— Наверное, ирландец или викинг, кто их там разберет. Да и пес с ним. — Дренг махнул рукой. — Как насчет кружки доброго эля с дороги? Моя жена варит очень хороший эль. — Быть может, позже, — сказал Олдред. Негоже тратить монастырские деньги на пиво, если обстоятельства не вынуждают. Он повернулся к Этель: — Скажи, в чем секрет хорошего эля? — Не она, — поправил Дренг. — Моя другая жена, Лив, варит эль. Сейчас она в пивоварне. Церковь боролась с этим обычаем. У большинства мужчин, которые могли себе такое позволить, было несколько жен — или жена с наложницами, не считая рабынь. Увы, церковь была не властна освящать брак. Два человека приносили клятвы при свидетелях, после чего считались мужем и женой. Священник, если его просили, осенял их благословением, но это было не обязательно. Беднота не делала записей об имуществе, а вот богачи нередко составляли договор о совместном владении. Этот обычай Олдреду претил не только потому, что шел вразрез с моралью. Когда умирал мужчина вроде Дренга, частенько возникали споры и ссоры по поводу наследства, ибо следовало установить, какие именно дети прижиты в законном браке. Нынешний обычай был чреват такими вот склоками, способными навсегда расколоть прежде крепкие семьи. Словом, Дренг вовсе не был исключением, однако вызывало удивление, что подобных правил придерживаются в крохотной деревушке поблизости от монастыря. — Думаю, местных священников обеспокоили бы порядки в твоем доме, — строго сказал Олдред. Дренг расхохотался. — Да неужто? — Я в этом уверен. — Что ж, ты ошибаешься. Они все знают. Настоятель Дегберт — мой брат. — Это не должно иметь значения! — Тебе виднее, конечно. Олдред слишком разозлился для того, чтобы продолжать выяснение отношений. Этот Дренг поистине отвратителен! Желая успокоиться, монах вышел наружу и двинулся вдоль реки. В груди все кипело. Там, где заканчивались возделанные земли, стоял крестьянский дом с сараем, оба ветхие на вид и нуждавшиеся в починке. Олдред разглядел людей возле дома — трое молодых парней и женщина постарше; видимо, семья, оставшаяся без отца. Ему хотелось подойти к ним, но он сдерживал себя из опасения, что все жители Дренгс-Ферри окажутся похожими на Дренга. Монах уже было развернулся и пошел обратно, когда один из парней приветливо помахал рукой. Что ж, если тут все же принято здороваться с чужаками, возможно, местные жители не совсем пропащие. Олдред поднялся по склону к дому. Очевидно, эти люди прозябали в нищете — во всяком случае, ужинали они прямо на земле, а не в доме. Трое парней не вышли ростом, но широкие плечи подсказывали, что это крепкие ребята. Их усталая мать смотрела твердо и сурово. Лица худые, как будто все четверо скверно питались. Рядом лежала белая в подпалинах псина, тоже тощая. Женщина заговорила первой. — Присядь с нами, путник, и дай отдых ногам, — сказала она. — Меня зовут Милдред. — Ее палец указал поочередно на каждого из парней, от старшего к младшему. — Мои сыновья, Эрман, Эдбальд и Эдгар. Еда у нас не то чтобы изысканная, но можем поделиться. Она ничуть не преувеличивала — скорее преуменьшала. Ужинали они буханкой хлеба и варевом из лесных растений в большом горшке; Олдред разглядел листья салата, лук, петрушку и черемшу. Мяса ни следа. Неудивительно, что они такие худые. Олдред был голоден, но грешно принимать пищу от людей, вынужденных жить в отчаянной бедности. Он вежливо отказался. — Пахнет вкусно, но я не голоден. К тому же монахам надлежит бороться с грехом чревоугодия. Однако я присяду, с вашего разрешения. Благодарю за приглашение. — Он сел на землю, подумав, что его братья редко так поступали, несмотря на все свои обеты. Есть бедность мнимая, сказал он себе, а есть настоящая. Чтобы поддержать беседу, он заметил: — Трава почти поспела для косьбы. Через несколько дней у вас будет хороший урожай. — Честно говоря, — ответила Милдред, — я не ожидала, что нам повезет с сеном. Сам видишь, кругом сплошные болота. Но ударила жара, и земля подсохла. Надеюсь, так будет каждый год. — Выходит, вы тут новенькие? — спросил Олдред. — Верно, — ответила она. — Мы прибыли из