Тело было словно чужим. То ли от холода, то ли от долгой неподвижности. Какие-то кусты. Деревья, еще только покрытые почками. Голова тяжелая. Пробуждение после эфира – знакомо, один раз ему пришлось отходить после хирургической операции. Ведет, как пьяного, осторожнее. Зайцев вспомнил: набережная Фонтанки. Попробовал осмотреться: нет, это не Фонтанка. В центре Ленинграда поди сыщи клочок голой земли, всюду камень. А он лежал именно на земле. Постепенно ощущение собственного тела вернулось. Зайцев понял: руки связаны за спиной. Ноги свободны. Он перекатился, встал на колени. На нем красные штаны. Белая рубаха. А ноги стиснуты высокими ботфортами. Кто-то его переодел. За деревьями угадывался простор: там, очевидно, Нева или один из ее притоков. – Доброе утро, товарищ Зайцев. Как спалось? Не замерзли? Зайцев увидел, что на поваленном дереве сидит и с интересом наблюдает за ним человек. Поодаль бились оранжевые язычки небольшого костра. Зайцев угрюмо наблюдал. Алексей Александрович поднялся. Он был одет в практичные спортивные брюки, заправленные на английский манер в гольфы. Крепкие ботинки. – Что вы вытворяете, Алексей Александрович? – попытался сказать Зайцев. Во рту сухость, язык как наждачный. Алексей Александрович подошел, за волосы задрал ему голову, Зайцев ощутил на губах воду, стал жадно пить. Алексей Александрович убрал свою фляжку с бойскаутским значком на боку. – Как вы себя чувствуете, товарищ Зайцев? – участливо поинтересовался он. Подождал ответа. – Ага. Играем в молчанку, – добродушно догадался он. – Ну что ж. Ничего страшного. Я прекрасно понимаю, что за вопросы крутятся у вас сейчас вот тут, – Алексей Александрович больно ткнул ему пальцем в лоб. – Вопрос первый: где я. Отвечаю: вот здесь. Алексей Александрович встал, демонстративно поставив ногу на поваленный ствол – прямо чтец-декламатор. Извлек, раскрыл книжечку и с выражением прочел: – Паулюс Поттер. «Наказание охотника». Он захлопнул книжечку и бросил ее в костерок. – Брошюрка для дикарей вроде вас. Вы у нас дикарь грамотный – читать умеете. В библиотеку даже записались. Похвально. – Вот и просветите меня тогда, – прохрипел Зайцев. – Что это за картина такая? Не встречал. За спиной его пальцы жили своей жизнью: ощупывали, ползали, дергали веревку. Надо только выиграть время. Он не ошибся: в Алексее Александровиче победило самодовольство. – Отчего же нет, коли просите. «Наказание охотника». Перед нами четырнадцать сценок. Маленькие расположены вокруг двух крупных. На этих маленьких мы видим охотника, который упивается собой. Еще бы! Он так умен, молод, физкультурник, комсомолец. Хозяин новой жизни! Только зря он так думает! Алексей Александрович встретил вытаращенный стеклянный взгляд своей жертвы и удовлетворенно ухмыльнулся. Но рыбий взгляд пленника понял неверно: Зайцев вовсе не слушал, что он несет, – все его ощущения сосредоточились на кончиках пальцев, теребивших веревку. – И в двух центральных сценах мы видим итог. Бывшие жертвы – звери устраивают суд над своим охотником. А потом разделываются с ним. Собачек его вздергивают на суку. А самого его поджаривают на вертеле. Среди четырнадцати сценок мы видим и мифологические сюжеты… А впрочем, что вам с того. Я могу говорить час: рассказать вам о Поттере и Голландии золотого века, о докторе Тульпе, который запечатлен на знаменитом «Уроке анатомии». «Наказание охотника»… Я много вам могу рассказать об этой небольшой картине. И о других тоже. Увы, это