На пороге – крепко сбитая невзрачная женщина лет сорока в серой растянутой футболке и мешковатых брюках карго, в модных вьетнамках. На сгибе локтя – бинт. Лицо без косметики, с резкими чертами, некрасивое. Стрижка ежиком. Катя поняла, что перед ними не Ирина Лифарь. Вряд ли юный красавец-блондин с портрета влюбился бы в такую мужланку. Она ощутила сладковатый дурманящий запах, он словно окутывал незнакомку. – Что вам надо? Мы закрыты. Не работаем. – Полиция. По делу об убийстве известной вам Регины Гришиной. – Капитан Блистанов сунулся в дверь. – Вы кто? Как ваша фамилия? – Куда лезешь, мелкий? – Женщина сразу грубо, мощно рванула дверь на себя. – Мы на карантине. В самоизоляции. – Эльга, кто там еще? Голос женский хрипловатый. – Ментов принесло. Они говорят – ОНА сдохла! За спиной мужланки возник силуэт. Фигура на пороге, цепляющаяся рукой за косяк двери, ведущей в фотомастерскую… В сумраке Катя не смогла разглядеть лица. Зато увидела другое – закатный луч, пробившийся сквозь жалюзи, высветил на фоне дверного косяка женскую руку, кисть, похожую видом на клешню насекомого. На кисти имелось лишь два пальца – мизинец и большой. От прочих остались обрубки первой фаланги. – Мы в самоизоляции, – объявила Эльга и с грохотом захлопнула стальную дверь фотосалона, едва не прищемив капитану Блистанову нос. Гектор сразу повернул к машине, открыл багажник, расстегнул молнию армейского баула и вынул что-то из кармашка, затем достал ноутбук, водрузил его на баул. Закрывая багажник, он нагнулся, словно проверяя колесо, и прилепил маленький черный предмет к столбу металлической ограды газона прямо напротив двери фотосалона. Когда они вырулили со стоянки, он проделал то же самое на выезде на Ленинский проспект – прикрепил нечто к фонарному столбу у самой дороги. – Беспроводные камеры на магните, вожу с собой с момента, как мы побывали в доме чудес в Полосатове. Вот и пригодились, – пояснил он Кате, открывая ноутбук и настраивая программу. – Солгала нам тетка насчет карантина. Отшила, как и прочие. Но здесь ситуация иная – от нее травой за версту несет. Канабисом. – Я почувствовала запах, но про марихуану как-то не подумала. – Катя наблюдала, как он работает с программой камер слежения. Кого-кого, а уж Гектора такому учить не надо! – Ни разу не пробовали травку? – Он подмигнул ей. – Могу лишь сказать – мо-ло-дец! Насчет хмурой бабы – судя по всему, она и есть та подруга, которая устроила хайп на похоронах. Ее Эльга зовут – а фирма их «ИраЭль», они компаньонки. Мы, конечно, можем поцеловать замок их двери и ретироваться, но я что-то не хочу. А если мы немножко подождем, погуляем, воздухом в Нескучном саду подышим, поужинаем, наконец, на природе? Где травка, обычно там и все остальное. Учитывая следы кокса в крови Лифарь… А дело у нас к вечеру. За наркотой люд обычно к ночи отправляется, как в сказке – варкалось, хливкие шорьки пырялись по мове. Он настроил программу и положил открытый ноутбук на заднее сиденье рядом с Блистановым. Тот сразу вперился в комп, словно в новую игрушку, цокал языком восхищенно. Гектор нажал на газ – визг тормозов. Они рванули с места. Куда? А в фотосалоне «ИраЭль» беспалая женщина Ирина Лифарь, шаркая шлепанцами по бетонному полу лофта, где в свете софитов проводились фотосессии в декорациях, добрела до кожаного дивана и рухнула на него ничком. Вспомнила, как все это: любовь, страсть, кошмар, страх, боль – вошло в ее жизнь. Для страсти не нужны месяцы и годы, не нужны порой и дни. Страсть вспыхивает разом, в единый миг, рожденная взглядом и трепетом плоти. Она разрушает не только прошлое, но и будущее. А любовь, помешанная на страсти, становится наваждением