Кума. Нетрудно было догадаться, что погнало их в дорогу. — Должно быть, вы пострадали от викингов, так? Я видел, что творится в Куме, высадился там накануне. Подал голос Эдгар, младший из братьев. На вид ему было лет восемнадцать, на подбородке проступали бледные и мягкие волоски, слабое подобие мужской щетины. — Мы потеряли все. Мой отец был корабелом, но его убили. Наш запас древесины сожгли вместе с домом, инструменты пришли в негодность. Пришлось начинать жизнь заново. Олдред с любопытством оглядел молодого человека. Красивым его не назовешь, но в его облике определенно было нечто притягательное. Беседа с чужаком его нисколько не смущала, фразы он строил правильно и мыслил, судя по всему, ясно. Монах ощутил что-то вроде влечения. Возьми себя в руки, прикрикнул он мысленно. Плотских грехов лично ему было избегать куда труднее, нежели греха чревоугодия. — Так чем же вы занимаетесь в новой жизни? — Скосим и продадим траву, если в ближайшие несколько дней не случится дождя, и тогда у нас наконец-то появятся деньги. Вон там, на возвышенности, зреет овес. Еще мы обзавелись поросенком и ягненком. Попробуем пережить зиму. Крестьяне повсюду жили в такой же безысходности: никогда нельзя было сказать заранее, хватит ли урожая текущего года, чтобы дотянуть до следующего. Пожалуй, семейству Милдред удалось обустроиться получше, чем многим другим. — Я бы сказал, что вам повезло попасть в это место. Милдред махнула рукой. — Поживем — увидим. — Как вышло, что вы очутились в Дренгс-Ферри? — уточнил Олдред. — Нас отправил сюда епископ Ширингский. — Уинстен? — Олдред, конечно, знал епископа и был о нем невысокого мнения. — Наш землевладелец — Дегберт Лысый, настоятель монастыря и двоюродный брат епископа. — Вот как? — Олдред осознал, что начинает понимать порядки Дренгс-Ферри. Дегберт и Дренг были братьями, Уинстен приходился обоим двоюродным братом. В итоге сложилась этакая зловещая троица братьев-разбойников. — А Уинстен сюда вообще заглядывает? — Приезжал вскоре после мидсоммера. — Через две недели после мидсоммера, — добавил Эдгар. — Вручил по ягненку каждому хозяину, — продолжала Милдред. — Нам тоже досталось. — Какой добрый епископ, — задумчиво проговорил Олдред. Милдред сразу уловила недосказанность. — Ты завидуешь? Или не веришь в его доброту? — Просто я никогда не видел, чтобы он творил добро без скрытых побуждений. Так что — да, меня не причислить к поклонникам Уинстена. — Убедительный довод. — Милдред усмехнулась. Заговорил другой паренек, Эдбальд, средний сын вдовы Милдред, парень с веснушчатым лицом. — Эдгар убил викинга, — сообщил он неожиданно низким голосом. Старший, Эрман, вставил: — Нам сказал, что убил. Олдред покосился на Эдгара. — Ты и вправду убил викинга? — Я напал на него сзади, — признался Эдгар. — Пока он боролся с… с женщиной. Он не замечал меня, пока не стало слишком поздно. — А что женщина? — По тому, с какой запинкой паренек о ней упомянул, Олдред решил, что она много для него значила. — Викинг швырнул ее на землю прямо перед тем, как я его ударил. Она стукнулась головой о каменный порог. Я не успел ее спасти. Она умерла. — Такие очаровательные, карие глаза Эдгара наполнились слезами. — Как ее звали? — Сунгифу, — прошептал юноша. — Я помолюсь за ее душу. — Спасибо. Похоже, Эдгар любил эту Сунгифу. Бедняга. Наряду с состраданием Олдред почувствовал изрядное облегчение: мальчик, настолько сильно влюбленный в женщину, вряд ли мог грешить с другим мужчиной. Сам он еще мог поддаться соблазну, но Эдгар не из таких, можно не беспокоиться. Веснушчатый Эдбальд не унимался: — Настоятель ненавидит Эдгара. — Почему? — удивился Олдред. — Я посмел с ним спорить, — объяснил Эдгар. — Полагаю, ты взял верх, и это его окончательно рассердило. — Он утверждал, что сейчас идет девятьсот девяносто седьмой год, значит, Иисусу исполнилось девятьсот девяносто семь лет. Я возразил, что Иисус родился в первый год, а потому его первый день рождения случился во втором году. Выходит, в следующее Рождество ему исполнится девятьсот девяносто шесть лет. Все просто. Но Дегберт назвал меня высокомерным щенком.