Кайден так не хотел. Он держал Катарину и слушал песню ее крови, к которой примешивался такой знакомый шепот силы, что ее собственной, что чужой. Попросить Дугласа? Он наверняка смыслит в магии куда больше, чем Кайден и Катарина, а если не сам, то найдет кого-нибудь знакомого. У него прорва знакомых, и неужели не найдется среди них человека, который разрушит эту сеть? – Тебе больно? – ее хотелось спрятать. От прошлого. И от будущего. От всего мира. Взять и возвести незримую стену, которую когда-то поднял дед Кайдена, силясь защитить остатки своей крови. – Сперва было. Казалось, что собственная сила раздирает изнутри. Стоило к ней прикоснуться, и рисунок обжигал. Будто руки в кипяток сунула, да… – Катарина прикрыла глаза. – Но постепенно они притерпелись друг к другу. Теперь он питается моей силой и ее же сдерживает. Я кое-что, конечно, могу, но очень и очень мало. Отчасти поэтому и боюсь трогать его. Моя сила вросла в него… – На белом запястье руны гляделись черными ранами. – И как знать, что с ней произойдет, если нарушить равновесие? – И ты не хочешь попробовать? – Хочу. И попробую. Когда-нибудь. Когда наберусь решимости, – Катарина оперлась на него. – Каким ты был в детстве? Я почему-то совсем не могу представить тебя ребенком. – Ужасным. – Да? – Абсолютным чудовищем, к тому же обиженным. – На кого? – На всех. На мать. Она взяла и умерла, хотя отец сделал все, чтобы она жила. А она все равно умерла. На отца. Он не оставил меня. Он сказал, что у меня есть шанс на нормальную жизнь, но тогда именно та, что внизу, и казалась мне нормальной. Я не знал другой и не желал знать. К этому времени я уже спускался к водам Мертвой реки. И пил ее воду из черепа короля фоморов, который дала мне моя бабушка… Кайден помнил и страх. И ярость, сжигавшую его. И слова, что летели в спину. Полукровка… дети жестоки, особенно вечные дети, застрявшие во времени, а там, под холмами, оно течет иначе. Оно не властно над Туата де Дананн. И теперь Кайден понимал истинную причину их ярости. – Какая она? – Она… красивая. Такая красивая, что ни одна женщина не способна сравниться с ней красотой. Но в то же время она столь ужасна, что даже мой отец избегал смотреть ей в глаза. – А ты? – А я посмотрел. Я был глупым и бесстрашным. Я приручил Тьму и одолел Призрака, и тогда она сплела для них тела. – Покажешь? Кайден молча снял клинок и провел над ним ладонью, выпуская создание, которое любому человеку внушило бы страх. Но Катарина лишь вздохнула: – Ему больно. – Да. Мир тварный плохо подходит для созданий, рожденных на изнанке, – Кайден позволил твари воплотиться в клинок. – После всего… даже среди детей Дану заговорили о том, что я стану великим воином. Возможно, настолько великим, что сумею объединить некогда разделенное. И я слышал эти речи. Я сидел за пиршественным столом. Я ел пищу, рожденную котлом Дагды, и поднимал кубок, наполненный горькой морской водой, которая должна бы пьянить. Я мечтал о славе и видел корону из золотых рогов на своей голове. Я был королем. В мечтах. И тут меня забирают и уводят. К людям. В мир, где солнце настолько яркое, что кожа вскипает, где луна жжет глаза, а еда… в первые месяцы мне варили овсянку на воде, но и ее вкус для меня был до невозможности насыщенным. Это потом уже я немного привык. – Ты… мне жаль. И ей действительно было жаль. И странно, что эта жалость не оскорбляла. – Отец знал, что я попытаюсь вернуться, а потому… – Кайден вытянул руки, позволяя проснуться собственным узорам, пусть изрядно поблекшим. – Он отсек мое имя от древа имен рода и закрыл силу, оставив лишь ту, что досталась мне от матери. Потом-то вернул, но все равно… Прохладные пальцы скользнули по прохудившейся ткани заклятия, которое осталось, пусть и лишилось сил. – Я пытался. Я убегал раз за разом. Я резал руки… – Здесь? – она нашла и бледные нити шрамов. – Да. Злился очень. Думал, если взывать напрямую к крови, то поможет. А только сил лишился… тогда ко мне Дугласа и приставили. Присматривать. Уговаривать. Учить… я же… я назло все делал. Дважды дом подпалил, думал, если все сгорят, то я получу свободу, отцу не останется ничего, кроме как забрать к себе. Дугласа… не знаю даже, сколько раз я пытался от него избавиться. Она покачала головой, то ли сокрушаясь о его, Кайдена, глупости, то ли все еще сочувствуя. – А потом как-то бабушка принесла молока с медом. И я попробовал. И тогда понял, что ничего вкуснее в жизни не ел. Она же сказала, что ей очень жаль, что так получилось. И что воином можно стать не только на изнанке… А Кайден понял, что больше не способен ненавидеть эту женщину, которая неуловимо походила на ту, другую, его бабушку. И пусть лишена она была той красоты, которой боги прокляли дочь Феанора, но все одно было в них что-то общее. Взгляд