Зайцев почувствовал, что его застали врасплох. А на лице директора уже расползлось подозрение. Утром – как раз когда он беседовал со свидетельницей Заботкиной. – Разрешите вашим телефоном воспользоваться? – спросил Зайцев. – Пожалуйста, товарищ следователь. Это конфиденциальный звонок? Директор сказал: «конфициальный». И услужливо взялся за ручку двери, демонстрируя готовность оставить своего посетителя наедине с телефоном, сидевшим на обширном столе, как черная лакированная лягушка. Зайцев сделал рукой знак: не надо. Снял трубку. – Дежурный? Зайцев говорит. Я насчет задержанного Фирсова… Имени он не помнил. Прикрыл трубку ладонью. Вскинул глаза на красного директора. – Имя-отчество? Афанасий Осипович. – Афанасия Осиповича, – повторил Зайцев за директором. – Они удостоверения показали. Все чин чином, – продолжал болтать красный директор, словно боялся тишины еще больше, чем визита милиции. – Спасибо за содействие, товарищ, – оборвал его Зайцев. Он выслушал ответ дежурного. Повесил трубку. И, забыв попрощаться с красным директором, вышел, провожаемый гробовым молчанием секретарши и посетителей приемной. Дежурный сообщил, что такого задержанного в угрозыск не доставляли. Зайцев быстро шагал, словно пытаясь нагнать собственные мысли; они так и пустились вскачь. Удостоверения, думал он. Удостоверения. И в угрозыск никакого Фирсова не привозили. Уж не ряженые ли они, эти загадочные люди с удостоверениями, которые сегодня утром утащили товарища Фирсова прямо из-под его носа? А что, если в удостоверениях и кроется разгадка того, как оказались жертвы на Елагином острове – на злополучной поляне, в стороне от парковых дорожек и людских глаз? Как? Да пришли своими собственными ногами! Не протестуя, не сопротивляясь. Парализованные страхом и недоумением. Оглушенные словами «вы арестованы». 3 Трамвай быстро прокатился по рабочей окраине, затем ход его стал замедляться. И в центре уже едва полз. Раздраженное нетерпение пассажиров распирало его изнутри. Не получая выхода, взрывалось внутри трамвая ссорами и бранью. Зайцев любил такие вот моменты вынужденного безделья. А крикливый шум обычно помогал сосредоточиться. Только не сейчас. Если он прав, то нужно искать бандитов с фальшивыми удостоверениями. Они наверняка отметились не только на «Русском дизеле». Однажды отведав силу, которую дает бумажка с печатью, советский человек остановиться не может. В этом смысле у Зайцева не было классовых предубеждений: даже бандиты в его глазах были все-таки советскими людьми прежде всего. Трамвай скрежетал по рельсам. Сбрасывал оранжевые искры на стыке проводов. Долго стоял на остановках, беспомощно тренькая: толпа с бранью вывинчивалась или ввинчивалась в его и так уже набитое брюхо, и на сигнал отправления никто и ухом не вел. Зайцев бесился. В конце концов не выдержал и, когда трамвай опять пополз, словно издыхая, спрыгнул на ходу и пошел пешком. Почти побежал. К счастью, ленинградцы на тротуарах всегда зорко следили за тем, чтобы не то что не столкнуться, а даже не задеть друг друга. И Зайцев быстро лавировал в толпе на проспекте Володарского. Промчался мимо лавочек, лотков, раскладушек, на которых букинисты предлагали свой товар; подле них всегда стояли любители, листая приглянувшийся томик. «А если все-таки нет ошибки? – на бегу соображал он. – Если сейчас все разъяснится на Гороховой?» Тогда арест Фирсова был дурным знаком. Если Фирсова арестовал угрозыск, то он, Зайцев, об этом не знал. Кто же тогда распорядился через его голову? Неужели Крачкин? Или Самойлов? И кто дал санкцию? Сам начальник угрозыска Коптельцев? Кто же еще. Все это пахло скверно. Зайцев приказал себе не забегать вперед: не давать выводам скакать, опережая факты. Сперва надо выяснить все точно. Он приказал себе замедлить шаг. Но получилось это лишь ненадолго. Ноги сами несли его. Он шел так быстро, что во рту появился металлический привкус. – Здорово, – наклонился он через стойку к дежурному. – А ну-ка припомни. Доставили сегодня утром человечка. Бритая голова. Роста примерно такого, одет хорошо. Костюм явно иностранный. Припоминаешь? Дежурный пожал плечами. – Никак нет. – Уверен? А без костюма? Помотал головой. – Чего тут припоминать. Не было такого. Точно. – Интересное кино, – пробормотал Зайцев. Слова дежурного его в некотором роде успокоили. Значит, не свои. Значит, преступники. Зайцев решил исключить последнюю возможность. – Слушай-ка, – он снова обернулся к дежурному, – а какое у нас ближайшее отделение милиции к «Русскому дизелю»? Соедини меня с ними. – Тебе в кабинет перевести звонок? – спросил дежурный, сосредоточенно водя пальцем по списку городских отделений милиции. – Я здесь подожду. Зайцев машинально хлопнул себя по карманам, но вспомнил, что сигарет нет. Оглянулся, у кого бы стрельнуть, и тут же себя одернул: бросил, значит, бросил. Дежурный тем временем повторял в трубку анкетные данные. Зайцев, опершись локтем на стойку, делал вид, что на стене позади дежурного изучает портрет вождя, обрамленный красными лентами. Потом взгляд его переплыл на пыльный фикус в углу. Дежурный положил трубку. – Нет у них такого, говорят. Ни по имени, ни по приметам. – Ясно. Спасибо. Значит, ряженые. Как он и предполагал. – Еще одолжение сделай, а? Набери мне «Русский дизель». Приемную директора. Дежурный передал трубку. – Зайцев, – коротко представился он в чуть потрескивающую тишину, – по поводу Фирсова опять. А сколько их было? Двое. – Как выглядели? Директор забубнил: обычно. – В форме? В штатском? – Да польты. Кепки. – Какие? – Обычные. Серые. Пол-Ленинграда в таких ходют. Директор говорил «пОльты» и «ходют». Зайцев повесил трубку. На лестнице его осенило: секретарша. Он вспомнил ее мгновенно оценивающий взгляд. От такого не ускользнет ни одно мужское двуногое. Вот кто способен внести исчерпывающую ясность. Вот кого надо спрашивать. Вот кто опишет преступников в деталях, о которых не подумали даже они сами. Он взялся за перила лестницы, обернулся к дежурному, точно невзначай: – А Коптельцев у себя? Дежурный кивнул: – Вроде не отлучался. Зайцев кивнул и быстро побежал по лестнице. Итак, некто выдает себя за милиционеров… То есть, рассуждал Зайцев, появляется ответ на вопрос «как». Как убийцы заставили своих жертв переместиться на Елагин. Но почему? Зачем? Точно ли ради шубок и женских сумочек? Вопрос этот был самый классический, старинный, надежный: «почему?».