— Матрона, — сказал я. — Выходи и поговори с ними. Дай мне пару минут. Та задумалась, взглянула на Бейтса в поисках одобрения, но тот лишь пялился в окно, покусывая губу. Она взглянула на меня, кивнула, затем вышла на крыльцо, с винтовкой наизготовку, но без явного намерения стрелять. Наездница спешилась и встала возле раненого мальчика, который продолжал отползать от неё, он стонал и плакал, за ним тянулся густой кровавый след. Её коллега оставался верхом, удерживая двоих других метрах в двадцати позади неё. Я обернулся, протиснулся сквозь толпу мальчишек и побежал вверх по главной лестнице. Мне требовалась хорошая точка обзора. Я услышал позади выстрел и мой желудок дёрнулся. Господи, она казнила мальчишку. Я добежал до площадки на втором этаже, забежал в класс и выглянул на дорогу. Твою мать, сраные окна закрыты. Я положил винтовку на подоконник и попытался открыть створку. Без толку, она закрашена и не откроется. Я посмотрел вниз, увидел Матрона и с облегчением осознал, что стреляла она, предупредительный выстрел. Раненый мальчик продолжал ползти. Дробовик наездницы теперь был нацелен прямо на Матрону. Я мог бы разбить одну небольшую секцию окна, но не хотел привлекать к себе внимание, и мне нужно было слышать, о чём они говорили. Я выругался, схватил винтовку и побежал обратно к лестнице. Я терял драгоценное время. Я побежал на третий этаж. Зал здесь служил общежитием с койками, стоящими у окон, одно из которых оказалось открыто. Я тихо пробормотал слова благодарности, лёг на койку, схватил винтовку и выставил ствол из окна. Я прижал приклад к мягкой плоти правого плеча. «303-й» лягается, как осёл, и если не приложить приклад, как следует, можно получить сильный синяк на ключице, который потом несколько недель будет сильно болеть. Поверьте, я знаю. Я поднял рукоятку затвора, отвёл её назад и патрон скользнул из обоймы, заполняя пустоту. Затем я толкнул затвор вперёд, плавно поместил патрон в паз, защёлкнул затвор и переключил предохранитель. Я тщательно прицелился, выровнял дыхание, успокоил руки, и сосредоточился на женщине с дробовиком. — …мародёры, просто и понятно, — проговорила та. Она стояла метрах в пяти напротив Матроны. Мальчик продолжал ползти, продолжал всхлипывать, находясь между двумя женщинами. — Мародёры? — недоверчиво переспросила Матрона. — Их заметили, ворующими еду из газетного киоска в Хилденборо. Старик и двое мальчишек. Сомнений никаких. Мы час их выслеживали. — И кто, блин, решил, что им нельзя брать найденную еду? Ты, может, и не заметила, дорогуша, но дебетовые карточки больше не принимают. Мальчик продолжал ползти. — Теперь Хилденборо контролируем мы, — сказала женщина. — Наша территория, наши правила. — Кто это — «мы»? — Местный магистрат, Джордж Бейкер — главный. Он устанавливает закон, и если он говорит, что ты мародёр, значит, ты — мародёр. — И мародёров вы расстреливаете? — Тех, что бегут, ага. — А тех, кого вы ловите? — Их мы вешаем. Матрона склонилась над мальчиком, который добрался до неё и цеплялся за её обувь. — Я знаю этого мальчика. Ему тринадцать лет! — воскликнула она. Наездница пожала плечами. — Мародёр есть мародёр. А те, что укрывают мародёров, не лучше. Матрона выпрямилась, вскинула винтовку и подошла вплотную к наезднице. Я решил, что она выстрелит, но она стояла спокойно, уверенная, что её товарищ удержит Матрону от первого выстрела. Обе женщины стояли лицом к лицу, а между ними торчал ствол винтовки. — Ну, а это — моя территория, — произнесла Матрона. — Я здесь закон. Уходите. Немедленно. Целую минуту наездница выдерживала её взгляд. Мне нужно было сместить прицел; голова Матроны загораживала цель. Я переключился на мужчину. Наездница приняла её вызов. — Да, ну? — усмехнулась она. — И кто меня заставит? Ты и кто ещё? Она отвела ствол винтовки Матроны в сторону, вскинула дробовик, и не успел я отреагировать, как она ударила Матрону прикладом по голове. Матрона рухнула на землю. Вот он, момент истины. Я бессчётное количество раз стрелял в тире, разрывал в клочья бумажных человечков, но я никогда ещё не стрелял в настоящее дышащее живое человеческое существо. Если бы я мог перечислить все невысказанные желания в этой жизни, одним из них, которое, думаю, разделяет большинство людей, является желание никогда не убивать других людей. Я не хотел, чтобы на моей совести была кровь, мне не хотелось страдать от бессонницы, раз за разом переигрывая в голове свои действия, видеть, как кто-то раз за разом умирает от моих рук. Я слышал, как мой папа просыпается с криками. Я знал, каково это — стать убийцей. Но в тот момент, сомнение означало, что другие люди, люди, которые были мне важны, могли