ли? Мягкость голоса? Терпение, с которым она сносила все его выходки? – Я смирился с тем, что вынужден оставаться здесь, но и только, – Кайден перехватил свою женщину поудобней, а она пристроила голову на его плечо. – Я не хотел учиться. Одежда… там, внизу, одежда не нужна. Она – скорее память о прошлом, которую не все готовы хранить. Там нет морозов, как нет жары, нет ветра, кроме того серого и мертвого. А от него одежда не защитит. И я никак не мог понять, к чему она. Неудобная. Стесняющая движения. Я срывал одежду. А ботинки топил в пруду. Я обмазывал волосы глиной. Да и сам изваляться любил. Кожа, к солнцу не привычная, вечно обгорала, зудела, вот я и приноровился… ел руками. Их же вытирал о скатерть. Катарина фыркнула: – Не верю. – Правда, правда… бабушка перестала принимать гостей. Совсем перестала. Как-то я забрался в ее гардеробную комнату и порвал все платья. Мне хотелось, чтобы она тоже избавилась от ненужной одежды. Я утопил в пруду любимые сапоги деда… и не только их. Мне нравилось смотреть, как тонут предметы, да… потом долго не давал себя мыть. И еще дольше – расчесывать волосы. Они сбились комом, и когда их срезали, я обиделся и ушел из дому. Правда, недалеко. Меня поймали торговцы людьми… Катарина обернулась. И нахмурилась. – Дед меня быстро нашел. Оказывается, отец отдал одну вещь, которая помогала ему видеть, где я и что со мной. Но сутки меня продержали в яме. Я очень разозлился. И когда эти уроды меня вытащили, чтобы в клетку перегнать, я их убил. Дед потом сказал, что не нужно было всех, что следовало оставить кого-то для допросной, но я же был маленьким, не понимал очевидных вещей. Прозвучало так, будто Кайден оправдывается за ту давнюю историю. – Потом дед все же разыскал остатки банды и тех, кто им помогал. И мне позволил искать… и стал учить. Тогда я понял, чем хочу заниматься. Охота на людей мне понравилась. Наверное, не стоило рассказывать правду. Люди боятся тех, в ком есть иная кровь. И в страхе своем горазды выдумывать глупости. А уж знай они, что Кайдену и вправду нравится… Рассвет. И туман над лугом, в котором стремительно тает след. Мятые травы, чей сок будоражит и ведет, будто сама земля подсказывает, куда идти. Бег. И чужой страх. Иногда – кровь. Или вот стрелы. Порой ловушки, чаще всего неумелые, но случалось и по-всякому. – И у тебя получается? – Теперь – да. Чаще всего… – Но ты не хотел бы большего? – Чего? – Не знаю, – она легко пожала плечами. – Все хотят большего. Больше власти. Больше славы. Больше денег. Больше почестей… – Больше охоты. Катарина почему-то легонько рассмеялась. И ночные легкие бабочки закружились над ее макушкой. Они, рожденные сумерками, до конца не принадлежащие миру яви, чуяли спутанную ее силу и стремились к ней. Но не рисковали опуститься, лишь волновались, осыпая светлые волосы пыльцой. Впрочем, людям она не вредит. – Отец как-то сказал, что лучше всего охотиться там, где много добычи. А подле трона всегда хватает людей… разных людей. – Но ведь не на всех разрешат охотиться? – уточнил Кайден и сдул одну самую наглую бабочку, которая приблизилась настолько, что потянула-таки силу. Бледные крылья ее засветились, а пыльца приобрела насыщенный серебристый оттенок. – Не на всех, – согласилась Катарина, как показалось, весьма печально. – Поэтому предпочитаю оставаться здесь. Здесь мне разрешения не нужно. – Но ты все равно служишь королю. – Короне, – поправил Кайден. – Прежде всего я служу короне. А она далеко не каждого, кто ее напялит, признать готова. Что-то не слышал я, чтобы в последние пару сотен лет камни пели. Проснулась Катарина с трудом. И, проснувшись, долго лежала в постели, разглядывая потолок. Потолок был самым обычным, белым и несколько неровно выкрашенным. То тут, то там через белизну проступали пятна самых удивительных форм и размеров. И воображение Катарины спешило отыскать в этих формах скрытый смысл. Смысла не было. Зато была тишина. И солнце переползло через подоконник, а за ним поднялся и плющ, расправил ветки, будто и не лазили по нему вчера. Губы сами собой растянулись в улыбке, и Катарина потрогала их, пытаясь найти след поцелуя. Но он, как и смысл пятен, жил лишь в ее воображении. И в памяти. Потом, что бы ни случилось – а ей почему-то начинало казаться, что весьма скоро что-то да произойдет, – память никуда не исчезнет. Она – то сокровище, которое останется Катарине, и только ей. – Вижу, вчера неплохо погуляла, – Джио сидела на столе. Сегодня она примерила бархатный колет ярко-оранжевого цвета и узкие брюки, украшенные по шву перламутровыми пуговицами. Волосы Джио заплела в две косы, а косы украсила алыми перьями. Вид у нее был куда более диковатый, чем обычно. – Неплохо, – согласилась Катарина. – Твоя тетушка пыталась с тобой побеседовать. Сердце екнуло.