– А ну, назад! Стоять, говорю!.. Мордоворот угрожает чем-то… Кажется, пистолетом. Хватит ума выстрелить… В эдакой толчее… Клавдий шагнул в сторону. Пусть мордоворотами занимаются те, кому это положено по рангу; он, Великий Инквизитор, чует ведьму. Он и забыл, что ведьмы не родятся в допросных кабинетах, готовенькие, в колодках; он не помнит, как выглядит хорошая свободная ведьма… Он не стал касаться ручки. Просто подал знак – кто-то из тех, кто шел следом, прыгнул, как белка, и ударился в дверь плечом. Податливая фанера, а с виду такая неприступная… Грохот. Тонкий вскрик; все тонет в ритме длящейся и длящейся песни. Комната роскошна. На бархатных диванах живописно разбросаны какие-то тряпки; глубокие зеркала послушно отражают бесконечный ряд светильников. Женщин две – одна стоит в углу на коленях, закрывая лицо руками; другая замерла за спинкой вертящегося кресла, и в руках у нее коробочка с гримом, а глаза… Клавдий отшатнулся. Ему показалось, что два невообразимо длинных, остро отточенных лезвия одновременно проходят у него под ушами и с двух сторон вонзаются в шею. Стоящая перед ним ведьма была невероятно сильной. Чудовищно. – Назад, инквизитор. Снова тонкий крик. Кричит женщина, стоящая на коленях в углу. – Назад. Или на трибунах окажется много-много парного мяса. Клавдий молчал. Не время тратить силы на разговоры. – Ты слышишь меня, инквизитор?.. Песня оборвалась. Эффектно, на взлете, на высокой ноте, резко, как подстреленная; стадион взорвался аплодисментами, и в этот момент Клавдий кинулся. Губы ведьмы страшно искривились. В лицо ударил направленный луч страха – панического, тошнотворного. Он успел выкинуть перед собой руки – зрачки ведьмы сделались вертикальными, как у кошки: – На… зад… Снова поток страха – как удар бича. Но уже слабеющего бича, готового вывалиться из руки. – Назад… инквизитор… В руках ее тускло полыхнул металл. Серебро. Изогнутый язык серебра. Вздох. Ведьма запрокинулась назад – грациозно, по-своему красиво; потом, резко согнувшись пополам, кинулась на пол. Удар рукоятки о паркет. Все. Та, что стояла на коленях в углу, тихонько заскулила. Там, наверху, на сцене, ударила музыка, и ритмично загнусавили сразу несколько неокрепших девичьих голосков. Клавдий жестом остановил людей, столпившихся в дверях. Подошел к лежащей ведьме. Провел над ней ладонью, будто желая и не решаясь погладить. Рука ничего не ощутила – будто на паркете было пусто. Клавдий взял лежащую за плечо и с усилием перевернул лицом вверх. Кровь ведьмы казалась черной, как кровельная смола. Клавдий только теперь понял, что на лежащей надет синий халатик гримера. И между кокетливыми нагрудными кармашками торчит рукоятка серебряного ритуального кинжала, дарящего мгновенную и гарантированную смерть. Прекрасная участь для любой ведьмы. Славный уход. – Что… здесь… господа, вы… Клавдий обернулся. Отодвинул локтем потную, перепуганную звезду, в ужасе топчущуюся на пороге собственной гримерки. Как покойница говорила? «Много-много парного мяса»?.. Флаг-ведьма, пророчица. «Одница, округ Одница, да, да, да!..» Что там она еще пророчила, а?.. За дверью, перед фронтом испуганной толпы администраторов и служек стоял куратор Мавин, и глаза его горели холодно и хищно. (Дюнка. Апрель) – …Так куда вас везти, ребята? Пассажиров было двое. Парень лет шестнадцати и девчонка, закутанная в длинный черный плащ; поднятый воротник закрывал ее лицо до