– Прощай… Черные еловые ветки дрогнули, пропуская неслышно уходящего лума. Клавдий Старж, шестнадцатилетний мальчик, считающий себя мужчиной, остался в одиночестве. С Дюнкой. * * * Ночь она провела на вокзале. Болезненное чувство незащищенности гнало ее с этажа на этаж, из зала в зал; всякий раз, засыпая на несколько минут в кресле, она просыпалась, будто в бреду, и долго не могла понять, кто она и где находится. Наконец, устав от душного тепла и неестественного света белых плафонов, Ивга выбралась на влажный от мороси перрон; мельчайшие частички воды вились вокруг нестерпимо ярких фонарей, будто мухи. Приходили и уходили неудобные ночные поезда, кто-то деловитый и черный шел вдоль огромных страшных колес, звонко постукивая железом о железо. Стрелки круглых вокзальных часов намертво прилипли к циферблату, ночь навалилась навсегда, Ивга отчаялась. Полицейский, дежуривший около касс, покосился на нее сперва равнодушно, потом заинтересованно; остановившись прямо перед ним, Ивга долго и демонстративно изучала расписание поездов, огромное поле названий и цифр, целый мир, собранный на ровных мерцающих линеечках. Ей вдруг захотелось вывернуть карманы – и на последние деньги купить себе право ходить по вокзалу хозяйкой. Хозяйкой билета и собственной судьбы, и свысока поглядывать на любопытного полицейского, и быть хоть в этом – совершенно легальной. Законопослушной. Правильной… Мысль оказалась столь заманчивой, что она даже шагнула к окошку, на ходу прикидывая, как далеко смогут завезти ее оставшиеся жалкие финансы; впрочем, уже следующий шаг был вполовину короче, а потом ноги и вовсе отказались идти, потому что уехать сейчас – значило окончательно отказаться от Назара. Полицейский удивленно вытаращился; Ивга стояла, подняв глаза к расписанию, и наивно полагала, что если слезы не бегут по щекам, то их и вообще не видно… Но глаза ее переполнились. Как два пруда, пережатые плотинами. – Девушка, могу я вам помочь? Полицейский был виден нечетко. Кажется, он смотрел с сочувствием. Ивга мотнула головой и поспешно направилась к выходу. * * * Утро застало ее в обществе наяды из городского фонтана. Кутаясь в серую куртку – подарок Назара! – она пыталась удержать остатки тепла, не допустить за воротник ни струйки сырого воздуха, задержать дыхание; на голове у наяды сидел голубь, и лапы его соскальзывали, соскальзывали, срывались… Временами Ивге казалось, что никакого голубя нет. Что это плод ее воображения, что вместо наяды белая скульптура изображает женщину, цепями привязанную к столбу, а у ног ее – каменные вязанки хвороста, по которым уже бежит, поднимается каменный огонь… В затылке сидел вроде бы гвоздь. Сидел давно и чувствовал себя все более и более вольготно. Врастал. Заскрипели колеса; Ивга дернулась. Сквозь раннее, почти безлюдное утро шла девочка в вытянутой кофте, из-под которой выглядывало синее платье, похожее на школьную форму. Следом громыхала по асфальту ее яркая тележка. – Горячие бутерброды, – сообщила девочка, хотя тележка была пуста и безжизненна. Ивга облизала губы. Гвоздь в затылке ввинтился глубже. – На вокзале больше не ночуй. – Девочка зачем-то потрогала переносицу, и Ивга вдруг поняла, что ей не четырнадцать лет, а гораздо больше. – На тебя уже положили глаз… Нехорошие люди. Ивга молчала, не опуская взгляда. – Нехорошие люди делают нехорошее дело, бездомная девчонка – товар, который пропадает даром. – Продавщица бутербродов усмехнулась краешком рта. – На вокзал не ходи. Ивге сделалось страшно. Девчонка молчала и ухмылялась, и в глазах ее стоял готовый ответ на еще не заданный вопрос: ты знаешь, кто я. Потому что знаешь, кто ты сама. Вот и