– Только как это у вас, товарищ почтработник, бандероль без обратного адреса ушла? Насколько я понимаю, принимать бандероль без адреса отправителя вы не должны. – Что? – И заорала пронзительно: – Степан Федорыч! Степан Федорыч, пойди сюда на минутку! Мужчина в нарукавниках подошел. – Вот, товарищ из милиции располагает инсинуациями. И сделала приглашающий жест: мол, полюбуйтесь. – Какими инсинуациями? – поправил он очки, словно повнимательнее приглядываясь к Нефедову. – А такими, что бандероль без обратного адреса отправлена. Это что же, товарищи, а если бы там был динамит? Или яд? – Как без обратного? – нахмурился Степан Федорович. – Быть такого не может. Он отвернулся в сторону, на мешки. Словно избыток зрительных впечатлений отвлекал его мысленный взор. – Значит, подает бандероль. Я указываю: впишите адрес. Говорит, мол, на листочке у нее адрес. А очки дома. Разрешите просто листочек подклеить. Разрешаю. Подклеиваю. Кладу сургуч. Опечатываю. Принимаю оплату по весу отправления. И тут: ой, номер дома ошибочный, разрешите исправить. Разрешаю. Нефедов словно сам видел то, что сейчас в памяти своей видел Степан Федорович. Вот он подает конверт вверх, к окошку. Вот он ждет. Вот принимает обратно. Бросает, не глядя, в мешок с корреспонденцией. Пока он ждал, листок с адресом был попросту оторван. – А вы не обратили внимания: что было на листке? Может, название улицы? Степан Федорович пожал плечами. – Извините. Кто ж знал, что такие прохиндейки водятся. – Прохиндейки? Это была женщина? – Ну да, – оживилась Панкратова. – А на вид еще такая интеллигентная. И не скажешь! Вот что за народ пошел! – А какой такой вид? Описать ее можете? – Ой, нет, какой я писатель. Женщина как женщина. Да, с виду приличная, это верно. – Молодая, старая? Седая? Блондинка? Рыжая? Толстая? Высокая? Худая? Маленькая? Степан Федорович крепко задумался. – В шляпке. А у Панкратовой загорелись глаза. А потом и все лицо, густо обсыпанное пудрой. – Молодящаяся, – ехидно объявила она с расстановкой. 6 Одно сейчас было совершенно ясно и не терпело отлагательств: к убийству на Елагином острове инженер Фирсов никакого отношения не имел. – Вот не просто сомнительная связь. А несомненно, никакой связи. Коптельцев вдруг встал. Тихо, удивительно тихо для своего тучного тела скользнул к двери. Рывком ее распахнул. Убедился: в коридоре никого. Закрыл ее и, подумав, запер. Зайцев молча наблюдал за этим балетом. Коптельцев не спеша вдвинул зад в кресло. Сцепил руки перед собой, как обычно: глядя на собственные большие пальцы так, словно только что их обнаружил. – Ну, допустим, – наконец сказал Коптельцев. – Я тебя прошу. Не хочешь – не вмешивайся. И ребят не вмешивай сюда. Просто дай мне время. Я один несу ответственность. Коптельцев сунул в рот папиросу, чуть выгнулся в кресле дугой, чтобы нашарить в кармане брюк зажигалку. Щелкнул, пыхнул. Затянулся. «Тянет время. Думает», – понимал Зайцев. Коптельцев выпустил через нос два клыка дыма. И через секунду на Зайцева уставилось дуло. – Поздно, – сказал Коптельцев. – Поезд ушел. В жирном кулаке Коптельцева пистолет казался меньше. Зайцев на долю секунды примерз к спинке стула. Еще есть полмгновения, чтобы отпрыгнуть. Но Коптельцев положил пистолет плашмя и через стол пульнул Зайцеву. Зайцев рефлекторно схватил. – Читай, – приказал Коптельцев. Зайцев повертел пистолет в руках. Увесистая немецкая вещица. С именной гравировкой в несколько строк. То есть не просто пистолет теперь, а наградное оружие. Зайцев вернул пистолет рукоятью вперед. – Прочел? – Прочел. – Молодец. Зайцев молчал. – А знаешь что? – Коптельцев за облаком дыма прищурил глаза. – Вижу, ты как-то тяжело сейчас все воспринимаешь. Переутомление налицо. Давай-ка я тебе дам выходной. Отгул. Отдохни. Заработал. Три дня, скажем. Как тебе? Он стряхнул пепел. – Нравится тебе такой расклад? Зайцев встал. Пошел к двери. Взялся за ручку. – Не нравится, – сказал он. И вышел. – Ты куда? – тотчас поднял в вестибюле голову дежурный. – А у меня отгул на три дня. Начальство отпустило, – бросил Зайцев. – Везуха, – протянул дежурный. На Невском Зайцев остановил извозчика. Быстро сторговался. Запрыгнул в старую, явно видавшую виды коляску. Зайцев равнодушно плавал глазами по ветхой оснастке; ему пришло в голову, что колымага – старше его самого. – Отец, шарабан-то твой не развалится на полдороге? – Ты скорей развалишься, – отозвался возница. – Суровый ты больно. – Не нравится – вылезай. – Ты злой-то чего такой? Извозчик принялся ругать фининспекторов и новый налог, грозивший навсегда прихлопнуть его предприятие. Его и десятки тысяч ему подобных. – Ты вроде как нэпман, папаша. А с нэпманами сейчас знаешь как, – объяснил Зайцев. – На советские рельсы переходить пора. – Я нэпман? Я? – Не я придумал. Я тебе просто излагаю политическую ситуацию в стране. – Ты откуда грамотный-то такой? Зайцеву требовалось проветрить мысли. Болтливый старик отвлекал его. – Из уголовного розыска. До самого Елагина парка они доехали в полном молчании. – Погоди, отец, не притормаживай карету свою. – Чего? – Проезжай кругом, говорю.