Глава 14 Два никак не связанных между собой события во многом предвосхитили опасливое отношение мистера Доминика Хинча к смерти задолго до прямой встречи с ней. Ещё ребёнком, склонным к одиноким играм и чтению, он однажды прочёл, а потом много раз увидел прочитанное (и сразу запёчатлённое послушным воображением) во сне зрелище вполне фантастическое, однако случившееся в действительности. Первыми на расчищенный до состояния дворцового паркета привал посреди леса отправлялась длинная процессия: повар, поварята, столовая и прочая прислуга с обозом, нагруженным стульями, столами, белоснежными скатертями, бокалами и приборами, гарнитурами тарелок на все смены блюд, напитками и продуктами. Ехали корзины с овощами и фруктами, серебряные подносы с ягодами и пирожными, масло на льду, хлеба и вино. Далее в роскошной коляске следовал французский повар, желавший убедиться, что и поздний завтрак, и, если что-либо задержится, обед будут поданы по всем правилам. Туман раннего утра в лесу был бел как полотно, на котором проступали недорисованные сверху, или снизу, или с боков деревья. Папоротники, по которым тихо ступали копыта лошадей, морозными узорами ложились на плоскость земли. Полусонный поварёнок вдруг сбивался с шага и видел, что споткнулся о белый гриб – и, проснувшись, радостно бежал к французу, велевшему такие находки приносить ему. Зябкая рань обретала запах среза чистейшего боровика. Через пару часов хлопот они слышали приветственный звук труб: егеря играли встречу. Охотники изволили едва ли не ежедневно в течение двух недель своего пребывания во дворце участвовать в так называемой «одинокой охоте». Заведующий охотой почтительно указывал дамам и господам их места на расчищенных дорожках. Повсюду были устроены плетёные из ветвей будки, на случай, если кто-то устанет и пожелает присесть. Загонщики тем временем медленно гнали зверей на ружья. Если же зверь вырывался из их круга и уходил в лес, из заповедника подгоняли других полуручных животных, и охотники никогда не бывали разочарованы. По возвращении все отдыхали. Перед фасадом в это время шли приготовления к традиционному вечернему торжеству в честь удачной охоты: у подножия террасы на толстом бордовом ковре в ряд раскладывали туши убитых животных. К каждой туше прикреплялась визитная карточка охотника, поразившего эту цель. Фантастический исполинский натюрморт из мёртвых животных освещали в темнеющем воздухе костры и факелы: косматая гора зубра, олений ветвистый рог, дикая коза, кабан, мягкие лисы, гибкие зайцы… На площадке под вековыми дубами рассаживалась местная приглашённая публика, сбоку от звериных туш выстраивался ряд егерей с трубами. Впереди на белом коне восседал в парадной форме заведующий охотой егермейстер. С огромной седой бородой, в мерцающем освещении его лицо становилось медно-красным, и он казался кентавром. Наконец, из парадного входа медленно, в строгом порядке на широкую галерею крыльца выходили все охотники. Первый давал знак начинать. Сейчас же заведующий охотой вскидывал руку в белой лайковой перчатке. Как зарница, в воздухе над его головой вспыхивал клинок зажатой в руке шпаги, и воздух оглашали звуки фанфар. Затем, медленным аллюром торжественно объезжая убитых зверей, кентавр по очереди объявлял имя охотника. Все лучшие экземпляры отправлялись в столицу. Доминик почти всё детство с произвольной повторяемостью видел эту церемонию во сне, но однажды вырос. И узнал, какой была смерть торжествующих удачу охотников. И сон не прекратился, но трансформировался: теперь взрослому мистеру Хинчу снился кентавр с окровавленной седой бородой и зелёной палочкой в руке вместо шпаги, на дикой скорости несущийся вдоль сырого багрового ковра, брошенного посреди какой-то пустой огромной чёрной грязи. На ковре в ряд лежали в белых одеждах туши людей, застреленных из ружей или заколотых штыками. Они были залиты кровью, но мёртвые лица хранили спокойствие. Скачущий на бледном коне вокруг сырого от крови ковра в безумном восторге выкрикивал их имена: Царь Николай Второй! Императрица Александра Федоровна! Великие княжны: Ольга! Татьяна! Александра! Мария! Анастасия! Цесаревич! Алексей! Николаевич! Часто он представлял себе: вот, как всегда сразу после ужина, отец усаживается в кресло рядом с бюро, придвигает дневную почту, раскрывает конверты и