подумай… Ведьма, матерая ведьма смотрела на Ивгу из тщедушного тела школьницы. По Ивгиной спине продрал мороз; чтобы побороть страх, она вообразила свою собеседницу на уроке математики. У доски, со щербатым мелком в тонкой руке, с серьезно закушенной губой… Девочка, кажется, удивилась: – Что смешного?.. – Ничего, – сказала Ивга, поспешно отводя глаза. Девочка покатала взад-вперед свою тележку: – Пойдешь со мной? – Нет. – Ивга поднялась, почувствовав, какой тяжелой сделалась вдруг сумка. Разозлилась на собственную робость и добавила: – Я предпочитаю гетеросексуальные связи. Гвоздь, угнездившийся в затылке, дернулся и заныл сильнее; вскинув сумку на плечо, Ивга быстро зашагала прочь, но слова, брошенные вслед, все равно догнали ее и больно ударили в спину: – Тебе не из чего выбирать, дура. Хуже будет, если тебя сожгут безвинно. * * * Приступ паники прошел, оставив слабость в коленках и противный привкус во рту; Ивга села в трамвай и проехала два кольца, покуда кондуктор не стал на нее подозрительно коситься. Говорят, что всякая ведьма боится инициации, как всякая девственница боится первой брачной ночи. Ивга не знала, так ли это; с девственностью она рассталась играючи – ей все казалось, что они с Назаром балуются. Но вот при мысли о возможной инициации ее охватывал животный страх, ей казалось, что она стоит на краю пропасти, что зубчатый край ее – грань, из-за которой не возвращаются. Что человек и собака похожи больше, нежели человек и ведьма… В кошмарных снах ей виделось, как она в длинном черном одеянии нависает над раскрытой старой книгой. Как она идет по узкой извилистой дороге, одна из множества в жутком, завораживающем шествии; в конце концов, как она голая летит на помеле и на заду у нее – маленький хвост. Но стоило проснуться, стоило ощутить рядом с собой теплого, расслабленного Назара… Ивга очнулась. Прямо перед ее глазами помещался новенький телефон-автомат – серый, с одной только длинной и глубокой царапиной. Как шрам на молоденьком лице. Ивга прерывисто вздохнула. Вот уже два дня ее преследуют телефоны. Телефоны гонятся за ней по пятам, хватают за руки, бросают трубками в лицо: набери номер! Набери, и Назар скажет: Ивга… Лисенок мой, куда же ты… Она закусила губу. Голос послышался слишком ясно, чтобы быть выдумкой; может быть, она способна на расстоянии читать Назаровы мысли. Может быть… – Алло. Ивга чуть не вскрикнула. Прижала трубку так, что больно сделалось уху. – Алло, я слушаю. Сухой, напряженный голос. Ждал ли он звонка? Может ли догадаться, кто именно сейчас молчит и дышит в трубку? Не может не догадаться, поняла Ивга, холодея. Не может. После случившегося – да кто еще станет звонить и молчать?! – Ничего не слышно, – сказал скучный голос Назара. – Ничего не слышно… Алло. Говорите. Она хотела сказать. Уже набрала в грудь воздуха, отчего по телефонным проводам на много километров полетело приглушенное: хха… – Ничего не слышно, – сообщил Назар. – Перезвоните, пожалуйста. Гудки. Гудки, гудки, лезут и лезут из трубки, как лапша, как прутья, которыми в старину наказывали непослушных детей. Ивга очень осторожно опустила трубку – но выходить из кабины не стала. Смотрела, как скатываются по стеклу капли неторопливого, медленно начинающегося дождя. Площадь Победного Штурма, восемь, квартира четыре. Телефон… Ей всегда трудно давались телефоны. Как запомнить ряд ничего не значащих цифр?.. Но этот номер намертво впечатался в башку. Как назло… Или это у них визитки такие? Раз прочел – и уже никогда не забудешь?.. Дождь закапал ей за воротник; она невольно втянула голову в плечи. * * * После целого дня бессмысленных скитаний она набрела на Дворец Инквизиции.