– Кто они вообще? – тихо спросила Катарина. – Дети богов. Как и мы. Только других богов. Богов другого мира. Говорят, когда-то наш был един и все существовали вместе в любви и согласии, – Кайден криво усмехнулся. – Пока дочь Фома не отдала свое девичество сыну Урры, а тот, получив дар, предпочел другую. И была она простой смертной. Так началась война, которая и разделила мир. Дочь Фома поклялась, что не остановится до тех пор, пока в мире есть хотя бы капля крови той, другой, которая оскорбила ее самим своим существованием… Кайден заставил себя разжать руки. – И, сказав Слово, она ушла, чтобы за гранью мира найти себе мужа из рода демонов. И от него родила множество детей, которых после и назвали фоморами. – Это было давно, – Джио подошла к окну и застыла, прижавшись лбом к стеклу. – С тех пор мир переменился. – А фоморы были побеждены, – согласился змей. Он стоял, скрестив руки на груди, глядя куда-то в сторону. Но и он не мог не слышать. Еще немного, и лодки коснутся земли. Вспашут ее костяным плугом. И тонкими крыльями поднимутся весла. Всхлипнет вода под сапогами воинов. – Где он ее нашел? – этот вопрос змей обратил к той, которая знала больше, чем могла сказать. А Кайден, вспомнив вдруг кое о чем, вытащил обломок флейты. Он хотел отдать, но его невеста успела первой. – Это то, что нужно, – сказала она и отступила, отошла, чтобы сесть у камина, в котором все еще горел огонь. Он, чувствуя близость воды, шипел и фырчал, выгибая рыжие спины, выпуская сонмы искр, но Катарина будто и не заметила. Что она делает? – В том храме, – Джио отступила от окна, чтобы забраться на стол. – С чего все началось? – С глупости, – ее глаза отливали желтизной, а кожа сделалась не просто смуглой – бронзовой. – Однажды я услышала, как играет человек. Играет на простой тростниковой флейте, но песня его была столь пронзительной, что я не удержалась. Я ответила. И отвечала раз за разом. Он приходил каждый вечер, и мы играли. Потом разговаривали. Он рассказывал мне о войне и забытых берегах. Я – о том, как плачут камни, когда обрушивается на них ледяной северный ветер. Он – про людей, я – про китов, что приходят к нашим берегам, год за годом повторяя древний путь. Он… о себе. И я тоже. Мы были молоды, и мне казалось, что уже этого хватит, чтобы обмануть судьбу и заставить мир прислушаться. Он ведь живой… Катарина гладила камень, уговаривая его принять утраченную часть. Обломок, зажатый в кулачке ее, был теплым и живым, и на редкость правильным. Но сил не хватало. Вновь не хватало сил. Сети, сковывавшие Катарину, натянулись, и руны больно врезались в кожу, но она старалась не замечать этой боли. Не выходило. Катарина закусила губу. – …Когда разгорелась весна, он предложил мне обменяться клятвами и дарами. Он поднес мне флейту из тростника… Камень молчал. Нельзя, чтобы он молчал… – А я отдала свою. Тогда его еще не звали Словоплутом. Он дал мне свое имя, да только сперва передал его барану, которого посвятил Единому Богу. И когда слово нарушилось, это несчастное животное погибло в мучениях. А я оказалась заперта в этом теле. И связана клятвой. Катарине жаль. Если бы Катарина могла изменить хоть что-то… она и может, она пытается, просто ей не хватает сил. Взгляд вдруг упал на огонь, который аккурат присел, растянулся на обглоданных бревнах, будто приглашая погладить. И Катарина решилась. Она протянула руку, и огонь метнулся навстречу, вцепился в пальцы, пополз выше, впитываясь в руны, втягиваясь внутрь. Боль была такой, что Катарина ослепла. А из глаз брызнули слезы. На долю мгновения появилось трусливое желание отступить, ведь это не она… она не виновата… она ни за что не отвечает. – Он хотел золота. Он получил золото. Все мое… тогда я еще надеялась откупиться. Но золота оказалось недостаточно. Он пожелал в жены женщину, когда-то ему отказавшую. И купил ее. Он захотел власти… Боль не уходила. И не ослабевала. Катарина стиснула зубы. Ей нужна эта сила. И она возьмет то, что должно, ибо в ином случае она погибнет. Все погибнут. А так неправильно. – …Над людьми, и не только. Он брал куски моей флейты один за другим. Кроме того, который сжимала в кулаке Катарина, надеясь, что хватит у нее выдержки расплавить этот кусок. И что сама она не сгорит до того, как вспыхнет камень. – И речи его становились слаще хмельного меда. Не нашлось ни одного создания, которое бы устояло перед ним. Я знаю, что он ходил к Каменным холмам в надежде встретить