На ней был домашний халат, наброшенный поверх тонкой батистовой рубашки. – Да… пожалуй. Кайден почувствовал, что краснеет, чего с ним с детства не случалось. И надо бабушке отписать, спросить, что любит его королева. Или не стоит? Бабушка умна, она не станет задавать ненужных вопросов, но вдруг кто-то другой увидит письмо? Катарина исчезла за ширмой, чтобы появиться вновь в мужской одежде. – Неприлично, да? – как-то обреченно поинтересовалась она, и свет, от нее исходивший, будто ослабел. – Красиво, – ответил Кайден и подхватил ее на руки, закружил, повинуясь порыву души. Зарылся носом в волосы, убеждаясь, что не растеряли они своего волшебного медового аромата. – Ты чудо. – Я королева, – поправили его. – Только невезучая. Неправда. – Спуститься поможешь? Она все-таки выбралась из его объятий, и Кайдену захотелось поймать ее вновь. И унести не к пруду, а в свой дом, где, как он надеялся, безопасно. А Катарина уже легла на подоконник, пытаясь нащупать подходящую ветку. Кто же так слазит? И пришлось ловить. Помогать. Отпускать и снова ловить. Касаться в темноте ее рук, белых, как лепестки лилии. И опять отпускать их, украв толику тепла. А уже на земле – он успел первым – Кайден подхватил женщину, чудесней которой во всем мире не было, и держал. Стоял и держал. Просто потому, что мог. – А… мы так и будем здесь? – поинтересовалась она шепотом. – Прямо под окнами? – Нет. Он подготовился. И уже сходил к пруду. Оставил под шиповником плед и корзинку, куда собрал все, что под руку подвернулось. Нет, можно было и кухарку попросить, но она бы не стала молчать. А слухи… Кайден не хотел обидеть ту, что так доверчиво прижималась к его плечу, пусть даже слухами. И, перехватив тонкие пальцы ее, Кайден сказал: – Идем. – Глаза закрывать? – Тогда я тебя понесу, а то ведь споткнешься. – Не надо, я сама… Она шла. И не отставала. И в какой-то момент сорвалась на бег, словно сбросив разом все путы приличий, ее окутывавшие, и уже почти добралась до пруда, когда все-таки споткнулась и упала. Правда, тотчас перевернулась на спину и раскинула руки, уставилась на небо. А звезды смотрели на нее. И верно, тоже думали, что другой такой нет. И были правы. – Земля холодная, – предупредил Кайден, опускаясь рядом. – И трава мокрая. Но пускай… я хочу, чтобы так… я ни разу вот так… в жизни ни разу, представляешь? Не лежала на холодной земле. И на мокрой траве тоже. И на звезды не смотрела. То есть смотрела… Генрих как-то решил сам составить собственный гороскоп. – А он верил в гороскопы? Небо нависало хрустальным куполом, в котором горели искры-звезды. И они были так близки, что, казалось, протяни руку – и сорвешь. Кайден протянул, но не дотянулся. – Верил. Гороскопы ему обещали долгую жизнь, славные победы и достойного наследника. Звезды дразнили. А женщина, головы которой он касался макушкой, тоже руку вытянула: – Насчет последнего не солгали… Застрекотали сверчки. – Какой он? – Кто? – Король. – Который? – Прошлый. И нынешний. Наверное, не стоило задавать такие вопросы. Она не любила вспоминать о прошлом и теперь вот руку опустила, оставив звездам небо. Сама же села, обхватила колени. – Знаешь, все меняется… там я была другой. Совсем-совсем другой. Тихой. Незаметной. Особенно после возвращения. Думалось, что, если я никому не стану мешать, про меня забудут. И на всех смотрела… тоже будто сквозь мутное стекло. Мне казалось, что он другой. Джон… совсем-совсем другой, ничуть не похожий на отца, а теперь я понимаю, что я все это придумала. – Тебе он был неприятен? – Кто? Генрих? Пожалуй, да… он казался мне не просто старым. Древним. Знаешь, на портретах его рисовали… так рисовали, что он казался молодым и сильным. Здоровым. Но от него пахло потом и болезнью. Он много ел. Очень много. И руками. Он полагал, что вилки и ножи – это глупости, и в его присутствии есть руками приходилось всем. Катарина вскочила и велела: – Догоняй! – Она полетела по траве, и венчики ночных цветов тревожно закачались, зазвенели, будто подстегивая Кайдена. Догоняй-догоняй-догоняй… скорее, пока есть силы. Пока еще можешь. Лови. А поймав, спрячь, чтобы никто не нашел. Он и догнал ее, и обнял, прижимая к себе, слыша, как судорожно стучит ее сердце, такое маленькое и горячее. А она рассмеялась и, встав на цыпочки, потянулась к его губам. Коснулась. И отпрянула. – Я глупости творю, да? – Ночь – самое подходящее для того время, – он наклонился и сам дотянулся до нее. Губы Катарины имели вкус меда. И она ответила на поцелуй, неловко, словно стесняясь и себя, и чувства этого, которое полагала запретным. А Кайден не позволил ей отступить. И лишь когда разжал объятия, Катарина сделала шаг к воде. – В детстве я была очень послушным ребенком, – она села на край берега, и ноги почти коснулись темной воды, в которой колыхались лилейные звезды. – Мне так хотелось порадовать маму. И отца… и… Она махнула рукой. – Генриха я, если честно, боялась. И наверное, он чувствовал что-то такое, хотя искренне был убежден, что я его люблю. Что все его жены его любили. И не только жены. При дворе… много женщин. И далеко не все так уж озабочены вопросами морали. Катарина потерла запястье о запястье, и кожа вспыхнула темными искрами, которые, правда, исчезли прежде, чем удалось разглядеть их. – Джон… пожалуй, он красивый. Раньше я не слишком задумывалась. Мы встретились впервые на свадьбе. Тогда он еще был любимым сыном короля, единственным наследником. Катарине было совсем не стыдно за украденный этот поцелуй. Всего один. Один поцелуй – это ведь немного? Ей просто хотелось проверить, и вправду ли целоваться так приятно, как о том шептались фрейлины, полагая, что она слишком безразлична, чтобы прислушиваться к их разговорам. Что ж, следовало признать, фрейлины были правы. – Он был старше меня. На пару лет всего, но многие говорили, что именно Джону следовало бы жениться на мне, а не Генриху. И муж мой слышал. …Еще фрейлины говорили об иных поцелуях, куда более постыдных, и Катарина поспешно отогнала и призрак мысли, уцепившись за рассказ. Странно, что никогда-то и никому не рассказывала она о той своей жизни. А теперь вот… Кайден рядом, сел осторожно, точно опасаясь спугнуть ее, точно она, Катарина, птица, которая улетит от одного неосторожного движения. И руку ее нашел. Накрыл своей. – Генрих многое слышал и сам, но куда больше доносили до него люди, стремясь выслужиться. Именно тогда в голове его и возникла мысль, что Джон желает большего, чем титул наследника. Это не было любовью с первого взгляда. И со второго тоже. Для такой любви Катарина, кажется, чересчур практична и слишком хорошо воспитана. Но… наверное, если бы… если бы они просто встретились, к примеру, на Зимнем балу… или на репетиции балета, которые так любил Генрих. Если бы она не была невестой короля. А Джон не был бы наследником престола. Слишком много условий, но, быть может, где-то в другом мире, пусть и воображаемом, все бы сложилось. А так… – Мы редко встречались. Я вообще покидала отведенные мне покои лишь тогда, когда этого желал Генрих или требовал этикет. Но и тогда меня окружали люди… много людей. И все следили за каждым моим шагом.