самых глаз. – Проезд Мира? Ого, в этот час в центре такие пробки… – Мы не спешим. Машина неспешно глотала километры. Клав сидел, вжавшись спиной в кожаное сиденье, крепко сжимая в руке холодную Дюнкину ладонь. Теперь все будет по-другому. Он не позволит за ней охотиться, он никому ее не отдаст. Многолюдная Вижна – не пустая лодочная база, попробуй выследи среди миллиона следов единственный Дюнкин след… Он снял квартиру в центре. Выпотрошив для этого заветный счет, заведенный три года назад с мечтой купить спортивную машину. Клетушка на пятнадцатом этаже тесного, как улей, дома, где даже соседи знают друг друга лишь мельком и случайно; теперь у них с Дюнкой будет настоящая спокойная жизнь. Будто бы ничего этого и не было… Он вздрогнул, сжимая руку сильнее. Ему было страшно. Он боялся за Дюнку – но вот горе, Дюнку он боялся тоже. Его мозг пытался – и не мог осилить это противоречие: Дюнка умерла… Дюнка вернулась… Она в могиле… Она мертва – и вот она, сидит рядом… Усилием воли он запретил себе задумываться. О жизни нельзя думать слишком усиленно – пропадет охота жить. Не будем предвосхищать грядущие беды, будем решать проблемы по мере их поступления… На Дюнкиной спине пятном проступила влага. Это мокрый купальник пропечатывается сквозь тонкий плащ… – Тебе не холодно? Отрицательный жест головой. Теперь ей никогда не бывает холодно. А пальцы у нее ледяные, как зима… Будто ощутив его настроение, она чуть повернула голову. Легко сжала его ладонь – чуть-чуть: – Клав… Не… покидай… меня. * * * Комнатушка была размером с автобус. Над улицей нависал балкон, полукруглый, с неровными проржавевшими перилами. У Клава, который вышел покурить, сразу же закружилась голова, потому что под ногами, на расстоянии четырнадцати этажей, текли друг другу навстречу два безостановочных потока – сверкающий металл, разноцветные фары, раздраженные, доносящиеся в поднебесье гудки… И ночи – как не бывало. Грязноватый, неестественный свет. Дюнка сидела на продавленном диване. Она скинула плащ и снова осталась в проклятом купальнике змеиного цвета. – Сними его, – попросил Клав шепотом. – Давай его… сожжем. Против ожидания, она послушно кивнула. И стянула с плеча лямку. И другую тоже; Клав смотрел, не догадавшись отвести глаза. Ее грудь казалась белой в сравнении с остальным телом. Ах да, загар… Не бронзовый, а пепельно-сероватый. Или путает свет, пробивающийся с улицы?.. Дюнка привстала, стаскивая змеиную ткань с бедер. Клаву захотелось зажмуриться. Купальник превратился теперь в мокрую тряпочку, жгутом скрутившуюся на ее коленях. Его бросило в жар. Он невольно взялся рукой за пряжку собственного пояса; Дюнка сбросила купальник на пол и поднялась: – Клав… Волосы на его голове встали дыбом. Он чуть не вскрикнул – так больно столкнулись в нем два одинаково сильных, одинаково безжалостных знания. Любимое тело. Его девушка. Его женщина. Мокрые волосы-сосульки. Ледяные ладони. Босые следы на промерзшем песке. Удушливый запах цветов на могиле, и ее лицо – это самое лицо! в широкой траурной рамке… Он видел ее в гробу. Как теперь… – Клав… не… прогоняй… меня… – Я не прогоню, – вытолкнул он сквозь пересохшее горло. – Но… – Не бойся… Клавушка, не бойся… Я же тебя люблю… Обними меня, Клав, я так долго… Он впился зубами в нижнюю губу, так, что потекла по подбородку теплая струйка крови: – Дюночка, не сейчас… – Клав. Клав… Не могу, подумал он беспомощно. Не… могу.