А если… и тут же Катарина сердито велела себе успокоиться. Во-первых, эта женщина определенно не является родственницей Катарины, а во-вторых, какая разница, что она подумает или скажет? – Когда? – А вот сразу после полуночи. – Странно, – Катарина уселась перед туалетным столиком и осмотрела себя. Ничего не изменилось. На лбу не возникло клейма, которым в древности метили распутных женщин, губы не распухли, в глазах ни тени стыда. – Она сказала, что услышала крик. – Я не кричала. – Ты – нет, – почти миролюбиво согласилась Джио и, тронув косу, сказала: – Надо же… утерпел. Это она про Кайдена? И что не так? Волосы он трогал, и это было приятно. А еще гладил шею Катарины. Щеки. И руки. Касался узоров, и они, будто теряя силу свою, исчезали, возвращая Катарине давно позабытую свободу, ощущение той силы, что скрывалась в теле. Правда, теперь узоры вернулись на свое место. Сетью? Замком? – Кто кричал? – А вот то и интересно, что я не поняла, кто кричит и где, – Джио сама разобрала косу и, вооружившись щеткой из свиной щетины, принялась за пряди. – А у меня слух получше вашего будет. Щетка больно дергала за пряди, а Джио выглядела задумчивой. – Я сказала, что это кому-то из служанок мышь дорогу перебежала. И что не стоит волновать тебя. Что ты приняла снотворное. – Почти, – Катарина улыбнулась, и отражение в зеркале ответило ей улыбкой. Это отражение ничуть не походило на парадный портрет, который придворный живописец начал создавать еще до свадьбы. На том портрете Катарина прилично бледна. И волосы у нее зачесаны гладко. Их почти не видно под жемчужным венцом, как не видно и самой Катарины, ибо платье ее настолько роскошно и выписано столь умело, что хочется разглядывать лишь его. Тот портрет так и остался в Большой зале, сменив собой предыдущий. Интересно, снимут ли его потом, после свадьбы Джона? Или ему и его королеве положены новые места, а нарисованная Катарина так и останется подле царственного Генриха, который тоже на портрете был совсем иным, чем в жизни: моложе, красивей и благородней. Пальцы Джио выплетали новую косу. Простую. – Она очень настаивала. Пришлось ее усыпить. – А ты… – Могу. На человека, на которого влияли, повлиять несложно, – Джио перехватила косу синей шелковой лентой. – Ее разум давно запутался. Я отнесла ее в комнату. А затем отправилась по этажам. И клянусь тварями с изнанки, в доме было тихо. – Может, и вправду кто-то мышь увидел? – Может, – легко согласилась Джио и, наклонившись к самому уху Катарины, тихо-тихо произнесла: – В этом доме нет ни мышей, ни крыс. Как нет и пауков. И никого-то, кому положено обретаться в подобного рода домах. Это плохое место, девонька… Катарина почувствовала, как по спине побежал холодок. – И… нам стоит уехать? – Сама решай, – Джио вернула щетку на туалетный столик. – Все дело в доверии… но людям опасно верить. – А нелюдям? – Тем паче, – губы растянулись, обнажая острые длинные клыки. – Но если вдруг… просто позови, лапонька. Если я и ослабла, это еще не значит, что вовсе ни на что не способна. По тонким перышкам поползли нити огня, которые Джио собрала в ладонь и, поднеся ко рту, просто-напросто вдохнула. – Почему ты мне помогаешь? – этот вопрос показался Катарине невероятно важным. – Мой отец… я правильно поняла, что он обманул тебя когда-то? Джио слегка склонила голову. Это согласие? Или она просто слушает? – И ты его ненавидишь. – Ты даже не представляешь насколько. – Однако, если бы ты могла причинить ему вред, ты бы это сделала. Стало быть, не можешь. Ее кивок был едва заметен. – Но я… ты принесла клятву, что опять же исключает возможность причинить вред. В какой-то мере. Однако это не значит, что ты должна мне помогать. А ты