кого-то из моих родичей. Но другие оказались умнее меня, да… – Джио вздохнула. Боль не то чтобы отступила, нет, она по-прежнему была с Катариной, но теперь с ней получилось совладать. Забрать силу и, пропустив через себя, отдать камню. Искра за искрой. Капля за каплей. И нефрит откликнулся, а следом за ним и тот, крохотный совсем осколок, который утонул в камне, чтобы замереть. Искра… Из любой искры можно раздуть пламя, если постараться. И Катарина постарается. Если не ради себя, то хотя бы ради той, которая заслужила свободу. Которая еще может спастись. Которая… – И когда он услышал о божестве, что спит в древнем храме на краю мира, он загорелся желанием подчинить и это божество. Решил, что тогда станет не просто силен, но равен ушедшим, – Катарина не видела Джио, но живо представляла себе, как кривится ее лицо, сменяя гримасу за гримасой. И ненависти нет. Уже нет. А есть презрение, которое куда хуже. – Мы отправились. И на свою беду нашли и храм, и ту, что спала в нем, – голос Джио перешел на шепот. И, обернувшись, Катарина увидела, что та прислонилась к стене, схватившись руками за горло. Клятва? – Хватит, – Гевин шагнул к той, которой не решался прикоснуться, чтобы обнять и прижать к себе. – Я сам скажу, что было дальше… если надо. Надо. Катарина вовсе не так умна, чтобы понять. Катарина, если подумать, никогда-то не отличалась ни умом, ни характером, ни силой. И теперь вот она почти выпила крохи огня, но разве этого довольно, чтобы закончить начатое? Малость осталась. И для этой малости надо взять силы. Где? Катарина знала ответ. Жаль все-таки, что не получилось сбежать… у свободы вкус вовсе не подгоревших пирожков из придорожной таверны. Свобода – это влажная трава. И небо со звездами, что спускаются взглянуть на тех, кому вздумалось валяться на влажной той траве. И темная вода пруда. И лилии в нем. И быть может, любовь, которой Катарина так и не узнала. – Он нашел нечто, в чем скрывалась сущность божества. И сумел разглядеть ее… возможно, сумел использовать? Но понял, что та слаба. Время безжалостно не только к людям. Голос змея звучал по-прежнему спокойно. – Отпусти, – проворчала Джио. – Как-нибудь потом… – он и не подумал послушаться, а она не стала вырываться, то ли сил не было, то ли желания. А огонь в камине совсем погас, он отдал последние искры своей жизни, и Катарина приняла их с благодарностью, чтобы отправить следом и свои… Капля за каплей. День за днем… И говорят, что маг, отдавший жизненные силы, вмиг постареет… Интересно, какая из Катарины выйдет старуха? Мерзкая, вроде той, что обреталась на отцовской конюшне, раздражая всех, или же вполне благообразная? Впрочем, не столь это и важно. Капля… – Он начал подкармливать… существо. Приручать ее… верно? – Разделил. Понял, что не справится со всей разом. Из одного венца стало два, одинаковых, словно отражения друг друга. – Вряд ли это понравилось твари. Определенно. Катарине бы не понравилось, если бы ее разделили. – Не понравилось. Она… сперва подчинялась, делала, как сказано… он давал ей силы. Других… при дворе множество людей. Кто удивится, если одна-другая девица вдруг сляжет? Тем паче если из прислуги. Но ей не всякие годились… чем чище кровь, чем больше силы… Больше. И искра разгорается ярче и ярче, еще немного – и огня хватит, чтобы согреть весь камень изнутри. Хорошо бы… туман близко. Теперь Катарина чувствует мертвенный холод его. – Тише, – змей коснулся губ Джио пальцем. – Он обещал ей жертву? Кровь от крови своей? Свое дитя, отданное по доброй воле? – Да. Это не удивляет. И не огорчает. – А та… другая девушка, – Катарина поняла, что боль ушла и силы тоже, а работа ее завершена, единственная, пожалуй, стоящая работа. И заодно уж вернулась способность говорить. – Она… – Она дочь его близкого друга. Считалась дочерью близкого друга. И временное вместилище божественной сути. Части ее, ибо не каждое тело способно вместить ту, в ком течет кровь демонов, полностью. Наверное, это было правильно. Но Катарина больше не хотела думать о том, что правильно, а что нет. Ей было холодно… так холодно у погасшего камина, что она обняла себя, пытаясь согреться. – Она выполнила свою задачу, – Джио все-таки высвободилась и подошла к Катарине, опустилась на колени. – Что с тобой, девочка? – А с ней? – С ней уже ничего. Она мертва. Она принесла часть короны и отдала что свою жизнь, что свою кровь той, которую на другом краю мира звали Матерью тысячи смертей.