Стрекотали сверчки. Подпевали, не иначе. И Катарина слушала их, наслаждаясь каждой минутой украденной ночи. – С Джоном проще. Ему было разрешено навещать меня. Мы ведь как-никак родственники, – темнота спрятала кривую усмешку. – Во всяком случае, были ими, пока он не связался с Гледстонами и не вляпался в тот заговор. Тогда Катарине все казалось неимоверной глупостью. Ошибкой. Разве мог Джон поступить подобным образом? Подвести отца, задумать дурное? Конечно, нет. Его обманули. Втянули. Одурманили… – Однажды… уже ночью… он появился в моих покоях. Да. Раненый. Темнота закружила. Тогда горели свечи. Генрих недолюбливал кристаллы, и поэтому в покоях Катарины всегда ставили множество свечей, чтобы, если вдруг мужу вздумается навестить ее, уже утратившую, как поговаривали, привлекательность, она могла бы погасить кристаллы и не остаться при этом в темноте. Робкий стук. Хриплый голос. – Он спросил, одна ли я… а я как раз отослала фрейлин. Случайность, не более того. Они меня очень раздражали. Особенно одна, которая вела себя так, будто уже стала следующей королевой. Джон ввалился в комнаты, просто упал за порогом. Весь в крови. И попросил о помощи. И еще – никого не звать… просто перевязать его и он бы ушел. Собирался. – Не вышло? – Не вышло. Я остановила кровь, – Катарина прижала запястье свободной руки к щеке. – Тогда у меня еще оставались кое-какие амулеты. И силы. Перевязала. И убрала горячку. И яд тоже… простой, но довольно эффективный. Катарина надеялась, что у нее получается говорить спокойно, с должной долей отрешенности. Вот только не отпускало ощущение, что Кайден слышит куда больше, чем она хочет сказать. И потому сжимает ее пальцы, нежно, будто успокаивая. А она и успокаивается. – Он потерял сознание. И когда пришли, я не нашла ничего лучше, чем спрятать его под кроватью. Конечно, нашли сразу. Достаточно сложно солгать, что ты ничего не видела и не слышала, когда на ковре расплывается пятно крови. А я поняла, что его убьют. И сказала, что желаю сопровождать. Что решать судьбу Джона должен только король… он остался недоволен. – Король? – Одно дело, если бы Джон погиб в схватке. Его бы объявили заговорщиком, отрешили от титулов и так далее… за мертвого никто не стал бы драться. И совсем другое – суд над живым. Над единственным наследником. Генрих кричал. Катарина никогда прежде не видела его столь разъяренным, пусть и гнев его был направлен вовсе не на Катарину: стоит ли гневаться на женщин, которые слишком глупы, чтобы понимать, как нужно действовать правильно? – Джона отправили в Королевскую башню ждать суда. С ним – пяток целителей и наблюдателя от Совета. Совет и не позволил ему умереть. Да, они все боялись Генриха, но и остаться без короля им тоже было страшно. А Генрих… было понятно, что осталось ему недолго. – А ты? – Я? Мне просто запретили выходить из комнат, а потом, где-то через год или полтора, когда стало понятно, что, несмотря на все усилия, я не способна зачать, объявили виновной в преступной связи. Джон к этому времени как раз сбежал, укрывшись где-то на Севере… думаю, не без помощи моего отца. Слишком уж быстро и вовремя Джон появился потом. Да и поддержали его многие, почти все. А так не бывает, если никто не готовится к возвращению. И к поддержке. Катарина обхватила себя руками. – Тебя судили? – Нет. Собирались. Если бы дело дошло до суда, я бы здесь не сидела, – она потерла плечи ладонями, прогоняя холод. – К делу готовились. На мое счастье, Генрих желал, чтобы все было по закону. А значит, нужно было найти свидетелей. И обвинителей. Доказать, что я и вправду была виновна. Пока искали, Генрих заболел, и стало не до меня. Он болел долго, а я ждала… каждый день ждала, что он просто отдаст приказ, что… и все длилось и длилось… день за днем, месяц за месяцем. Она не станет рассказывать о первых днях, когда искренне полагала, что все произошедшее – недоразумение. Что Генрих поймет, что он просто не дал себе труда разобраться с обвинениями, ведь очевидно же, сколь нелепы они! И о вере в отца, который не мог бросить Катарину, но бросил. О бессоннице. О кошмарах. О плаче за каменной стеной, очевидно, слишком толстой, чтобы сквозь нее проникали звуки. Или о печальной колыбельной, которую пели… кому? Об ужинах, что доставляли с королевской кухни, и служанках, приходивших каждое утро, ведь королева и в заключении должна выглядеть соответствующе высокому своему положению. О черточках на