Патруль чугайстеров они видели только однажды, издали. Замерев и подавшись назад, Клав чувствовал, как в его руке леденеет, сжимается влажная Дюнкина ладонь; несколько долгих секунд светофор медлил, уставившись на примолкшую улицу одиноким желтым глазом, потом смилостивился и вспыхнул зеленым, и законопослушный водитель тронул машину, сворачивая прочь от патруля, а патруль, в свою очередь, повернул в противоположную сторону… За городской чертой хозяйничала весна. Они выбрались из машины на полпути между двумя кемпингами – и сразу же углубились в лес. Дюнка шла, высоко вскинув голову, подметая полами плаща первые зеленые травинки, и клетчатая кепка на ее голове смотрела козырьком в небо; Клав шагал рядом, чуть отставши, и удерживался от желания закурить. Два или три раза им встретились гуляющие – такие же парочки, одновременно доброжелательные и пугливые; Дюнка улыбалась и махала им рукой. Клав вертел в кармане сигаретную пачку и чувствовал, как холодная тяжесть, жившая в груди после встречи с чугайстерами, понемногу рассасывается и уходит. Никто не сумеет отнять у него Дюнку. Ни силой, ни ложью. Вот так. Потом они сидели перед крохотным костерком, неторопливо подсовывали ему пупырчатые еловые ветки и смотрели друг на друга сквозь дрожащий воздух. Клаву казалось, что Дюнкино лицо танцует. Темные пряди на лбу, влажные глаза, губы… Потом эти губы оказались солоноватыми на вкус. И совсем не холодными. И язык шершавый, как у котенка. И кожа пахнет не водой, а весенним дымом елового костерка. И он часто дышал, удерживая навернувшиеся на глаза… слезы, что ли? Не помнит он своих слез. На Дюнкиной могиле, кажется… Как давно. И ведь только сейчас он поверил до конца, что она вернулась. Только сейчас – совершенно и полностью поверил. Обнять… Потом как-то сразу стало смеркаться. Весна – это все-таки не лето. – Дюн, а там вроде бы поезд… Слышишь? Стук колес звучал совершенно явственно. Неподалеку тянулись через темнеющий лес много тонн металла. – Пойдем туда, – тихо попросила Дюнка. Это были ее первые слова за несколько счастливых часов; теперь она, наверное, продрогла и боится. И хочет домой… Червячок здравого смысла царапнул Клава острой неудобной чешуйкой: она не замерзает. Обыкновенная девчонка замерзла бы, но Дюнка… Прочь, сказал он червячку. Снял куртку. Накинул на Дюнкины плечи поверх плаща – и поймал благодарный взгляд. И в груди сразу сделалось тепло и тесно – замерзла, девочка… Замерзла, бедолага… Некоторое время они шли наугад. Сумерки сгустились, сделалось сыро, от земли понемногу поднимался туман; потом вновь застучали колеса, ближе, чуть левее. Клав ускорил шаг. Дюнка споткнулась. – Не устала? Если что, я тебя на плечи… Как рюкзачок… А? – Не-е… – Как знаешь… Минут через десять показались далекие, спеленатые туманом огоньки. Не станция и даже не полустанок – скорее разъезд. Четыре… нет, шесть пар мокрых от тумана рельс, громоздкая стрелка, разводящая пути, полуразличимое в сумерках строение – не то барак, не то мастерская. Отдельно – домик смотрителя; несколько раз гавкнула охрипшая собака. В детстве Клав боялся железных дорог. Слишком яркое воображение не могло выносить зрелища многотонных колес, гремящих по рельсам, – сразу подсовывало под них воображаемые руки и ноги, а то и головы… – Здесь даже электрички не останавливаются, – сказал он с сожалением. – Пойдем, Дюночка, я расспрошу, куда нам теперь топать… – А давай останемся здесь, – сказала Дюнка шепотом. Клав не сразу расслышал: – Что? – До утра. – Тусклый белый свет фонарей отразился в сверкнувших Дюнкиных глазах. – До рассвета… – Ну, – он неуверенно пожал плечами, – может быть, у нас не останется другого выхода… Но ведь ночью холодно? – Нет, – сказала Дюнка, и в голосе ее была такая уверенность, что Клав смутился. В домике смотрителя никого не было; собака угрюмо ворчала на цепи, а дверь снабжена была косо прилепленной запиской: «Яруш, я пашел до девяти, занеси рибятам в гаражи». Потоптавшись и постучав с минуту, Клав пожал плечами и ободрил себя мыслью, что если неподалеку имеются гаражи с «рибятами», то и машина, видимо, найдется… – Дюнка!.. Далеко-далеко возник пока неясный, но все ближе набегающий шум. Поезд. Клав огляделся. Темнота и туман сгустилась одновременно, будто по сговору, и он не мог разглядеть