– Кто там закрылся от вас? – спросил старлей. – Ира… моя девушка… моя невеста. – Вы с ней поссорились? – Нет! Пожалуйста, скорее, ломайте дверь! Давайте вместе! Ира!! – Даниил заорал громко, колотя в дверь кулаками, затем ударил плечом. – Ирка, открой мне!! Он сам был как безумный. Все это в тот миг старлею крайне не понравилось, и он строго спросил: – Вы пили? Алкоголь? Ты что-то сам принимал? – Пожалуйста! Не спрашивайте, сломайте дверь! Иначе будет поздно! – кричал Даниил. – Немедленно откройте! Полиция! – Старлей постучал в дверь. Никакого ответа. Лишь всхлип… или сдавленный стон… Старлей примерился и ударил в дверь плечом – крепкая! Он ударил ногой – обычно это помогало, но не сейчас. – Скорее! Стреляйте в замок! У вас же пистолет! – орал Гришин. – А если я в вашу знакомую попаду? – Старлей достал табельный и рукояткой шарахнул по замку, а затем снова ногой в дверной косяк. Послышался треск. Вдвоем с парнем они с разбега ударили в дверь плечом и… Она поддалась, распахнулась – они едва не упали, влетев в зал, где не было ничего, кроме горы стройматериалов, лестницы-стремянки, старинной хрустальной люстры под потолком да круглого дубового стола. За столом боком к ним на стуле сидела худая черноволосая женщина лет за тридцать в шелковом черном платье-комбинации. Она сидела в луже крови, стекавшей со стола, капавшей на пол. В левой руке ее была пила. И этой столярной пилой она словно автомат водила туда-сюда… туда-сюда, отпиливая на своей правой кисти пальцы. Окровавленные обрубки – указательный и средний – валялись на столе. На глазах потерявшего дар речи полицейского женщина пилила свой безымянный палец с помолвочным кольцом… Старлей и жених бросились к ней. Она обернулась. Старлею показалось, что перед ним слепая – таким темным, пустым, отрешенным был взгляд ее черных глаз, затуманенных дикой болью… Они все молчали, потрясенные рассказом. – Я сам у нее отнял пилу, – тихо продолжал старлей. – Парень ее, этот Гришин, он чуть в обморок не хлопнулся. От него было мало толку. Я с ней сам боролся, вырывая пилу, она не отдавала, хватка такая сильная, цепкая, а она ведь уже много крови потеряла. И она не кричала, понимаете? Какая боль адская… Но она не кричала сначала… Я снял свой ремень, стянул ей предплечье. Сдернул свою рубашку форменную и замотал ей кисть. Я схватил ее на руки и потащил в свою машину патрульную. Парень за мной волочился, я ему крикнул, чтобы куртки взял, обувь, мороз же… Рванули в Склифосовского. И в машине она словно от шока очнулась. Начала так орать от боли… В Склифе ее сразу забрали в хирургию. Я все пытался добиться от ее жениха – что случилось? А он мне – вы сами видели, вы свидетель. Она заперлась в зале и отпилила себе руку. Дежурный врач-хирург мне подтвердил – акт членовредительства. Они сами были в шоке – врачи, сделали ей экспресс-анализ на наркоту. – И какой был результат? – спросил Гектор. – Кокс… кокаин в ее крови обнаружили. И доза приличная. А пальцы ей ведь в Склифе так и не пришили. Неоперабельно было уже. Только мизинец удалось спасти. А до большого она сама с пилой не добралась. Глава 20. Пила Старлей и замначальника отдела по оперативной части снабдили капитана Блистанова адресами Ирины Лифарь, найдя их в собственной компьютерной базе происшествий. Замначальника пообещал запросить в архиве и прислать материал по суициду. Сам он ничего конкретного о тех событиях не помнил, старлей тоже. По компьютерной базе установили дату самоубийства сына Гришиной. Он покончил с собой спустя три месяца после трагедии с пилой. Услышанное потрясло Катю, но она изо всех сил пыталась не показать Гектору свой страх и растерянность. Нельзя паниковать и распускаться, ты же сама попросила его о помощи, хотя он и появился так внезапно в Полосатове, тайно следуя за тобой… Однако ощущение пока еще невидимой, но грозной опасности в душе лишь нарастало. Капитан Блистанов тоже, казалось, растерял свою жизнерадостность. Вид имел точно мешком прибитый. И только Гектор выглядел спокойным, до предела собранным и сосредоточенным. – Два адреса Лифарь – ее фотосалона, что на Ленинском проспекте, и места проживания – Красногорск, 17-й микрорайон, – объявил он. – До Красногорска долго ехать. До Ленинского ближе. Предлагаю сейчас прямо туда. – Гек, вы думаете, она работает, фотографирует клиентов после такой травмы? – усомнилась Катя. – Прошло больше полутора лет. Есть-пить ей надо? Жених ее повесился, особняк от нее уплыл. – Гектор крутил руль, сворачивая в паутину арбатских переулков к Садовому кольцу, к Зубовской. – Давайте проверим сначала адрес фотосалона. – Сама себе руку пилой, – прошелестел с заднего сиденья капитан Блистанов. – Да что же это? Под коксом, что ли, она была, себя не помнила в трансе? Так мой папик-актер под коксом на сцене играл, как мне мать моя начальница рассказывала. В «Свадьбе Кречинского» публику до экстаза доводил. Мать к нему перед спектаклем, бывало, приедет, всю его гримерку в Малом театре обыщет. А у него серьга была в ухе с секретом, мода тогдашняя. А в сережке кокс. – Знаете, что меня больше всего удивило в доме Регины Гришиной? – спросил Гектор вдруг. – Фотографии? Портрет? – Перед глазами Кати возник художественный снимок юноши с вороном. А