сыром шелке, которыми Катарина пыталась считать дни. О вещах… их принесли по первой же просьбе, и это испугало, пожалуй, больше визита палача. Будто она, Катарина, взяла и бездумно потратила последнее свое желание. Нет, об этом она промолчит. – Потом… когда Генриха не стало… я знаю, были те, кто все же требовал моей казни. Не потому, что верил в мою вину, но лишь желая избавиться от… сложностей в наследовании. Но тут уж отец запретил. А потом появился Джон. Он пришел ко мне и сказал, что я могу быть свободна. Что суд состоялся. И клеветники наказаны, а я… я могу взять и вернуться во дворец. Правда, придется носить траур. Кайден обнял ее. И коснулся губами шеи, осторожно подул, что было и щекотно, и приятно. И не спросил, стала ли она любовницей Джона, хотя вопрос этот явно его мучил. Не только его. – Нам предстояло продемонстрировать единство. Мы оба шли за гробом короля. И рука об руку стояли в часовне. Мы появлялись вместе на Совете. И я во всем поддерживала Джона, потому что ему нужна была поддержка, как и мне. Союз слабых. – Разве королем может стать слабый? – Выходит, может, – Катарина никогда не задумывалась над таким вопросом. – Но Джон быстро завоевывал людей. Он как-то сумел примирить и давних врагов, и разрушить слишком опасные союзы. Он подмял Совет, а тот и не заметил… Это заняло время. Но он стал настоящим королем. – А ты? – А я… я вновь всем мешала. И наверное, сложно объяснить, чем именно, потому что Катарина сама не до конца понимает. Просто… так сложилось. – Мы не были любовниками, – Катарина потянулась к воде и, преодолевая безотчетный страх свой перед коварством этой стихии, коснулась ее пальцами. – Могли бы стать, пожалуй. Определенно могли бы… в других обстоятельствах. Но Джон достаточно осторожен, чтобы не плодить бастардов. Это просто вечер такой. И возможно, Катарине нужно кому-то рассказать, кому-то, кто умеет слушать и не пытается выразить ни сочувствия, ни осуждения. Она коснулась запястья левой руки, позволяя силе проснуться, а с ней и узорам, которые проступили сложными завитками. Сперва вспыхнул рунный браслет, за ним потянулись тонкие цепочки вторичных структур, переплетаясь между собой. И темно-синий, будто вдавленный, рисунок больше не казался уродливым. Кайден подался вперед. И пальцы его стиснули руку чуть ниже локтя, развернули. – Кто это сделал? – Придворный маг… Ноздри Кайдена дрогнули. Он смотрел на узоры с таким выражением лица, что… – Отец придумал. Генрих поддержал. Он полагал, что я слишком слаба и поэтому не способна зачать ребенка. Кайден коснулся руки губами и отпустил. – Никто не осмелился сказать ему правду, что дело не во мне… а Джон… Джон понимал, что против этого, – Катарина высвободила руку, – любые способы бессильны, что, если я забеременею, случится скандал. И ему придется жениться на мне… или признать ребенка, а потом… потом, когда появятся другие, от законной жены и королевы, может возникнуть нехорошая ситуация. – Убрать? – тихо спросил Кайден. – Не знаю. Я пыталась разобраться… я училась, пусть и без учителей, но как могла… но придворный маг был хорошим мастером. – Был? – Его казнили. Когда Генрих слег, он решил, что отравлен. Генрих был довольно мнительным человеком. А маг не виноват, он лишь делал что приказано. Но кажется, у Кайдена было свое мнение на этот счет. А на плечи Катарины упал теплый плащ, в который ее завернули, и притянули, и обняли, лишив возможности двигаться. – Я тебя поймал. – Поймал, – согласилась она. – И… что мы будем делать дальше? – Не знаю, – Кайден поднял ее на руки, а затем усадил на колени. – Сидеть? – И только? – И только. – Ты тоже не хочешь плодить бастардов? – наверное, не стоило бы говорить, но в кои-то веки Катарина ощущала себя в достаточной мере свободной. Кайден ответил не сразу. Но все же ответил: – Я не хочу тебя оскорбить. Глава 32 Наверное, Дуглас был прав. Он становится старше. Еще пару лет назад Кайден вовсе не задумался бы о последствиях. А теперь он держал в руках женщину, которая явно согласилась бы на большее, чем просто разговор, и не знал, как поступить ему. Она, эта женщина, была слишком хрупкой, чтобы Кайден рискнул. Как бабочка на ладони. Треклятая бабочка, из тех, что порой залетали на изнанку мира искрой жизни, такой манящей, такой беспокойной. И они, дети, спешили поймать эту искру, чтобы поднести к губам и выпить. А когда получалось, чувствовали себя обманутыми. Дураки. Сами себя лишали чуда.