невысокого перрона, рядом с которым, согласно уговору, ждала его Дюнка. Белые фонари не светили – светились, самодовольные и абсолютно бесполезные. Как бельма, подумал Клав, и ему сделалось неприятно. Неясный шум обернулся дробным перестуком колес, тяжким бряцанием ерзающих сцеплений; Клав почувствовал, как подрагивают рельсы под ногами, и невольно спросил себя, по какой, собственно, колее идет состав. Перестук колес превратился в грохот. Туман пах железом и гарью; Клав наткнулся грудью на холодное и каменное и с удивлением понял, что это перрон. Не такой уж низкий, выходит. Негодующим светом ударили три слепящих глаза, пробили пелену тумана, струйчатого, как кисель. Возмущенный гудок едва не разодрал Клаву уши; он одним прыжком взлетел на перрон и отскочил от края. Поезд мчался, не собираясь сбавлять ход из-за такой малости, как разъезд-полустаночек; вероятно, это был очень важный, уверенный в себе поезд. Наверное, машинисту сообщили по радио, что путь здесь открыт и свободен, что смотритель ушел к «рибятам» в гаражи, а влюбленную парочку, бродящую в тумане по ночным рельсам, и вовсе можно сбросить со счетов… Клав вздрогнул: – Дюнка! Голос его потонул в грохоте. Поезд был пассажирский, дальнего следования; над головой Клава проносились слабо освещенные окна, бледные пятна света размазывались по сотрясающемуся перрону, по ржавой ограде, по траве и по кустам, и в отдалении стояла, подставив туманным пятнам лицо, неподвижная женская фигурка. – Дюнка… Грохот оборвался. Клав невольно потрогал уши руками; стук колес отдалялся неестественно быстро, будто тонул в вате. – Эй… Дюнка стояла внизу. Он видел только лихорадочно блестящие глаза: – Идем, Клав… Слезай, идем… Он спрыгнул, едва не подвернув ногу. Попытался поймать ее ладонь – но схватил пустоту. – Идем же… Вдалеке тонко закричал тепловоз, и Клав почувствовал – или ему показалось? – как задрожали, завибрировали невидимые в темноте рельсы. – Идем, Клав… Ему померещилось, что от ее глаз света куда больше, чем от фонарей, тонущих в тумане. Он шагнул на этот свет, будто завороженный; в Дюнкином голосе явственно слышалось нетерпение: – Идем… Он послушно двинулся следом, перепрыгивая и переступая неожиданно высокие шпалы, стараясь не становиться на скользкие, как ледяные ребра, полоски рельс. Отдаленный шум поезда не приближался – но и не отдалялся тоже; тусклый огонек, маячивший впереди, с негромким скрежетом поменял место: автоматическая стрелка изменила направление пути. Клав не видел Дюнки. Он ощущал ее присутствие – чуть впереди. Потом она обернулась; глаза ее оказались различимыми в темноте: – Клав… я… тебя… – Я тоже, – сказал он поспешно. – Я люблю тебя, Дюн… Погоди!.. Три белых глаза, чуть ослепленные туманом, вынырнули ниоткуда. И ниоткуда обрушился грохот. И почти сразу же – гудок, от которого внутренности Клава слиплись в один судорожный ком. Слишком много времени ушло, чтобы сообразить, вправо кидаться или влево; у тепловоза была огромная, как башня, темно-красная морда с двумя фосфоресцирующими оранжевыми полосками, широкой и узкой; Клаву показалось, что в центре железной хари он различает круглую эмблему машиностроительного завода. Решетка выдавалась вперед, как железная борода; вот падает человеческое тело, и его втягивает под решетку. Под грохочущее, перемалывающее кости брюхо… Туман. И звезд не видно. Он лежал на животе, обеими руками вцепившись в сухой кустик прошлогодней травы, а рядом, в десяти сантиметрах, железо громыхало о железо. Так, что содрогалась земля вместе с лежащим на ней человеком. Он успел выпасть с дороги своей судьбы. Если это именно судьба явилась в облике тяжелого товарняка, который умеет подкрадываться незаметно. * * * Немолодая женщина в докторском халате, с ординарным, незапоминающимся лицом долго переводила взгляд с разбитого окна в машине на опухшую Ивгину физиономию. И снова на разбитое стекло. – Требуется помощь? Случилась авария? – Благодарю вас, госпожа Сат. Девушка чувствует себя уже лучше; проследите, чтобы охранник у ворот проверял документы у въезжающих. – Но, патрон, он вас узнал… – Потрудитесь объяснить ему, что он должен требовать пропуск у всех. Абсолютно. Теперь я спущусь вниз, девушка пойдет со мной, и нам потребуется провожатый – с ключами. – Я сама могла бы…