- Видел, конечно. А ты ту фотографию помнишь? - Ясное дело, помню. - Вот что такое счастье, Витя. И заметь, если бы вам этот кубок просто с неба упал, ну, подарил кто-нибудь, а не взяли бы вы его в трудной борьбе, никакого счастья, никакой особой радости не было бы. Ну, упал с неба и упал. Хорошо, что не разбился. Матери можно отдать, чтоб цветы туда ставила. А вот борьба и победа дали счастье. Верно я говорю или нет? - Похоже. А ещё ты кого дома видел? - Ляльку. - Про меня спрашивала? - Конечно. Но я ей сказал, что не знаю, где ты. - Как она там? - Ты лучше меня знаешь это. При мне она твоё варенье лопала. Так мне и доложила: «Это Витька мне купил». Да, Вить, о ней тоже подумать надо. - Что толку у вас тут думать! - Самое время. Ведь пока с Гошкой по парку таскался да водку глотал, думать было некогда. Плохо ведь Ляльке дома-то, согласен? - Что ж я отсюда сделать могу? - сквозь зубы процедил Витька. - А ты что-нибудь раньше сделал? Ты ведь и не задумывался раньше над Лялькиной жизнью. А сейчас вот задумался. Уже дело. Но за Ляльку бороться надо. Чтобы стало ей хорошо. Бороться побольше, чем за кубок. И победа тут тоже для тебя радостью будет. Разве нет? Если не чужие люди, а ты сам Лялькину судьбу устроишь. Вот тебе и ещё счастье. И тоже не последнее. - И так больно много, - усмехнулся Витька. - А всё-таки главная победа будет над самим собой. Очень я верю. Большая эта победа гордость в человека вселяет, много добавляет сил и уверенности. Но это ещё впереди. Сейчас ты это понять до конца не сможешь. - Что ж, я, по-твоему, чурка? - Чурка не чурка, а мозги пока в тумане. Незаметно Виталий втянул Витьку в разговор, который ему сейчас больше всего был нужен, на который он внутренне, подсознательно был уже настроен, к которому страстно тянулся сейчас, после этих дней, проведённых в неволе, первых, отчаянных, страшных дней, когда всё, кажется, с грохотом рушится для тебя, всё, всё вокруг, и впереди только дым и развалины и неизвестно, зачем дальше жить. В этот час разговор о собственной жизни, за которую человек всё равно инстинктивно цепляется, как бы всё безнадёжно и страшно ни было впереди, разговор, в котором мелькает надежда, пусть самая маленькая, самая далёкая, такой разговор в этот тяжкий час необходим человеку. - Уж какие мозги есть, с теми и жить буду, - чуть заносчиво ответил Витька, неосознанно стремясь вызвать Виталия на спор, заставить его опровергнуть эти слова. Витьке хотелось, чтобы Лосев сказал что-то в его пользу, в утешение ему и тем хоть как-то его ободрил. И в этот момент Виталий каким-то натянутым до предела нервом уловил эту Витькину надежду, эту немую его просьбу, что ли. - Мозги-то у тебя неплохие, их только проветрить надо, - сказал он. - Вот ты говоришь, Володька-Дачник не окончательно пропащий человек. Если ты о нём так говоришь, что же тогда о тебе самом сказать? - Это уж тебе виднее, - усмехнулся Витька, внешне чрезвычайно небрежно. - И Гошка, по-твоему, не пропащий? - От этого одна вонь. Стрелять таких надо. - Стрелять никого не надо, Витя. Никого. Чтобы другим пример не давать и чтобы себя самого в конце концов не изуродовать. Это тебе не война и не защита Родины. - А я говорю, стрелять его! - со злостью повторил Витька. - Да что ты против него такого имеешь? - удивился Виталий. - Неужели только за то, что он удрал, когда тебя взяли? - Мало, да? - Мало. Для такой злости, как у тебя. Ты ему лучше спасибо скажи. Может, останься он, и не взяли бы тебя. И разговора у нас с тобой такого не было бы. А главное, не задумался бы ты над своей жизнью и над чужой. - Ну ты даёшь! - даже присвистнул Витька. - Вот выйду, я ему, гаду, спасибо скажу. Увидит тогда. Теперь уже усмехнулся Виталий. - Вот тебе, Витя, и ответ на твой вопрос. - Какой ещё? - Да насчёт чурки. - И пусть. - Нет, не пусть. Я тебе ещё раз повторяю: не чурка ты, но мозги тебе надо непременно проветрить. Хочешь ещё доказательство? - Ну. - Помнишь, я тебе сказал, что больше того, что уже раскрыто, за тобой ничего нет? Так вот, больше нет, а меньше есть, Витя. Но это уже других тоже касается, не одного тебя. И я считаю, что во всём должна быть справедливость. Так вот, по справедливости Борода, допустим, должен тоже своё получить. За «станок». Верно? - Это ты всё откуда же выкопал? - изумился Витька, на миг теряя свою напускную сдержанность, и даже по-мальчишечьи приоткрыл рот. - На набережной в парке копал, - улыбнулся Виталий. - Ох, богатые там залежи, я тебе скажу. Не поверишь даже. - Это я-то не поверю? - снисходительно усмехнулся Витька. - Ты из себя большого деятеля не строй. Ты шавкой был, шестёркой, а они козырные тузы в той игре, что Борода, что Вадим Александрович. - Ты даёшь! - удивлённо и растерянно повторил Витька. - Ошибаюсь? - Допустим, что нет. - То-то. За мной, между прочим, тоже от аттракционов пошли, когда я там «зенки пялил». Гошка опять пошёл и этот, толстый. Жора, что ли? - Жопа. - Ну, по-человечески Жора. Вот тут мы и познакомились. Вот тут мне Гошка и показал Бороду, Вадима Александровича и ещё третьего, как его? - Гороха? - Во-во. Бориса Егоровича. Они за своим столиком в тот вечер сидели. - Да ни хрена Гошка не знает, - пренебрежительно махнул рукой Витька. - Что велят, то и делает. И своё получает, ясное дело. В охране он. Контрнаблюдение, как Горох говорит. - И ты там числился? - И я. А как «станок» печатает, это мы не знаем. - А кто же знает? - Кто придумал. - Борода? - Ну. - А за что ты его сволочью назвал там, на фотографии? - За дело. - И все его так? - Ага. - И Гошка? - Этот больше всех. - Витька недобро усмехнулся. - Почему? - У него спроси. - А всё-таки? - Гошка всем заливал, что с дочкой Бороды крутит. А Володька-Дачник рассказал, что она его с лестницы спустила, когда полез. И Борода прогнать грозил. Гошка, понятно, хвост поджал, но сам кое-чего задумал. - Чего же? - Не знаю. Но при случае продаст он Бороду, точно тебе говорю. - Так, сам же говоришь, он ничего не знает. Чем же торговать?