пакеты, читает письма, откладывает в сторону счёта, достает каталоги со сведениями о лотах ближайших аукционов и внимательно изучает их, часто поднося вкусно пахнущие страницы к самому носу и снимая очки. Некоторые буклеты сразу летят в корзину для бумаг, некоторые ложатся в высокую стопку на полу, а те, что заинтересовали его, – на стол. Но вдруг что-то на странице одной из толстеньких рекламных книжек так заинтересовало и изумило его, что он вскрикивает. На этот сдавленный звук из кухни с подносом, на котором умещаются только две маленькие кофейные чашки, торопливо прибегает мать. – Что такое? – с необходимой долей волнения спрашивает она. – Что-то нашёл? – Подойди, – сдавленным голосом отвечает отец. – Взгляни. Мать подходит, неуверенно улыбаясь – ещё не зная, какого отклика от неё ожидают – не считала настроения мужа, наклоняется и ахает. Едва удержав подносик с горячим кофе, она отставляет его в сторону и уже всем телом и весом опирается локтями о стол рядом со сгорбленным отцом и, зажав узкой рукой со сверкающим изумрудным кольцом рот в оранжевой помаде, читает: «Фигура мальчика, вторая половина XX века, материал: плоть и кровь, 10 лет. Высота 133,5 см, вес 25 кг. Сохранность идеальная. Производство: Великобритания. Продаётся: в связи с утратой владельцами интереса». С чёрно-белой фотографии в половину страницы каталога на них мрачно смотрит их сын, сфотографированный сидящим на какой-то скамье, на фоне засвеченного до полностью белого пятна живописного полотна в облупленной гипсовой раме. На вельветовых коленках он держит огромную модель пчелы на подставке, не так давно найденную им на одном из антикварных развалов. В ужасе они переглядываются между собой и начинают искать глазами его, обычно тут же где-то неподалеку валяющегося на полу с книжкой или скрэбблом. Но сейчас его в комнате нет. Он спрятался – и в мечтах это замечательное неопределённое место, на самом деле в доме не существующее: его не видно ниоткуда, ему видно везде, где бы ни метались родители в его поисках. Он не злорадствует, нет. Он правда не понимает, зачем взрослые заводят себе детей, если на них нет ни времени, ни интереса. Он прижимает к себе гигантскую пчелу на металлической подставке и говорит ей: – С некоторыми одинокими даже взрослыми, понимаешь ли, ничуть не лучше: их тоже надо пристраивать, как приютских детей и собак, по объявлениям, с фотопортретом и грустным описанием. Но неожиданно отец берёт Доминика с собой: в связи с утратой владельца в силу естественной кончины наследники просят мистера Хинча-ст. помочь каталогизировать и описать для продажи коллекцию предметов старины в маленьком замке, и они едут в Лейстершир на целую неделю – вдвоём! Наверное, если бы мистера Хинча-младшего удобно уложили на кушетку, погрузили в гипноз и стали бы последовательно выведывать подробности той недельной поездки, он бы, согласно легендам о гипнозе, восстановил всё с самого начала: когда они вышли из поезда на маленькой станции и увидели тот широкий осенний светлый свет. Как подробно, прицельно и далеко вокруг его источало огромное, свободное, не занятое тесными многоэтажными домами небо, как покрывал он коричневато-бронзовые перепады холмов, местами высветляя их до переливов золотисто-лимонной охры. Как от шпал в мелких камушках восхитительно пахло креозотом, но, лишь только поезд умчался, воздух вдруг резко очистился от него, и волнующий запах влажной земли, прелой листвы, первых дымков в печах и каминах, поздних яблок в опадающих садах, схваченных утренним морозцем горьких хризантем накрыл его как привидение. Ещё август заварил этот чай, и он уже настоялся на всех цветах, травах и плодах лета, но осень медлила, всё собиралась грянуть холодом, но пока перебирала солнечными лучами свои закрома, трогала то шпиль собора, то крыши поместий и деревенских домиков, то просвечивала насквозь нежную опушку деревьев крутого летящего холма, то скользила по глади длинного тела тёмной реки. Доминик втянул этот чайный воздух и носом, и ртом одновременно и засмеялся от удовольствия. И от предвкушения. Но сознание взрослого мистера Хинча не сохранило всех этих давно истлевших прелых прелестей: много других вёсен, осеней и лет минуло с того детского приключения. Особняк вошедшего в права наследства Джеймса Дж. был небольшим. Несколько поколений