и болезнью – мучительной, сладкой, испепеляющей, гибельной… Любовь властно стучится в сердце, где до этого гнездились лишь одиночество, апатия, усталость и безразличие. В душу, где царил кокаин… Из какого сора порой вырастает любовь, страсть? Из ошметков прошлой жизни, болезненного опыта, цинизма, злости, наркотиков, отрешенности, пустоты… И подобно пламени, любовь сжигает обрывки прошлого, однако не дарит взамен радости, не несет новый свет жизни и счастья, а превращается в угли, что жгут и тело, и дух… А потом становится пеплом… Ирина Лифарь, скорчившись на диване, засунув в рот покалеченную руку, чтобы не выть, не рыдать, не кричать от горя, вспоминала страсть и кошмар всей своей жизни – парня по имени Даниил. «О, зачем тебя назвали Даниилом… Все мне снится, что тебя терзают львы…»[9] Параллельная реальность – за окнами фотосалона осень, сладкий ноябрь. Они с Даниилом в этом самом зале стоят друг против друга. Его мать Регина переодевается в фотогримерке. Костюмная фотосессия, где она предстала перед камерой в образе одалиски с попугаем, только что завершена. Софиты погашены. В руках Даниила клетка, и попугай в ней качается на качелях, издавая пронзительные злые крики. В четвертый раз она встречается с Даниилом. Он каждый раз приезжает с матерью, играет при ней роль шофера. Первая встреча – обычная, клиентская: Регина узнала об их фотосалоне в «Инстаграме». Ей надо сделать две хорошие фотографии для календаря РЖД, такой у них «стрим» в компании – лучших сотрудников на глянцевую обложку. Вместе они тогда сразу отправились выбирать городскую натуру – остановились на небоскребах Сити и высотке на Красных Воротах в качестве фона. Две фотосессии прошли в течение недели. Все это время она, Ирина Лифарь, видела, как Даниил… как он меняется, как он смотрит на нее. Не отрывает глаз… Светловолосый принц из «Дюны». Так она обозначила его для себя сначала. В свои двадцать шесть он выглядел совсем юным. Несмотря на то что последние три года она, Ирина Лифарь, вообще не имела связей с мужчинами, заменив секс кокаином и амфетаминами, она ловила себя на грешной и распутной мысли, что хотела бы увидеть красавчика голым. И сделать с ним совершенно особую откровенную фотосессию. Приколоться… Итак… Они впервые наедине. Мать-одалиска переодевается, и чадо ее расхрабрилось. Даниил указывает на фотопостеры, что украшают стену мастерской. – Это что? – Губы. – А это? – Соски. Грудь. Мои работы к «Городу женщин» Феллини. Смотрел кино, пацанчик? – Ирина Лифарь достает из мраморного стакана самокрутку с травой, щелкает зажигалкой и пускает дым канабиса прямо ему – на, вдыхай меня! – Нет. – Он не отрывает от нее взора, его голубые глаза горят. – Только в компьютер свой зыришь, да? – Она снова пускает дурманящий дым ему в ноздри. – Нет. И я не пацанчик. Это ты похожа на мальчика, как на полотнах Караваджо. – О, образованный. – Ирина Лифарь усмехается. – Богатенький образованный детка. Красивенький какой… – А это что? – Он указывает на третий фотопостер. – Вагина. Знаешь, что это такое? – Знаю. – Он наклоняется, ставит клетку с попугаем на пол и делает к ней шаг. – В учебнике по биологии прочел, птичник-ботаник? – Нет, имею личный опыт. – Пацанчик… а не рано еще тебе? – В самый раз, Андрогинка. – Как… как ты меня назвал? – Как слышала, Андрогинка… Моя королева… Как же ты красива сейчас… Даже представить не мог себе, что есть такие, как ты! – Он… этот светловолосый юнец, что моложе ее на целую жизнь, столь сдержанный с виду, даже робкий, лощеный маменькин сынок, внезапно хватает ее в объятия, запуская пальцы в ее темные короткие кудрявые волосы и… впивается поцелуем ей в губы. В тот миг