– Что есть? – отозвался Виски. – Ужин тебе, капризный старикашка! Боже, ну не идиот ли? Это же ночная рыбалка! – Чего поймала? – крикнул он. – Тихо! – шикнула она. Снова этот жест «уходи». И снова плеск и удар… Поймав третью, Беке крикнула: – Две тебе хватит? – А кого ты выловила на этот раз? – Сардинки! – Маленькие? – Ну, не хочу никого обижать, но побольше… – Ладно-ладно, – засмеялся он. – Мне хватит! Плыви домой! Она причалила лодку к пирсу и протянула мощный фонарь, выхватив из тьмы его изумлённое лицо с сощуренными от яркости глазами. – Вот это да! – ставя слепящий цилиндр днищем на пирс и принимая скользкую рыбу, изумился он. – Фонарь! А удочки откуда? – Они всегда здесь лежат, в этой лодке. Упустишь рыбу – руками будешь сам ловить. – Надо же… Шагая за ней к горящему двумя окошками дому, он оглянулся: море, небо, звёзды… Но для него эта классическая картина теперь навсегда стала неполной. – Огонь так и не развёл! – Ну любовался, чего уж там… Виски захватил свой бокал и теперь с удовольствием наблюдал, как в квадрате света от окна, блестящим ножом она ловко чистит и потрошит отсвечивающие амальгамой рыбины, и неподвижный квадрат этого света произвольно, согласно её быстрым движениям, выхватывает из темноты то её лицо, то руку со вспоротой сардиной, то часть ноги. Оставив кишки и пузыри прямо в сухой траве («за ночь кто-нибудь сожрёт»), она отодвинула его бедром и наклонилась к какому-то кустику. – А это что? – Приправа. Иди разведи огонь, иначе не заработаешь свой ужин. Присев у каменного очага, он стал складывать щепочки и деревяшки, размахивать для этого валявшимся рядом огромным грубым кожаным веером, не забывая прихлёбывать винцо и скоро вместе с подсевшей к нему Беке они уже ждали, когда прогорят дрова, три сардины тоже ожидали углей на решётке. – Ну, расскажи. – Спрашивай, – поцеловала она его. – Подожди, я же нашла банку оливок и пакетик орехов. Сейчас. – Мне всё это напомнило, как мы с хозяином этого самого дома в детстве украли гуся, кое-как ощипали его, попытались зажарить на костре и употребили практически сырым! – крикнул он. – Жизнь заставила? – отозвалась Беке, возвращаясь. – Ага. Были в детском лагере для трудных скаутов: скудная еда и грубая работа. – А, да? Ты у родителей один? – У меня были две сестры от первого маминого мужа. – Расскажи о них. – Нет уж, я всю неделю только и рассказывал, теперь твоя очередь. Откуда такие навыки – ночная рыбалка? – Тоже из детства! – Ну давай, давай, выкладывай! – У меня прабабка по маме из Тринидада. Бабуля до сих пор живёт там, старенькая уже совсем. – О, так ты испанка? Венесуэлка? – Креолка, – рассмеялась Беке. – Всего понамешано вообще-то: и испанцы, и англичане, и французы. И колонизаторы, и колонизируемые. – Ну, вроде Тринидад никогда колонией Франции не был? – Да, не был, и при этом пару веков говорил только по-французски. С решётки обморочно пахнуло рыбой, десять минут назад плескавшейся в лунной морской воде, и какой-то зеленью, тоже только что сорванной с куста, и Беке, привстав, ловко сунула в брюшки, вдобавок к травам, ещё по несколько оливок. Виски предвкушал: он уже заметил, что всё время что-то предвкушает с ней – то постель, то заплыв, то ужин в деревне, то вино изо рта в рот, то медленные поглаживания длинного шёлкового тела, то… Ладно, надо поесть. – Ну и? – Ну и – что? Что именно тебе хочется узнать? – Ну, после прабабушки в Тринидаде как ветвилось семейное древо? – Замысловато, – рассмеялась она. – Маму отправили учиться в Англию, там они встретились с отцом, уехали в Индию… – Ты ещё и индуска? – Нет-нет, папа не индиец – француз! Там они поняли, чем могли бы заняться, – и занялись. – А, да? У твоих родителей бизнес? – Ну да. Я думала, ты знаешь. – Я знаю? – Да? – Нет. А почему я должен знать о бизнесе твоих родителей? Беке внимательно смотрела на него, как будто пыталась понять, не шутит ли он. – Ты меня подкалываешь? – Нет! Правда! А в чём дело-то? – развеселился Виски. – Давай тарелки. Она отвернулась, присев к решётке над углями, и разложила еду. Вернувшись на место, вручила ему его рыбу, наклонилась к самому лицу и, не отпуская свой край тарелки, произнесла: – То есть ты, Бернар Висковски, будучи в здравом уме и доброй памяти, сейчас хочешь мне сказать, что когда ты тогда, в галерее, подошёл ко мне с вином, ты просто подошёл к тёлочке, которую решил снять на ночь? – Ну вроде того, да… А что не так-то? А ты разве не снялась, тёлочка? – Он потянул тарелку на себя. – Да-да, как мы видим, снялась. Но была уверена, что ты знаешь, кто я, – как я знаю, кто ты. Беке отпустила тарелку, и Виски едва удержал на ней скользнувшую поджаристую рыбку. – Да чёрт, объясни в чём дело! – Да нет, наверное, это тоже вариант нормы. Нас не представили, ты мелькаешь в светской хронике, поэтому я знала, кто ко мне подошёл. – И? – И была уверена, что тебе сказали, кто я. – А кто ты? Блин, заинтриговала! – Сказали, что я спонсор – один из – мероприятия. – Попробую угадать! Шампанское? Нет? Пиво? Тоже нет?! Канапе? Вкусные, кстати, были! – веселился и блаженствовал Виски, наслаждаясь прекрасным ужином и пикировкой с прекрасной женщиной в гневе: такого блюда из неё ему ещё не подавали.