не сделает вас в меньшей степени дикарем. И остальных тоже. Вы все одинаковы. Я знаю ваш второй вопрос: за что мне это. А за то, товарищ Зайцев. Вы могли остановить этих дикарей. И не остановили. Я так на вас рассчитывал. Но вы слов не понимаете. Прекрасное на вас нисколечки не действует тоже. Проверил! Убедился! С вами, дикарями, невозможно действовать убеждением, разъяснением. Подсказок вы не понимаете. С дикарями нельзя договориться. Дикари понимают только боль! – Дикарь – это вы, – ответил Зайцев. – Вы людей убиваете, Алексей Александрович. – Людей? – Алексей Александрович присел перед ним на корточки. – Ась? – он приставил ладонь к уху. – Мне послышалось, что вы сказали «людей». Померещилось, конечно. Мы вроде с вами толковали о кучке убогих грошовых душ, вся жизнь которых состояла только в том, чтобы есть, испражняться, спать и ходить на советскую службу. Да о них забыли уже. Забыли на следующий день. Хорошо, через неделю после того, как я освободил этот прекрасный город от этих жалких, копошащихся, никчемных организмов. А картины… Картины, товарищ Зайцев, живут в веках. Я об этом вам толкую. Я вам кричу! С самого начала кричал. В самые уши! – Картины важнее живых людей, по-вашему? – Картины, о которых речь, шедевры. Высший взлет человеческого духа. А люди, о которых вы завели волынку, они, напротив того, падение, низшая ступень развития человека. Обыватели. Мещане. Инфузории. И ради того, чтобы забросить в их поганые ротики такое-то количество пищи, ради этого – губить великие произведения? – Вы тоже, знаете, не завирайтесь. Никто их не губит, картины эти. Не жжет и не режет. А точно так же они будут висеть на стенке. Только в другой стране. – Они принадлежат этому городу! – Алексей Александрович со всей силы пнул Зайцева ногой, еще и еще. – Их место здесь! Алексей Александрович перевел дух, вынул платок, промокнул лысину. – Да что я перед вами распинаюсь. Ничего больше я вам доказывать не буду. Довольно. Вы безнадежны. Он покачал головой. – Да, когда я познакомился с товарищем Простаком, я подумал, что вот кого сюда надо. Но вы еще хуже, товарищ Зайцев. Что ж, одно хорошее дело вы сделаете: ваша никчемная оболочка, может, напомнит другим дуракам о прекрасной картине, которая по вашей вине сейчас отправлена в Берлин, на аукцион, а оттуда – бог знает… Зайцев чувствовал, что ему нужно еще хотя бы несколько минут. Веревка ослабла, но узел не поддавался. Во что бы то ни стало надо уболтать Алексея Александровича. – Чему вы смеетесь? – удивился тот. – Вы сказали четырнадцать? Четырнадцать? – переспросил Зайцев. – Вы собираетесь делить меня на четырнадцать частей? – Все-таки вы животное, – презрительно проговорил Алексей Александрович. – Вы с жизнью прощаетесь, но даже этот факт недоступен вашему воображению. Вам смешно. Что ж. Вначале я думал выбрать для вас центральную нижнюю сцену. Да и Ленинградский зоосад, – он обвел руками, – подходит идеально. Этот ваш Санчо Панса с тупым лицом вполне годится на роль вздернутой собаки. «Нефедов где-то здесь?» – заволновался Зайцев. – Но я подумал: костер заметят. Да и запах вашего жареного тела привлечет внимание. Я выбрал угловую сценку. Ах, жалко, книжечка тю-тю. А то бы я вам показал. Ну да ладно. Опишу своими словами. Нагая Артемида с нимфами. Этого добра как раз навалом. До чего доверчивый народ советские бабы… Ну а вам, товарищ Зайцев… Вы у нас комсомолец Актеон, затравленный собственными собаками. Не волнуйтесь, товарищ Зайцев. Я знаю, что у вас нет четвероногих друзей. Да и двуногих тоже. Я все для вас уладил. Алексей Александрович наклонился над Зайцевым – заметил веревку: – Фу, нехороший мальчик. Он потуже затянул узел. Затем помог Зайцеву, поднял его на ноги. Зайцев попытался ударить его головой, но Алексей Александрович проворно увернулся. – Ну-ну, не бодайтесь. Я почти закончил. Прогуляйтесь немного со мной под руку. Он тащил Зайцева за собой. – Вот, товарищ Зайцев. Я подумал: большой, настоящий костер слишком заметен, нам могли помешать. И я подумал: костер метафорический ничуть не хуже. Я поджарю вас, товарищ Зайцев. На ме-е-е-дленном огне. Перед ними темнело дерево с длинным толстым суком, похожим на вытянутую в сторону руку. Или на виселицу, с ужасом осознал Зайцев: под суком на шатком брезентовом стульчике, какие обожают рыбаки и художники, на самых носках балансировал Нефедов. Руки связаны за спиной, на шее петля. Казалось, что Нефедов на цыпочках примеривается к какому-то танцу. Мальчишеское лицо было бледно смертельно. – Собачка ваша, – ласково произнес Алексей Александрович. Он схватил Зайцева за запястья, завозился с узлом. А ногой небрежно выбил стул. Нефедов задергался в петле. Зайцев почувствовал, что руки его свободны, Алексей Александрович не держал его. Зайцев бросился, поймал Нефедова за ноги, толкнул вверх. Удержал. Нефедов сипел. Но был жив. Руки Зайцева стали быстро наливаться тяжестью. Нефедов закашлялся. Но дышал. Зайцев думал только о том, чтобы не упустить ношу. Алексей Александрович засмеялся. – Я в вас не ошибся, товарищ Зайцев. Вы примитивны. Он поднял, сложил стульчик. – Вот видите, у вас был простой выбор: бросить вашу собачку или поймать меня. И что выбрали вы? Но я сегодня добрый. Я вам помогу исправиться. И пока вы тут стоите и обнимаетесь, как пасхальные зайчики, я пойду и спущу собак настоящих, мой дорогой Актеон. Немецкие овчарки очень не любят, когда по территории зоосада разгуливают посторонние. Прощайте. И его шаги захрустели прочь. 6 – Ты меня подкинь, – прохрипел Нефедов. – Как? Ты точнее указания свои дать можешь? – Ну толкни. Нет, не так. За ступни. Зайцев, пыхтя, перехватил Нефедова за ступни. Рук своих он почти не чувствовал, мышцы свело напряжением. – Нефедов, я в цирке не служил. – Раскорячься. Раскорячься. И вытолкни меня вверх. Зайцев попробовал согнуть колени. Ему казалось, что они сейчас треснут и, как сломанный рычаг, обрушат его вниз. Он набрал воздух в грудь. И с криком послал свое тело вверх. Ему показалось, что тело не послушалось. Но руки разжал. И тотчас рухнул на спину. От удара животом об сук Нефедов выругался. А потом добавил обычным голосом: – Молодец. Зайцев посмотрел: теперь Нефедов висел животом на суке, перегнувшись пополам, как диковинная гусеница. – Товарищ Зайцев, теперь на дерево полезайте. – Да не учи ученого. Зайцев довольно быстро вскарабкался, на животе подполз к Нефедову. Ногами он сжимал сук. А руками и зубами терзал узел. Потом ослабил веревку на горле, откинул прочь. Нефедов тотчас преобразился. Он уперся руками в сук, как в турник. Молодцевато подтянулся, не забыв по всем правилам искусства вытянуть носки. Сложился вдвое. Перевернулся. И, мелькнув клубком в воздухе, звонко приземлился на обе ноги, вытянув вперед руки. После чего распрямился и потер шею. – Чуть не сдох, – резюмировал он. И опять впал в свое чухонское спокойствие. – Поздравляю, – отозвался с сука Зайцев. Повис на руках, упал вниз.