помогала. С самого первого дня. – С самого первого дня я представляла, как было бы забавно, если бы ты лишилась головы, – Джио сощурилась, и проглоченный огонь блеснул из-под ресниц. – А лучше, чтобы я тебя лишила головы. Это ведь не так и сложно. Чуть повернуть, чуть поднажать, приложить малую толику силы, что у меня еще осталась. Но клятва мешала… изрядно мешала. Он всегда умел их составлять. Знаешь, как его зовут наши? – Как? – Словоплутом. – Ты не первая, кого он… – Первая. Но не последняя. Он забрал часть моей силы, и тогда собственные его возросли. Думаешь, его друг так уж желал делиться добычей? Знанием? Нет, он обратился к отцу за помощью. Попросил побеседовать с одним безумным дервишем. Их там много… порой мне кажется, что от вечной жары в колониях каждый второй становится безумцем. А каждого первого лишает разума бесконечный дождь. Джио мелко отряхнулась, как это делают собаки. – До сих пор неуютно… а ты не сиди, к завтраку собирайся, пока твоя тетка сюда не приперлась. – Не моя. – Нехорошо рушить игру, особенно чужую. И Катарина с ней согласилась. Из платьев, которых осталось не так и много, она вытянула темное, цвета ночного неба, украшенное лишь простой вышивкой по рукавам и подолу. – Твой отец умеет красть чужие тайны. И тот дервиш вдруг уверился, что перед ним сидит самый надежный, самый верный друг, которому можно довериться. Он нарисовал карту. А когда наваждение схлынуло, попытался убить Словоплута. Странно. И главное, похоже на правду. Никто и не помнил, чтобы отец брался за оружие. А еще никто не понимал, как получается у него делать то, что он делает. Без угроз. Без подкупа. Просто беседуя с людьми. С разными людьми. И многие из них отца втайне ненавидели, верно, были правы, но и ненависти оказывалось недостаточно, чтобы устоять перед его речами. Платье легло муслиновой броней. И сама Катарина… перед свадьбой он наведался и говорил. В кои-то веки не отдавал приказы, но именно говорил, так, как ей когда-то мечталось. Доверительно. Как с равной. Он рассказывал о роде и важности этого брака, о терпении, которое Катарине понадобится, чтобы исполнить свой долг, о… о многом. И она поверила. – Но убить его тоже непросто. – Из-за крови? – Эта была отдана не добровольно, что бы он ни думал. Магия умеет различать подобные вещи. И пусть мне пришлось платить за глупость, но и он рано или поздно ошибется. А мое счастье в том, что даже в этом теле я проживу куда дольше обыкновенного человека. – Ты красивая. – А ты дурочка, которая не воспользовалась своим шансом, – проворчала Джио, отворачиваясь. – Что до прочего, то… однажды я поняла, что твоя смерть не принесет ему боли. Что ты для него значишь ничуть не больше, чем я. И это было странно. Мой род… слишком мало осталось подобных мне. И каждое дитя для нас – это воистину сокровище. Да сокровищем ты и стала. Вряд ли когда-то у меня появятся дети. – Я могу отписать Джону. – И тот отнимет мою флейту, а потом, поддавшись высокому чувству, вернет ее? – Джио фыркнула. – Самой-то не смешно? – Уже смешно, – Катарина застегнула последнюю из трех дюжин пуговиц. Осмотрела себя в зеркале, признав, что отражение стало строже и старше. И не мешало бы воспользоваться пудрой, ибо веснушки совсем с ним не увязывались. – Даже если и вернет… в ней уже не осталось жизни и силы. Словопут ее всю выпил. – Мне жаль. – Помнишь тот день, когда тебя пытались убить? – Сложно забыть, – Катарина осторожно пристегнула воротник из черного траурного кружева. – Я до сих пор не знаю, как выжила… – Кровь. Тогда я отдала ее. Добровольно. Во второй раз. И этого хватило. Нам обеим. – И что теперь? Джио встала за спиной и помогла зацепить край кружева за железный крючок.