груди. – Ничего, – выдавила она. – Как-нибудь… потерплю. Мазь была прохладной, но, впитываясь, разогревала тело, и Катарина зашипела от боли. – Скоро пройдет. – Джио развернула ее и, окинув скептическим взглядом, заметила: – Подкормить тебя стоит, а то кожа да кости. Руки поднять сможешь? С трудом. – Ребра не сломаны, но пару дней поноют. Расскажешь, что случилось? Она достала другую банку, содержимое которой весьма напоминало забытую на солнце овсянку. С одной стороны она засохла, а с другой покрылась плесенью. И запах был соответствующий. – Я не поняла. Утром болела голова. Я… просто болела. И сон такой странный был, – Катарина повела плечами и поморщилась. – Но вряд ли оно связано. Просто… я забралась в ванну. И сперва было хорошо. Мигрень и та прошла, а потом… потом я поняла, что меня хотят утопить. Нет. Она закусила губу, подбирая подходящее слово. – Скорее она хочет, чтобы я утонула. – Кто? – Вода. Не знаю, как правильно. Она уговаривала меня открыть рот, сделать глоток, а когда я отказалась, то поняла, что не могу пошевелиться. Это ведь неправильно! Это же основы основ. Вода рассеивает магию. Слишком большая масса, высокая плотность… я и сама, когда… – Катарина вытянула руки, разглядывая узоры, что проступили на коже. – Концентрация чересчур возрастала… да… вода отличное средство, чтобы мягко скинуть излишек силы. Но управлять ею… создать водный жгут? Разве такое возможно? Джио хмыкнула. И ушла. А вернулась с огромной своей сумкой, из которой достала широкие ленты полотна. – Выдохни. И стой смирно. Люди не ладят с водой. Мало кто ладит с водой. Твоя правда. Даже среди иных ее… опасаются, скажем так. Но мир – штука сложная, а вода… воды слишком много, чтобы ее вовсе не использовать. Она наматывала полотно, сдавливая ноющие ребра, но, странное дело, от этого становилось легче. – Далеко на юге, где море, говорят, кипит от солнца, водятся сирены. Сама не видела, но моряки их боятся больше, чем акул. Акулы что? Рыбины, хоть и зубастые… – А акул видела? – Видела. Не перебивай. Мерзкие твари. Мы одну загарпунили, размером с лодку. Человека могла бы пополам перекусить, да… сирены поменьше будут. Но и норовом погаже. Одни говорят, что они наполовину женщины, наполовину рыбы. Другие – что женщины и змеи, третьи вообще бают, что женского в истинном их обличье немного. Им я верю. Твари эти поют. И от пения их люди теряют разум. Их обуревает страх, заставляя прыгать в море, а там уже человеку с сиреной не справиться. Кого-то они топят, кого-то живьем жрут… – В моей ванне сирен не было. – На севере водятся ундины. Эти зимой впадают в спячку, а летом подымаются вверх по течению, часто в рыбьих косяках скрываясь. Им для того, чтоб икру выметнуть, кровь нужна, горячая, свежая… в общем, летом на севере никто не рискует рыбачить в одиночку. – Жуть какая. Джио затянула повязку и подала рубашку. – А то. Есть еще водники, что предпочитают глубокие омуты. В целом твари довольно безобидные, если, конечно, не имеешь обыкновения придремать на берегу. – А если имеешь? – Лучше не иметь. Утянут. Они все, сколь бы малы и немощны ни были, не побрезгуют ни кровью, ни силой.