погибнуть. У меня не было времени на рассуждения, философию и раздумья. И как только наездница прицелилась в голову Матроны, я прицелился ей в грудь и нажал спусковой крючок. Но, не успел я выстрелить, не успел я отнять свою первую жизнь, кто-то другой открыл огонь по мужчине, который удерживал двух других «мародёров». Мужчина кувыркнулся в воздухе, свалился с лошади и упал на землю. Женщина обернулась посмотреть, что случилось. Матрона, раненая, но подвижная, схватила подстреленного мальчика на руки и начала пятиться к школе. Лошадь мужчины испугалась и побежала влево, в траву, она ржала и вставала на дыбы, открывая Мака, стоявшего у школьных ворот с винтовкой у плеча. Наездница издала жуткий вопль и побежала к Маку. Она выстрелила из дробовика один раз, вынудив старика пригнуться, но выстрел ушёл в «молоко», а затем и она упала, сражённая одиночным выстрелом Мака. Она ещё прошла по инерции несколько шагов, затем упала рядом с двумя мародёрами, которых преследовала. Её лошадь испугалась и помчалась, опустив голову, к Матроне, которая пятилась с мальчиком на руках. Не раздумывая, я перевёл прицел и выстрелил. Винтовка с силой ударила меня в плечо, а от звука выстрела заложило уши. Однако лошадь упала, точное попадание, прямо в голову. Впервые в жизни я стрелял по движущейся мишени. Впервые в жизни я убил что-то живое. Какое-то время я лежал, шокированный содеянным. Я мог видеть, как Мак удивлённо смотрит на окно. Мои руки дрожали. Я ещё не стал убийцей. Пока. * * * Неуверенным шагом я спустился по лестнице, шатаясь от адреналина. В центральном коридоре царила суматоха. Матрона уже ушла; она пробежала сквозь толпу прямиком в лазарет, а контроль над ситуацией взял Нортон. — Хиткоут, возьми пару парней и убери лошадей, нахуй, с глаз долой, — говорил он. — Уильямс, займись телами. Нам совершенно не нужно, чтобы их дружки обнаружили их трупы прямо у нашего порога. Оба фермера собрали группы мальчиков постарше и поспешили заняться уборкой. Я стоял на месте, позволяя шуму и суматохе омывать меня. Понадобилось какое-то время, чтобы осознать, что Нортон разговаривает со мной. — Ли. Ли! Я тряхнул головой, разгоняя туман. — Ну? Он положил руку мне на плечо и обеспокоенно спросил: — Ты в порядке? — Ага. — Я кивнул. — Ага, думаю да, ага. — Хорошо. Идём, надо занести второго раненого. — Ага, конечно. Небо снаружи было идеально голубым, воздух бодрящим и свежим. Когда мы бежали к раненому мальчику и старику, что его защищал, под моими ногами хрустел гравий. Все мои органы чувств, казалось, усилились. Я слышал, как в груди колотилось сердце, всё вокруг представало передо мной с кристальной чёткостью. Я чуял кровь. Мы пробежали мимо убитой лошади, возле которой стояли трое мальчиков и обсуждали, как двигать такую здоровую тушу. Я замедлился и остановился. Я обошёл животное, опустился на колени рядом с ним и коснулся ещё теплой шеи. Глаза лошади были открыты, они безумно и слепо таращились вперёд, пасть открыта, язык вывалился, зубы обнажены от испуга. Над её левым глазом виднелось небольшое отверстие, из которого на тропу вытекало чёрно-серое вещество. Я ощущал затухающий жар тела лошади и по моим щекам потекли слёзы. В животе опустело, голову сжало, мне хотелось лишь забиться в дальний тёмный угол и реветь. То была первая настоящая эмоция, которую я испытал после смерти мамы. Я угомонил свои чувства. Это потом; сейчас надо работать. Я пробормотал «прости», поднялся на ноги и побежал за Нортоном, вытирая по пути глаза. Когда я подбежал к мародёрам, то был шокирован, узнав мужчину. Это был мистер Хаммонд, наш учитель рисования. Мальчика я тоже узнал, по внешности. Он учился в третьем классе, но имя его от меня ускользнуло. Хаммонд был стариком, семидесяти пяти лет, и уже давно должен быть на пенсии, а сейчас он выглядел на все девяносто. Его лицо было бледным и небритым, щёки впавшие и затенённые. Его одежда, столь знакомая по бесчисленным урокам рисования, была изношена и изодрана. На лбу у него был глубокий порез, из которого набок стекала кровь. Он не выглядел так, словно пережил самый лёгкий апокалипсис. Когда я подходил, мимо прошёл Уильямс, волоча мёртвую женщину. Нортон помогал Хаммонду подняться на ноги, Мак поднимал раненого мальчика. Бейтс тоже там стоял, он смотрел на лужу крови остекленевшими и пустыми глазами. Когда я коснулся его, он не поднял взгляд. — Сэр, — сказал я. Нет ответа. — Сэр. Бейтс вырвался из задумчивости и посмотрел на меня. — Ммм? — Ваша винтовка, сэр, — сказал я и протянул её. Он посмотрел на неё с таким ужасом, словно я протягивал ему отрубленную голову. Затем он протянул руку и взял её. — Спасибо, — пробормотал он.