одной семьи жили здесь веками, придерживаясь по силам и средствам заведённых предками порядков, что становилось всё труднее. Джеймс Дж., крупный землевладелец, с первого ужина предупредил мистера Хинча, что на конец недели назначена охота, съедутся «яростные зайчатники», что такие групповые загонные охоты случаются очень нечасто – раз в год, и попасть на них практически невозможно, и что грех мистеру Хинчу не воспользоваться такой возможностью, а именно – приглашением самого Джеймса Дж., который будет капитаном охоты и уже договорился со всеми соседями – хозяевами земель, где будет происходить это захватывающее действо. Маленький Хинч, обстоятельно прихвативший с собой из дома красивую книжку – Торнтоновское издание 1807 года Карла Линнея «Половая система классификации растений» и жестяную коробку с кристаллами, повсюду, погромыхивая, таскался за отцом. То тут, то там, то у горящего камина на животе, то перекинув ноги через валик кресла, он замирал, навострив уши и чувствуя мурашки восторга от этих разговоров в окружении огромных, с глубокой темнотой картин на алых стенах. – Вы любите охоту, мистер Хинч? – Охотился пару раз, да и то – на моль, – отшучивался отец. – Как же такое может быть? – возмутился Джеймс Дж. – Обязательно должны вы попробовать. И сыну показать! Как же это такое может быть – жить в Англии и не охотиться? Доминик читал об охоте не раз: во всех книгах о приключениях, разбойниках и индейцах ружьё стреляло. Как правило, с риском для жизни, защищаясь от чудовищ или угрожавших хищников, храбрые охотники в конце концов одерживали победу. И потому маленький Хинч не мог понять, почему мнётся отец: – Да нет… Ну к чему ребёнку охота?.. – Да вы что, в самом деле? – Джеймс Дж. неодобрительно воззрился на него, как раз допив лафитничек коньяку. – Парню двенадцатый год… – Девятый, – вяло поправил антиквар. – …а, например, дети народов Севера уже с четырёх лет помогают отцам на охоте! – Ну, дети народов Севера с четырёх лет и туши голыми руками свежуют, и кровь из тазов тут же пьют. Не уверен, что английскому мальчику так уж необходим подобный опыт. – Разумеется, нет, – согласился Джеймс Дж. – Но узнать, какое на самом деле искусство – охота, каждому мальчику не-об-хо-ди-мо. Нет, разумеется, фермеры на кроликов и зайцев ходят ночью с фонарем – но это моветон. Хотя для них, не спорю, это не только прекрасный отдых, но и исключительный обед. И раскрасневшийся хозяин дома принялся объяснять тонкости загона. У дальнего угла стола, прижав тяжёлую книжку и коробку с кристаллами к тощей груди, ему внимал маленький Хинч. – Надо понимать, что заяц и кролик – это разные вещи. Во-первых, заяц больше кролика, это зверь на пять, семь и больше килограммов. Во-вторых, у него практически триста пятьдесят градусов поле зрения. Оснащение лучше, чем у русского космического спутника, ха-ха-ха! Понимаете, что это значит? – Что? – Что гарантированно ни хищнику, ни человеку добыть зайца в поле в одиночку невозможно. Случается, конечно, везение, но далеко не всем и далеко не всегда. Поэтому мы так уважаем групповой загон. Это удовольствие, балет, шахматы, стратегия и тактика. – Джеймс Дж. откинулся в кресле, раскурил сигару и мечтательно прикрыл глаза. Старший Хинч нашёл глазами маленького и вопросительно поднял брови: мол, может, спать пойдешь? Доминик помотал головой: нет-нет! Интересно! – Понятно, что капитан охоты должен в этом деле смыслить. Но вы будьте спокойны – у вас отличный капитан. – Джеймс Дж. умильно улыбнулся. – Знаете, я охочусь здесь с семи лет. Я знаю каждый кустик, не то что рельеф ландшафта. Психологию зайца я знаю тоже как свою: в какой-то раз заяц почему-то не бежит в лес, в другой раз – наоборот: отражается от каждого куста, как от стены, и в лес – летит! – Он засмеялся и знаком предложил старшему Хинчу выпить ещё. Тот не стал отказываться. – Иной раз гонишь его, а он кружит и кружит, как однажды было, два километра в диаметре! И цепь загонщиков превращается в охотников! Это всё непредсказуемые вещи, это – танго с зайцем. Доминик заворожённо представил себе эту картину, танго с зайцем, игра и радость… – Очень интересно, – вежливо подытожил умиравший от скуки Хинч-старший. Оставшиеся дни он составлял опись тёмных картин, сосредоточенных в библиотеке, обеденной комнате и по стенам парадной