– О, я попросила одного русского, из литературной среды – помогала ему с переводами, – когда он уже вернётся в Москву, отправить ей подарок. И не стала ничего писать, по-прежнему не верю никаким советским властям. – А что за подарок?.. Если можно, конечно, спросить. – Халат. Безумный опереточных халат, очень похожий на тёти-Сонин. – Халат?! Аха-ха-ха! Вот это да! Интересно, она догадалась? – Конечно, догадалась. Когда тот же человек приехал в следующий раз в Париж, он передал мне фотографию. И я узнала, что она всё поняла. Дальше мы просто стали сообщаться через третьи руки. – А что было на фотографии? – Лизончик приготовила и сфотографировала для меня пюре и две котлетки. И мадам Виго едва не разрыдалась. Марин понимала: тёте Ане неловко, что она дала себя увлечь фантастической историей про волшебную карусель, и поэтому ничего не спрашивала. Они избегали этой темы, зачем трогать свежую ссадину. Что-то же она подозревала, раз попросила её, Марин, посидеть неподалёку на всякий случай? Вот – и случай произошёл… К ним стремительно подошла высокая женщина с такими крупными чертами лица и небольшими, затенёнными тяжёлыми веками глазами, что сомнений, чья она дочь, не возникло. – Меня назвали в честь вас, я так понимаю, – сказала она, целуя мадам Виго. – Я – Аньес. – О, – произнесла мадам Виго. – Пойдёмте, я поговорила с врачом: отец спит, и до завтрашнего утра никаких новостей о его состоянии нас не ожидает. Давайте выпьем кофе или, может быть, вина, и немного поговорим? – Вина! – решительно постановила Марин, и дамы вышли в ночь. На уголке буквы «V», которую создавали две расходящиеся узкие улицы, было ближайшее к госпиталю брассери. Наверное, сюда приходят выпить кофе и выкурить сигарету все, кто в волнении сейчас находится рядом со своими больными. Мрачным или усталым, озабоченным или грустным, посетителям этого кафе как будто едва хватало сил доковылять от огромной госпитальной двери и рухнуть на стул, чтобы принять реанимационные бокал-другой вина или рюмку коньяку. Немногим лучше были здесь и унылые официанты, словно бы заранее готовые к поминкам. Аньес вынула сигареты и, кутаясь кто в плащ, кто в пиджак, кто в свитер, они расселись за круглым столиком перед витриной. Совсем рядом с мысками их туфель на тротуаре проезжали автомобили. – Вы старшая дочь? – спросила мадам Виго, любуясь энергичной женщиной. – Теперь уже да, – непонятно ответила та и, пригубив свой коньяк, закурила. – Ничего? – Да-да, конечно. – Мадам Виго отмахнулась, но когда, вопросительно взглянув на тётушку, за сигаретами в карман полезла Марин, тётя Аня отрицательно помотала головой. – Не при мне. Но Марин, тоже пригубив коньяк, закурила. Аньес кивнула и облокотилась на край столика. – Ну что ж. Согласитесь, было бы странно, если бы я стала встревать в ваши отношения со своими комментариями и примечаниями, правда? – Это риторический вопрос? – Не скажите. Последние несколько лет отец живёт в созданной им реальности, почти во всём совпадающей с нашей, кроме так называемой «Карусели». – Да, – смущённо отпила глоток воды мадам Виго. – И я ведь, знаете, поверила в существование Карусели… – Не корите себя, отец страшно убедителен. Я бы тоже поверила, если бы не знала… Мадам Виго и Марин, не отрываясь, смотрели на Аньес. Льющиеся с навеса над столиками свет и тепло от нагревателя создавали странный эффект красиво окрашенных густых волос дочери Маню: тёмно-каштановый цвет прядей словно бы плавился и переливался, как горячий шоколад, коньяк и кофе. Дым её сигареты создавал дополнительные виньетки в уставших от волнений глазах. – Несколько лет назад в водах Атлантики пропал самолёт, летевший по одному из самых заманчивых маршрутов. На нём было около трёхсот человек. В том числе мама, сестра, её муж и их трое детей, включая грудного Бонбона. – Господи, – тоненько пискнула мадам Виго и закрыла лицо старыми руками. Марин подумала: а как бы вот вообще мне развидеть того человека огня и разуслышать про этого Бонбона… И мгновенно перед ней возникла картина, где она могла развидеть и разуслышать, или хотя бы укрыться пока от чужого ужаса: лохматая голова Дада на вязаной подушке в её креслице у окна на крыши, маленький жёлтый свет, надкусанное яблоко на пледе… – Боже мой! – снова взмолилась мадам Виго, но, не получив ответа, взяла коньяк Марин и залпом выпила его. – Бедный, бедный Маню! Бедная, бедная Аньес! Какая трагедия. Бедные люди. – Тихо, тихо, – проговорила Аньес, и стало ясно, что это её миссия – успокаивать всех, но, в принципе, она сама на пределе: кто-то должен успокаивать и её. – Ну да. Удар был такой силы, что отец не справился. Вернее, он придумал Карусель: волшебный почтовый ящик, куда вместо письма можно прыгнуть самому, вернуться в Рождество две тысячи восьмого года и отменить свой подарок: авиабилеты к бабушке и дедушке в Бразилии… Всё исправить. – Господи ты боже ты мой. – Мадам Виго с силой сжала руки. – В остальном же он совершенно молодец, – улыбнулась Аньес. – Я им очень горжусь. – Ну да! Он так рассказывает о Карусели! – В некотором смысле умственные способности отца даже улучшились, пока