Раздался выстрел. Дробь накрыла всего зайца. Ещё несколько долей секунды он продолжал движение – нервные импульсы ещё шли по мышцам. Кувырок! Ещё один! Заяц дважды перелетел через голову, подмяв уши, и замер, вытянувшись в какую-то не пушистую маленькую лошадь, а длинную деревянную змею. Мистер Ваткинс, белый хомяк Доминика, был подарен ему на четвёртый день рождения вместе с керамическим домиком, в окошки которого можно было наблюдать, как хомяк складывает зёрнышки в одну кучку, или спит, зарывшись в клочья бумаги. Снаружи в клетке имелось колесо, на котором меланхоличный Ваткинс мог лениво покрутиться от силы полчаса за целый день. Однако то, как однажды он, выпрашивая лакомый кусочек, подставил Доминику свою растопыренную крошечную ладонь, и как, с замиранием сердца, Доминик прикоснулся к ней кончиком указательного пальца, сделало его отношения с вечно спящим ленивым хомяком настоящей дружбой: – Ваткинс, дай пять! – На! Чё вкусненького? Этот фокус стал их ежедневным приветствием и наполнил смыслом уборку какашек в клетке и замену воды. И поэтому, когда, не дожив и до года, Ваткинс заболел, Доминик не спускал его с рук: обычно не дававшийся никому – растопыренная лапка через прутья клетки один раз в сутки, и довольно, – теперь он безвольно сидел в лодочке ладони Доминика, дышал всем телом и содрогался, потом вдруг стал совершенно мокрым, лысым от пота, с иголками слипшейся шерсти, и внезапно сквозь неостановимо текшие слёзы Доминик увидел, как крошечные чёрные глазки расширились от ужаса и смертный страх хлынул из них, беззвучно раскрылась маленькая неопасная пасть, жизнь в горестном взгляде потухла. Доминик зарыдал. Тельце мистера Ваткинса вытянулось, в одно мгновение став абсолютно невесомым, как будто с последним вздохом из него вместе с жизнью ушёл весь вес. Крошечнее обычного маленького хомяка неподвижное нечто легче перышка лежало на ладони мальчика, и это преображение было самым страшным из всего, что видел или что читал Доминик до сих пор. И вот сейчас маленький Хинч увидел того же самого Ваткинса, только ставшего огромным по хомячьим меркам, саврасым конем – Зайцем. Который – по меркам огромных человеческих мужчин, втридцатером тремя цепями идущих на него – был, конечно, крошечным, как хомяк. Свет в его раскосых глазах с системой видения в 350 градусов гневно горел. Он поднялся, сел на меже, вскинул передние лапы жестом «Нет, это вы меня послушайте» и сказал: – Вы просто пользуетесь тем, что я не могу остановить вас! Не могу сказать: вам что – нечего есть? У вас – как у меня! – голодных детей в норе покормить нечем? Вы можете убивать меня, только если нет другого выхода! А вы?! А ты… – меркнущие горестные глазки огромного Ваткинса впились последним взглядом в Доминика, выставленная вперёд лапа с растопыренными пальцами упала…. Внезапно у него перед глазами всё закружилось, межа с коричневым подшёрстком жнивья стала шерстью великанской зайчихи, на которой, на её холмах и полях, они все и стояли, вместе с соборами и домами, вместе с поездами и дорогами, и которая при этом, перекувырнувшись, стремительно прыгнула на него: завизжав, маленький Хинч упал в обморок – лицом в её жесткие, царапающие до крови шерстинки. Глава 15 Прогретое за день море расплавленным, округло текущим стеклом медленно лизало берег, солнце почти опустилось и приникло к воде, контрастные плавкому золоту волн чёрные рыбацкие лодки вдали, словно разрозненные нотные знаки, шли к берегу, а Виски и Ребекка – вдоль. Она тянула босые ноги по варенью песка, подвёрнутые над щиколотками джинсы намокли. Они были здесь уже пару дней, не найдя причин расстаться после вечера знакомства. – Мне хорошо, а тебе? – И мне. – У тебя всё словно специально для меня устроено. – И у тебя – для меня. – Полетели в Италию? – А давай. Виски ещё немного повозился онлайн, прежде чем вернуться к ней в постель, и наутро после бессонной ночи они первым рейсом уже прилетели в Геную, забрались в арендованную машину и через час-другой были на месте. В городке, где на гравийной стоянке осталась машина, они закупились вином и нехитрой едой на сегодня, там же у доверенного лица он забрал ключ от домика своего старинного, ещё из добогатейских времен, друга. Этот двухсотлетний рыбацкий домик под почерневшей черепицей, как квадратное каменное гнездо с трубой от печи, прилепился к скале над самым морем. Чертыхаясь, Виски на ногах, подламывавшихся от непредсказуемой разницы высоты буквально каждой ступеньки узенькой лестницы, явно сделанной рыбаком собственноручно из горбатых камней, какие уж бог послал, спускался вниз, одной рукой удерживая коробку с провизией, а другую настойчиво предлагая для опоры спутнице, которая тоже едва не падала, но от смеха, слушая проклятия и наблюдая своего самодовольного спутника неуверенным и оступающимся. У неё была сумка через грудь и поклажа в виде пакета с бутылками вина и воды, и каждый раз, когда она заходилась от смеха, они тоже звенели. Клубы дикой ежевики с двух сторон цеплялись дравшими в кровь колючками не только за ткани одежды, но и за руки и ноги, что приводило Виски в ещё большую ярость. Однако наградой их первому и потому особенно экстремальному спуску стал внезапно открывшийся вид: они стояли в шаге от дома, перед вымощенной камнями площадкой для двух лежащих тут же лодок, за площадкой в море уходил выгоревший на солнце серый деревянный пирс, и в