лестницы, некоторого количества ваз с радужной расцветкой стекла, растекающейся как бензин в дождевой луже, и собирался покопаться на чердаке, куда депортировали «рухлядь всякую», по определению Джеймса Дж. Но маленького Хинча пленила коллекция наутилусов – кубков, корабликов, трудоемких безделиц в затейливых серебряных оплётках, узорах и фигурках, собранных и выставленных в огромных застеклённых витринах в кабинете. Он даже пытался их зарисовывать. В пятницу стали съезжаться участники охоты. Соседи и их протеже присоединятся уже завтра утром, а сейчас выгружались из машин приехавшие из Лондона – и даже трое прилетевших из Шотландии. Доминик сверху смотрел на этот подчеркнуто мужской мир, громкие приветствия и знакомства, крепкие рукопожатия, бывалые чемоданы, чёрные чехлы для ружей и впервые отчётливо понял, как не похожи они с отцом на это племя. Совсем. Хинч-старший мягко, но упорно отказывался от участия в роскошном развлечении, и маленький Хинч за столько дней уже вполне смирился с этим. И всё же, когда утром во время завтрака на чашку кофе стали приходить соседи, отец затуманенными глазами смотрел на этих людей в полевой охотничьей форме, представляя, сколько «рухляди всякой» похоронено в темноте и паутине по чердакам и подвалам их поместий! – и в последнюю минуту принял приглашение. Найти для него экипировку не составило труда, хотя ружьё в руках Хинча-старшего более походило на подзорную трубу. А у Доминика и так были коричневые вельветовые брючки и песочного цвета куртка: – Юноша как будто заранее знал, что предстоит охота, – довольный, пророкотал Джеймс Дж. и надел на голову Доминика рыжую кепку с ушами. Он был великолепен и в роли принимающего внимательного хозяина, и в роли распорядителя загона. Когда подъехали два трактора – тягачи для больших тёмно-зелёных фургонов, в которых охотников доставляют на поля, Джеймс Дж. забрался на один из них и с высоты подробно и толково озвучил как бывалым участникам, так и новичкам правила безопасности, продемонстрировав и первый свисток, и второй, и напомнил, что они обозначают. – Вы видите: охота ведется 32-граммовым патроном с дробью трёшкой – всё вполне серьёзно, так что будьте внимательны на стерне. Наконец, все речи были сказаны, все предупреждения сделаны, Джеймс Дж. добросовестно посвистел несколько раз и первым свистом, и вторым, чтобы все хорошенько запомнили эти звуки, и охотники разместились в фургонах, а трактора тронулись с места. Окошек в фургонах не было, только узкая щель с торца, смотревшего на трактор, и, в темноте прижавшись к отцу, маленький Хинч спросил: – А «стерня» – это что? – А вот поле, как сейчас, когда пшеницу уже сжали и собрали, и на земле остаются короткие остатки стеблей. Сам увидишь. Трактор остановился. Когда по откидной металлической лесенке они вышли наружу, Доминик, стоя посреди голого поля с рядами пожелтевшей оставшейся травы, оглянулся вокруг и снова замер от красоты большого осеннего света и на много километров вокруг ничем не преграждаемого пространства. Тронулись, растянувшись по полю, но не успела на резиновые сапоги и высокие охотничьи ботинки налипнуть первыми комьями мягкая влажная земля, как по диагонали между краем поля и охотниками вылетел заяц – огромный и правда почти невидимый на фоне коричневой глины и жухлой травы. Он летел, закидывая задние ноги вперёд передних лап, рывками, как маленькая пушистая ракета. Идущий с края цепи охотник выстрелил рядом с ним, отрезая фонтанчиком вскинувшейся земли возможность уйти за край поля. Заяц послушно бросился в другую сторону. И встал. Никто не стрелял – в замершего зайца стрелять против правил. Все ждут, что он решит. Подумав, заяц взлетел в воздух, мелькнули мощные задние лапы и исчез в той стороне, откуда явился. Все заулюлюкали, радостно приветствуя и подбадривая его исчезновение. Доминик тоже радостно заулюлюкал: ах, вот это танго с зайцем – ты гонишь зайца, прочёсывая его поле, играешь с ним и радуешься, когда он убегает. Что за прелесть эта охота! Внезапно он увидел выскочившего перед ними следующего зайца: закрыв рукой рот, он тыкал пальцем в него, обращая внимание отца. Заяц летел по полю, ровно, грациозно, как сказочный конь на вольтижировке, с небольшим перевесом тела вперёд, изящно перескакивая через щётки жнивья и словно бы красуясь, а не убегая.