Гость загадочно улыбнулся и вытащил из внутреннего кармана небольшую бутылку, плоскую, как камбала: – А я вот вчера только из Эгре, столицы, понимаешь, виноделия… И там мне всучили такую вот взятку. Завидно?.. – Не может быть! – воскликнул профессор с театральным изумлением. – Но как кстати, Клав, удивительно кстати!.. Оба знали толк в вине, а профессор еще и пил с видом знатока, тщательно и сосредоточенно, как заправский дегустатор. Гость удовлетворенно усмехался. – А у меня будут внуки, – сообщил, наконец, профессор Митец, любуясь рубиновой жидкостью на дне. – Полным-полно, целый дом внуков… Я так и думал, что ты опять мотаешься по провинциям. Я звонил. – Труды, – неопределенно отозвался гость. – Праведные труды на благо… или во благо. У тебя будет красивая сноха, Юль. Когда свадьба? Профессор, довольный, кивнул: – Думаю, где-то в октябре. – Вы еще не назначили? – удивился гость. Профессор развел руками: – Не смейся, я всего неделю как… Как Назар меня познакомил. И ведь еще боялся, что рассержусь… – Но ты не рассердился, – кивнул тот, кого звали Клавдием. – И правильно сделал. Профессор поднял с травы свою мандолину. Глядя, как он заботливо подтягивает струны, гость выудил из узкой золотистой пачки новую обреченную сигарету. – Юлек… Профессор отчего-то вздрогнул. Оторвался от своего занятия, удивленно уставился на гостя: – А?.. Тот, кого звали Клавдием, извлек из догорающего костра ветку с угольком на конце: – Юлек… Вот пес, не знаю, как и сказать. – Ведьм своих по подвалам пугай, – пробормотал внезапно помрачневший профессор. – Меня не надо… Ну? Гость закурил. Глубоко затянулся, не сводя с приятеля прищуренных, чуть воспаленных глаз: – Ты, конечно же, знаешь, что она ведьма? – Кто? – глупо спросил профессор. – Твоя сноха. – Гость затянулся снова. – Будущая сноха… Как ее, кстати, зовут? – Ивга, – механически ответил профессор. Потом вдруг резко поднялся со своего чурбачка. – Что?! – Ивга, – раздумчиво повторил тот, кого звали Клавдием. – Ты соображаешь, что говоришь? – глухо поинтересовался профессор. Его собеседник кивнул: – Юлек… За двадцать пять лет этой каторжной работы… Я определяю их даже по паршивым черно-белым фотографиям. И, что самое печальное, они меня тоже чуют… Им от меня дурно. Вашей Ивге стало плохо не потому, что она беременна, а потому, что рядышком оказался злобный я. Профессор сел. Подобрал брошенную мандолину. – Плохо, что ты не знал, – сообщил тот, кого звали Клавдием. – Я рассчитывал, что… Но это простительно, Юль. Они, особенно молодые, особенно из глухой провинции… Очень боятся. Может быть, Назару она сказала? – Помолчи, – пробормотал профессор, методично подтягивая и подтягивая струну. – О, зараза!.. Вырванный колок от мандолины оказался у него в руках. И сразу же после этого – в костре; потревоженные угли вспыхнули ярче – и успокоились снова. Его собеседник выждал паузу. Вздохнул: – Ничего страшного не случилось. Я сто раз видел счастливые семьи, в которых жена была ведьма. Ты знаешь, сколько в одной только столице легальных их? Тех, что мы попросту держим на учете? Оборванная струна на мандолине профессора Митеца свернулась спиралью, будто виноградный ус. – Юлек… – Замолчи. Из дому вышел Назар. Слегка сбитый с толку, даже огорченный: – Она сказала, что поспит… Но ей вроде бы лучше… Папа?! Профессор отвернулся: – Будь добр… будь добр, пойди и свари нам кофе. Парень не двинулся с места. Когда он нервничал, ресницы его часто моргали – почти как у куклы, которую мелко трясут. Нервный тик. – Папа… – Назар. Гость неожиданно усмехнулся: – Все в порядке, Назарушка. Иди… Оба напряженно молчали, пока за парнем не закрылась дверь кухни. И потом промолчали еще несколько долгих тягостных минут. – Юлек, – медленно проговорил гость. – Ты разумный человек… всегда был. А теперь, вот зараза, я начинаю думать, что лучше бы мне этот маленький факт – сокрыть. Чтобы когда-нибудь потом, в спокойной обстановке… – Ты соображаешь?.. Профессор отшвырнул от себя мандолину. Так, что она жалобно бренькнула, угодив на камушек в траве. Гость неодобрительно пожал плечами – но на этот раз промолчал. – Ты… – Профессор перевел дыхание. – Ведьма… В моем доме… С моим сыном… Тайно… Как гадко. Какая гадость, Клав… Он поднялся, сунув руки глубоко в карманы; голос его обрел требовательные нотки: – Я прошу тебя, Клавдий, поговорить с Назаром прямо сейчас. Я не желаю… Ни минуты… – Юль? – Тот, кого звали Клавдием, удивленно поднял брови. – А что я, по-твоему, могу сказать Назару? В конце концов, если он ее любит… – Любит?! Некоторое время профессор кружил вокруг костра, не находя слов. Потом уселся на место – и по выражению его лица гость понял, что на Юлиан Митец наконец-то взял себя в руки, надежно и крепко. – Я так понимаю, – бесцветным голосом начал профессор, – что ты по долгу службы должен ее забрать? Для учета и контроля? – По долгу службы, – гость в задумчивости закурил третью сигарету, – этим занимаются несколько другие люди. Вот распорядиться, чтобы ее забрали, – это я, в самом деле… – Попрошу тебя – только не в моем доме, – уронил профессор все так же бесцветно и глухо. – Я не хотел бы… – Да нет никакой необходимости ее брать! – Его собеседник сощелкнул с элегантных серых брюк черную снежинку копоти. – Она сама придет куда надо, и, уверяю тебя, ни один сосед… – Мне начхать на соседей. Лицо профессора налилось желчью. Всякий, кто час назад был свидетелем праздника с песнопениями, поразился бы случившейся с Митецем перемене. – Мне начхать на соседей. А вот на сына мне не начхать; инициирована ведьма либо нет… Ты смотришь на все это глазами, зараза, специалиста, а я… – Профессор осекся. Перевел дыхание, поднялся, намереваясь идти в дом. – На месте твоего сына я бы ослушался, – негромко сказал ему в спину тот, кого звали Клавдием. * * * Назар явился через полчаса; о человеке, пережившем потрясение, принято говорить, что он внезапно постарел. С Назаром случилось обратное – молодой мужчина, который не так давно на руках внес в дом свою будущую жену, теперь казался испуганным и смертельно обиженным мальчиком: – Клавдий?.. За время, проведенное в одиночестве, друг семьи успел прикончить пачку своих замечательных сигарет и теперь смотрел, как изящная картонная коробочка догорает в костре. – Назарушка, она бы тебе сама сказала. Не сегодня-завтра… Но не посвятить твоего отца я не мог. Это было бы, м-м-м… некрасиво с моей стороны. Непорядочно. Да?