обе стороны, как широко раскинутые для объятий руки, маленькую пологую бухту обнимали крутые высокие скалы. Они стояли и не могли сразу сообразить: в дом – налево, в воду – прямо, или на узенькую улыбку песчаного пляжа – справа – бежать? Засмеявшись, скинули обувь и босиком по горячим камням мощения прошествовали в дом. Вверх, в городок, они старались подниматься не каждый день – уж больно лень было пробираться сквозь заросли истерической ежевики и так высоко. Только когда кончались запасы еды и вина – или когда Виски вдруг решал, что ему пора проверить электронную почту в единственном интернет-кафе, находившемся там же, на почте. Они отправлялись ближе к вечеру, так, чтобы застать и две лавки ещё открытыми, и потом поужинать в единственном заведении, посидеть за столиками с такими же приезжими, кто в великолепной праздности и мокрых от морской воды шортах проводил здесь своё лето. Когда Виски прошёл на почту к компьютеру в первый раз, Ребекка принесла ему ледяной пастис. – Да тебе цены нет, девочка, – сказал он, с наслаждением заливая в раскаленную после проклятой лестницы пасть мятную анисовую прохладу. – Ты даже не знаешь, до какой степени, – сказала она, выходя. Виски оглянулся: под двумя разлапистыми, очень старыми платанами с кулаками наростов в местах варварской обрезки ветвей и натянутыми между ними гирляндами с жёлтыми лампочками сидела со своими кружками и стаканами куча самых разных мужиков, и все они, конечно, кто исподтишка, а кто и в открытую, пялились на его женщину. Она сидела за столиком, запотевший бокал холодного белого вина перед ней, и играла в гляделки с флегматичным бернским зенненхундом, изнывающим от жары в ногах хозяйки за соседним столиком. Сама она своей худобой, узким лицом с гладко зачесанными мокрыми после купания волосами походила на какого-то горностая с древней картины, надо будет найти. Он присоединился к ней, когда подали еду, и громко спросил: – Любишь водные лыжи? – Не знаю, не пробовала. – Тебе понравится! Завтра попробуешь. Она улыбнулась, подняв одну бровь, и сказала: – Приятного аппетита, мой дорогой. Слышали? Вот так-то. Все остальное время они занимались любовью или разговаривали. – Тебя что, правда все только Ребеккой зовут? – Правда. – Всегда? Всю жизнь? И маленькую полным именем звали? – Да, полным именем. – Как торжественно. Не «Бекки»? – Ребекка. – И Ривочкой, скажешь, не звали? – Отстань. – И «Бек»? – Нет! – И «Рика» нет? – Отстань. – Ладно. Тогда я отныне буду звать тебя… БЕКС! – Беке? – Да, Беке. – Это как Порги и Бесс? – Ну ты ещё скажи, как Бонни и Клайд. Нет, конечно. Это как виски и секс… Чёрт, оговорился – то есть Беке, конечно! Она улыбнулась, покуривая и поглядывая на него через голое плечо. – Ну не зна-а-аю… Посмотрим, может, и не приживётся. Но имя прижилось. Когда люди влюбляются друг в друга, они не могут наговориться. Абсолютные глупости, раздражающие или вовсе неприемлемые в исполнении любого другого персонажа, в устах счастливо обретённого нового возлюбленного представляются милыми, остроумными, едва ли не гениально проницательными. Неизвестно же, из чего на самом деле состоит сексуальная энергия, достаточная, чтобы завести роман: сколько в ней внесексуального, до-, над– и помимо-сексуального, а сколько чисто физического желания? Однажды в особенно жаркий день, когда о еде даже думать было невозможно и они провалялись целый день сначала в постели, потом на мокром от их тел после купания деревянном пирсе, потом возились в волнах на берегу, – и лишь открыв вечернюю бутылку вина и добавив льда из пустого холодильника, опомнились, что из еды вообще ничего не осталось, а подниматься в деревню теперь бессмысленно, совсем уже поздно: и лавочки, и кухня ресторана уже закрыты. Когда Виски – впрочем, почти сразу – стал причитать, что сейчас в ночной темноте пойдёт собирать дикую ежевику на скалы, не умирать же от голода, Беке иронично посмотрела на него и велела растопить печку: – Небольшой компактный огонёк. – А ты куда? – завопил он, наблюдая, как она уверенно набирает по дому какие-то для него никак между собой не связанные предметы, и выходит в темноту за дверь. Он выскочил за ней и смотрел, как она быстро столкнула лодку в воду, запрыгнула в неё и несколькими точными движениями вырулила за пирс в открытую чашу их бухты. В стрекочущей цикадами тишине он слышал звук короткого весла по воде и впервые подумал, что ведь совсем ничего о ней не знает. Кроме того, что он её хочет. Ироничная. Из тех, кто зря сквозняк не подогревает, включается, когда надо. Ей нравятся его шутки, в том числе идиотские. Нравится секс с ним… Всё это вещи немаловажные – то есть даже, можно сказать, главные. Но всё же за эти несколько дней полной принадлежности друг другу он мог бы и узнать о ней хоть что-то, кроме того, что никто никогда не звал её иначе, нежели полным именем. Вдруг Виски увидел, как на лодке зажёгся яркий свет. С этой секунды он завороженно наблюдал за длинным силуэтом, подсвеченным снизу, облитым светом звёзд сверху и окружённый светом, отражаемым водой, как если бы смотрел на мираж или в громадный, выше их скал и шире моря, монитор: отстранённая, неясная ему, дивная картина происходила у него перед глазами. Что она там колдовала? Вот медленно взмахнула рукой в его сторону: как будто бы «уходи». Но он, конечно, остался. Вдруг новый звук – плеск и удар о лодку! – Есть! – крикнула Беке.