он её изобретал. – Аньес вновь горько улыбнулась, и повторившая свой коньяк Марин вдруг увидела, какие умные и проницательные у неё глаза. – Я читала: это называется конфабуляции, да? Ложные воспоминания? Аньес с умилением посмотрела на девушку, которую серьёзно развезло, и ответила: – А зачем это как-то называть – конфабуляции, псевдореминисценции или криптомнезии? Все эти термины имеют мало отношения к клинической реальности. Это просто слова. А главное – это просто пожилой человек со страшной трагедией и сосудистыми болезнями. Мадам Виго сидела, упершись в стол локтем, спрятав наклонённое лицо в ладонь. Марин с пьяной растерянностью подумала: а и правда, зачем я знаю эти термины? – В детстве хотела просто стать психологом… – О, коллега. – Аньес кивнула и озадаченно посмотрела на мадам Виго. – Выпейте воды, дорогая, и глоточек кофе. – Вы живёте вместе? – Да, после его первого исчезновения в одиннадцатом году я переехала в их с мамой квартиру, к нему. – Детка. – Мадам Виго обеими руками взялась за холодный рукав кожаного пиджака Аньес. Рукав отодвинулся. – И сделала ему браслет с моим телефоном. – Понимаю… Странно: страшная своей несправедливостью вина охватила мадам Виго в этот ночной час рядом с бледной осунувшейся Марин и хронически усталой младшей дочерью Маню на террасе осеннего кафе. Как всё это ужасно: сколько трагедий ждёт самого обычного человека за жизнь, даже безо всяких войн и диктатур, террористов и убийц. Просто одно то, что мы люди, делает нас уязвимыми и создаёт сценарий, календарь потерь и утрат. Всем придётся хоронить своих мёртвых, хорошо, если вовремя, как положено. – Тётя Аня? – Марин обняла её за плечи. – Поедемте домой? Лью уже, наверное, волнуется. – Да. Что тут скажешь… Женщины встали. Обе Анны оглянулись на тёмную громадину госпиталя через дорогу. Где-то там, среди прочих, тускло светилось окошко, где, удерживаемый пуповиной для капельницы, в открытый над Атлантикой космос выходил Маню, и, кто знает, может быть, именно сегодня наконец спасал всех: всех, не только Паулин и Элиз с мужем, и не только своего драгоценного Бонбона с сестричками, его застенчивыми пышноволосыми рыжулями трёх лет… Но даже и всех пассажиров, и экипаж рейса, маршрут которого для большинства людей в мире звучал как мечта. Они обнялись. С хмельной лихостью Марин вскинула вверх руку, и такси моментально остановилось у её ног. Глава 59 Парковый служащий выразил лицом сожаление, но непреклонно показал, что пора на выход, куда уже ушли зеваки, и лохматый парень с птичьей клеткой, и маски, не знавшие, что их четвёртая подруга задумала преступление, сели в небольшую машину и умчались. Пора было выйти за ворота, куда уехали и полицейские, и карета скорой помощи с китом на носилках и его спутницей в сопровождении девушки с белыми волосами. И куда увезли его тело. Ночной парк взбил венчиками крон темноту до густой устойчивой тьмы, фонари не горели, но в свете луны и мечущегося луча прожектора Эйфелевой башни на дорожке, куда упал Виски, сейчас лежала глубокая, как ущелье, узкая чёрная тень старого дерева с обрубленными ветвями. Беке подумала: оставил бы ты меня здесь, дай мне лечь в эту тень и ждать утра. Завтра здесь поедут детские велосипеды и побегут кроссовки бегунов. Ничего не останется от этой сажи на асфальте… Она прошла к выходу, обронив картонку с телефоном. За спиной лязгнул замок. Вот и всё? Вдоль чёрных прутьев парковой ограды, четырёхгранных, как гигантские обгорелые спички, шагали пятничные компании и пары. Из-за стеклянных витрин ресторанов и кафе, с террас неудержимой пеной шампанского выливалась наружу безмятежная многоголосица жизни: смешивались звуки музыки и открываемых бутылок, лязг столовых приборов и шипение кофемашин, ночные влажные голоса женщин и неожиданный трезвый окрик официанта. Беке едва не столкнулась с квадратной корзиной мрачного продавца дежурных розовых букетов, какие навязывают подвыпившим парам дарить их прямо за столиками с едой, и молча обошла его. Она уже, оказывается, миновала три станции метро, надо свернуть к дому. По узкой улице между домами с распахнутыми окнами – где тоже жужжала и гудела жизнь, откуда клубами вываливались сигаретный дым, запахи и возбуждение многолюдных домашних вечеринок, рок-н-ролл или шлягеры, где хохотали девчонки с пунцовыми щеками и неестественно басили обнадёженные обилием алкоголя юноши, а на узком балконе, посреди ещё не убранных на зиму растений в кадках, за ужином восседали чинные молодожёны, – Беке шла, как сквозь строй хлеставших её плетей. Ей хотелось останавливаться у каждого такого окна и библейски воздевать руки, и кричать, как зовут в окна в детстве, на пределе громкости, но вместо «Выходи!» кричать «ЗАМОЛЧИТЕ! ЗАХЛОПНИТЕ ОКНА! ВЫКЛЮЧИТЕ СВОИ ПЕСЕНКИ! РАЗБЕЙТЕ СВОИ БОКАЛЫ! ЧЕЛОВЕК УМЕР! ЗАТКНИТЕСЬ ВСЕ!». Они вынимали ей сердце, вырывали его, они пили его и ели его. Они смеялись и переглядывались, курили и танцевали, и, незримо для окружающих, тайно ласкали друг друга, и знали, что скоро лягут вместе в постель, потому что завтра суббота, шабат шалом, зажигайте же священные свечи.