затем страшное видение – женщина без лица с пилой в луже крови. – Нет. То, что в доме матери я не нашел комнаты сына. – Гектор повернул на Ленинский проспект, прибавил скорость. – Все свидетели утверждали, что Регина Гришина обожала парня, но его комната в ее доме отсутствует – на втором этаже ее спальня, ванная, гардеробная и ее кабинет. Внизу гостиная, кухня, терраса. – Но сын жил в особняке на Арбате, – возразила Катя. – Особняк пуст, мы сами видели заброшенный ремонт. Там ни мебели, ни шмоток. Кстати, вещи, одежда сына в гардеробной были, я видел: куртки, джинсы, обувь мужская, даже доска для скейтборда. А вот комнаты нет. Скажете – она могла его комнату под офис переделать? Но матери обычно трепетно хранят все, что связано с обожаемыми детьми. Всю обстановку. Когда Гришина купила участок в Полосатове и построила коттедж, парню исполнилось лет шестнадцать. У меня такое чувство, что его комнаты, его личного пространства там не было никогда. С самого начала. – Что вы хотите этим сказать, Гек? – Катя корила себя – занялась фотографиями тогда, а важных вещей, нестыковок в доме и не заметила даже! – А то, что в доме в Полосатове всего одна большая спальня. Катя умолкла. Вспоминала дом, как она одна бродила на втором этаже… Фотогравюра голой женщины с веером и ящером у ее ног… Встроенный шкаф, который Регина Гришина запирала на ключ от домработницы, где они обнаружили ее дорогие сумки и тот фрагмент кожи пресмыкающегося. Это ли она прятала от своей домработницы-филиппинки? А что еще они тогда не спросили у домработницы Карлы? Катя достала мобильный и позвонила на номер филиппинки, включив громкую связь. – Алло, Карла, здравствуйте, помните меня? – спросила она по-английски, когда домработница ответила, явно струсив – зачем полиция опять ей звонит? – Вы ведь почти четыре года работали у Гришиной, да? Вы застали время, когда ее сын жил с ней, а не на Арбате? – Конечно! Сначала он жил с мадам. Потом уехал, когда познакомился с той своей женщиной. – С невестой, которая вас выгнала, заподозрив, что вы шпионите за ними по приказу мадам? – Да, я вам говорила об этом. – Домработница Карла совсем встревожилась. – Но я не шпион! – Нет, нет, не волнуйтесь. Скажите, а в комнате сына вы убирались? Пауза. – Я убиралась в спальне, – ответила Карла. – И всюду. В ванной, в туалете. На кухне. – Сын не имел своей комнаты? – Ему принадлежал весь дом, – ответила домработница Карла. – А спали они ночью в постели мадам. Вместе. Я сразу догадалась. Только вида не подавала. – У меня еще один вопрос к вам. В доме вы видели фигурку одалиски? – спросила Катя. – Маленькая статуэтка. – Из глины? Дешевая, – ответила Карла. – Она стояла в спальне мадам на комоде. Катя поблагодарила домработницу и отключилась. Гектор и капитан Блистанов переглянулись. Они все слышали и поняли. Катя подумала, как хорошо, когда твои друзья знают языки, как это жизнь облегчает! – Кстати, насчет одалиски, – встрепенулся Блистанов. – Я ее вечером матери моей начальнице отдал – так ведь официальным путем экспертизы не дождешься неделю, а мать обещала помощника послать в экспертное управление, чтобы сразу проверили. Я, пока опера в Арбатском ждал, глянул, они мне предварительный отчет скинули по электронке – фигурка из раскрашенной глины, винтаж. Сделана в начале прошлого века. Кустарное изделие народных промыслов. Место – предположительно Ближний Восток. Никакой художественной ценности не представляет. Они сложили фрагменты-осколки – вот смотрите фото. А я вечером, как вы уехали, сидел в отделе в Полосатове и решил скрины себе сделать всех фотографий зловещих. Если сравнить совмещенные осколки фигурки и фото афиши с одалиской, получается очень похоже. Он вывел на экран мобильного обе фотографии и протянул телефон Кате. Гектор тоже глянул. – Есть сходство, но смутное, – заметила Катя. – Однако теперь мы знаем, что фигурка одалиски принадлежала Гришиной, именно из ее спальни убийца забрал ее и разбил в лесу. То есть он заходил в дом. Гек, вы были правы… С этим все ясно. Но вот слова Карлы насчет отношений матери и сына… даже не знаю, что сказать… – Сейчас и это проясним. Мы уже приехали. – Гектор свернул с Ленинского проспекта на съезд к Третьему кольцу и через две минуты затормозил у стеклянного здания в стиле семидесятых годов с пристройкой из стекла, похожей на магазин. Они вышли. Катя поняла, что перед ними Нескучный сад – та его часть у Ленинского проспекта и Академии наук, куда она в своих пробежках не добиралась. Гектор направился прямо к одноэтажной пристройке-стекляшке. Окна-стены изнутри были наглухо закрыты промышленными стальными жалюзи, нельзя рассмотреть, что внутри. Дверь сбоку выглядела как монолит – крепкая, стальная. Над ней вилась неоновая вывеска «Фотосалон «ИраЭль». В закатном свете августовских сумерек неоновая вывеска мерцала багрянцем. Стеклянное здание пестрело объявлениями об аренде в пыльных окнах – по виду явно старый НИИ, перепланированный в офисный центр. На стоянке всего несколько машин. Перед фотосалоном припаркован старый белый «Мурано», тронутый коррозией. Гектор нажал на кнопку звонка. Динь-дон в переговорнике. – Кто? – Полиция. – Мы закрыты. – Я сказал – полиция. Откройте! Дверь приоткрылась.