ее впервые посещает мысль, что с головой у него явно не все в порядке. Но… он целуется так страстно, так сладко, он уже завладевает ею, ее телом, ласкает ей языком шею, ключицы, поднимает подол ее черной хлопковой рубашки, целует живот, падая перед ней на колени, стягивает вниз ее широкие брюки, покрывая поцелуями черный, изящно подбритый треугольник и ее бедра… – Даня! Я готова, можем ехать! – зычный голос его матери из гримерки. Они буквально отпрыгивают друг от друга. Они тяжело дышат. Она хочет что-то ответить богатой дуре-клиентке. Но Даниил снова по-мужски властно притягивает ее к себе, буквально задушив новым поцелуем, сует ей руку между ног, гладит, ласкает… Конечно, он шизофреник. И при этом сексуально озабоченный! Но его дикие, почти животные… первобытные порывы внезапно возбуждают ее до такой степени, что она не может оттолкнуть его, она вся отдается его ласкам, его губам, его натиску. Когда Регина, его мать, выходит в зал, они встречают ее со спокойным, безмятежным видом бывалых любовников, обреченных лгать и лавировать. А прошло-то всего каких-то пятнадцать минут! Вместе, втроем, они долго придирчиво рассматривают на компьютере снимки одалиски. В тот момент Ирина Лифарь лишь молча дивится выбору своей требовательной клиентки. Впрочем, в костюмных фотосессиях чего только не встретишь сейчас – каких фантазий, каких тайных извращений! Закончив отбор, наотрез отказавшись от фильтров и фотошопа, мать забирает свое чадо, и они уезжают. Ирина Лифарь поздно вечером закрывает салон – звонит Эльге, та в Питере, шабашит со съемочной группой, деньги им нужны, и она подрабатывает. Звонок в переговорник – динь-дон. Еще не открыв, она, Ирина, уже знает, кто это. Даниил стоит на пороге с букетом белых роз. Он снова набрасывается на нее, как дикарь, и они начинают целоваться. Занимаются любовью и под Губами. И под Сосками. И под Вагиной – на полу, у стены, у окна. – Мамочка тебя дома не хватится? – спрашивает Ирина, переводя дух, затягиваясь травой и давая ему тоже попробовать самокрутку. – Я от нее ушел. Теперь моя женщина – ты. Моя королева, жизнь моя. Любовь моя вечная. Мы с тобой скоро поженимся, да? Ей опять кажется, что она связалась с безумцем. Разве их поколение, что выросло на вселенной Marvel и компьютерных играх, знает такие любовные слова? И она спрашивает: – А у тебя с головой все в порядке, пацанчик мой? – Нет, – признается он честно. – Я особенный. Я, возможно, тоже Четвертый. Я тебе расскажу. Ты поймешь. Он остается с ней. Он забирает у матери ключи от арбатского особняка и перевозит туда Ирину Лифарь. Они живут вместе и строят планы на будущее. Он тратит на нее деньги с кредитки, а затем весь наличный кеш из банка, успев до того, как мать заблокирует карту. Они подают заявление в загс. В постели он неистов, ненасытен. Юный самец, дорвавшийся до самки в сезон спаривания. Она кричит от блаженства, стонет в его объятиях. Она покупает в аптеке тесты на беременность и постоянно их проверяет, уже не надеясь на противозачаточные. В ослеплении вожделения она доходит до того, что уже готова сама разделить с ним свое туманное будущее. Он подчиняет ее плотски, и она уже страшится его потерять. Ночь за ночью после секса он рассказывает ей такие вещи, что ее убежденность в его психозе, в его больной голове лишь крепнет. Но потом, после бесед и бреда, они занимаются любовью – опять, и опять, и опять… И все меркнет перед ненасытностью их сердец, бьющихся в унисон, перед хищным обоюдным зовом их плоти. В дурмане канабиса, а затем и кокса, и метамфетаминов… Все, все меркнет, уходит дымом под высокий арбатский потолок… Ее неверие… Ее врожденный скепсис… Ее опасения…