– А что случилось с вашей Мармеладкой Соней в молодости? Ей ведь тоже причинили увечье? Как именно? Каким способом? Кто это сделал? Мы слышали, например, будто в том, что произошло, виновата была Регина. – Гектор закидывал Четвергова вопросами, заколачивая их, как гвозди. Четвергов тяжело опустился на стул, сцепил кисти рук в замок, глубоко вздохнул. – Рига ни при чем. Мармеладка сама нанесла себе рану. Изуродовала лицо, – ответил он глухо. – В гримерке сочинского цирка на глазах артистов. – Чем? Тоже пилой? Атрибутом апостола Симона Зилота, основателя секты, и одновременно инструментом, столь любимым фокусниками в цирке, для распилки одалисок? – Ножницами. – Четвергов глядел на них остро и пристально. Что-то в облике его снова изменилось. – Она воткнула их себе в щеку. А потом пыталась отрезать себе нос. Регина ее остановила, силой отняла ножницы. – Почему она с собой такое сделала? Или, скажете, и она была наркоманка? – Вы сами у нее спросите. Я знаю только, что говорили потом врачи Великой и матери Мармеладки, гримерше… Нанесение увечья в истерическом припадке. У нее и сейчас проблемы с психикой. – На почве чего с ней приключился такой странный припадок? – Отчаянный поступок. Великая тогда в Сочи хотела расстаться с ней. Убрать ее из своего номера. Снять с роли девушки-ящерицы, что вылупляется на глазах публики из вселенского яйца… Вазы в форме яйца, наполненной водой. – Не объяснение, а маразм какой-то, – хмыкнул Гектор. – Вы бы послушали себя, Четвергов. – Да, вы бы послушали себя сейчас, – подхватила и Катя. – У вас ведь там что-то происходило. И вы это от нас утаиваете. Рассказываете о внешних событиях, но не о причинах. А нас интересуют именно они. А то ведь… вы один из главных подозреваемых по делу об умышленном убийстве. По многим основаниям. Ваша первая любовь за вашей спиной обзванивала врачей, интересовалась причинами смерти вашей жены. А вы, что бы там ни говорили нам, желали видеть Даниила своим сыном. И один намек на то, что мать и сын практиковали инцест, стал бы для вас, судя по вашей бурной реакции, таким толчком к совершению преступления… Можно понять… Все это мы можем понять. Нам неясно другое. – Что вам неясно? – Что у вас творилось? Что происходило в дни вашего детства и юности вокруг Мегалании Коралли? Что через много лет случилось в семье Регины Гришиной? Почему люди внезапно хватались за ножницы, за пилу… Отчего вдруг в семидесятых покончил с собой – утопился молодой любовник Мегалании Коралли? Почему много лет спустя Данила вскрыл себе вены, а затем повесился? Почему Регина трепетно хранила в доме фотографии факирш? И что все-таки на самом деле произошло с укротительницей Бугримовой, враждовавшей с вашей странной бабкой? – И за что вдруг на вашу бабку-факиршу в качестве щедрого дара свалился особняк, числившийся долгие годы на балансе НКВД – МГБ? – закончил Гектор. – Ей его лично Всеволод Меркулов подарил с согласия Берии, – ответил Четвергов. – Она сама нам хвалилась. Меркулова ведь сразу расстреляли после ареста в 1954-м. Через несколько часов, прямо в камере. Словно хотели, чтобы он особо не болтал на допросах, когда ему пальцы начнут дробить, пытать… Полковник, давайте сыграем с вами в одну игру, а? Я вам расскажу, что знаю. Но при одном условии. – Каком? – спросил Гектор. – Я нормальный образованный человек с устоявшимися взглядами на жизнь. Я не убийца. Можете думать что угодно, но Регину я не убивал. Если я вам начну рассказывать некоторые вещи из нашего семейного прошлого… то вы моментально причислите меня к категории психов и начнете и дальше плести паутину ваших беспочвенных подозрений. Такой поворот меня не устраивает категорически. Поэтому я хочу, чтобы некоторым фактам, о которых, возможно, я вам и расскажу, вы сначала нашли подтверждение в других источниках. Которым вы, ну, если не доверитесь полностью, то, по крайней мере, воспримете их всерьез. – Что за источники? – На Великую в старом архиве КГБ в анналах есть досье, – объявил Стас Четвергов. – Я узнал о нем несколько лет назад в беседе с вашим бывшим коллегой, генералом – мы с женой и ее братом отдыхали в Италии в одной компании, ну и разговор зашел… Я через брата жены пытался добраться до этого досье. Меня мучило любопытство, что там они, кагэбэшники, насобирали на мою великую бабку. Но я не смог. Дело оказалось шкурным, и брат жены отказался помочь – он за свою должность трясется. Вы, полковник, человек другого склада, возможно, лишь вы сможете добраться до досье. Если повезет – прочтите его. И потом мы поговорим начистоту. С одним условием – вы меня ознакомите с досье. И лишь тогда я вам расскажу личные впечатления о жизни всех нас в те годы и потом, после… в тени Мегалании Великой. Пауза. Катя замерла: такого поворота они явно не ожидали. – Ладно. Принято, – объявил Гектор. – Капитан, решение за вами как начальником отдела полиции. – Он обернулся к молчавшему все это время Блистанову. – Отпускаем его пока что или закрываем в камеру? – Гектор отстегнул от пояса наручники. – Подонок! Да за что меня в камеру? Я тебе как человеку, а ты… – Стас Четвергов снова взвился. – Основания закрыть всегда найдутся. Вы Гектора Игоревича сукиным сыном обозвали один раз и сейчас повторно оскорбили, – нашелся Блистанов. – За неуважение при исполнении. – Да при каком исполнении? Кто он вообще здесь такой?! – Но вы же именно с ним беседовали. В игру предложили сыграть насчет досье, условия ему диктовали, – хладнокровно заметил Блистанов (Катя подумала, что Полосатик далеко пойдет, так быстро он учится разным полицейским «гадостям с подходцами», прямо на лету подколы схватывает). – Ладно, я сегодня добрый. Отпускаем мы вас пока, гражданин Четвергов. Скатертью дорога. – Все следующие наши встречи в рамках уголовного дела только в присутствии моего адвоката, – предупредил их «гангстер». – Насчет досье – вопрос особый. Выгорит – обсудим в частном порядке. Глава 26. Верка-шмыга Когда Катя и Гектор уже собирались покинуть Полосатово, капитану Блистанову позвонила менеджер Гасанова, сообщив, что с ней только что связались родственники Гришиной – сначала Алла Тюльпанова, а затем и ее младшая сестра Вера – насчет подготовки к похоронам и вещей для покойницы, которые необходимо забрать из опечатанного полицией дома. – Вызывай сестриц на завтра после обеда, – шепнул Гектор Блистанову. – Пусть приедут, ты им откроешь дом, и заодно мы глянем, как сестрички ладят друг с другом. Уже из «Гелендвагена» он продолжил сыпать приказами: завтра утром встречаемся в Москве, навестим Невесту-Фантом – так он назвал Ирину Лифарь. Пора для беседы настала. – Гек, как, по-вашему, досье на Мегаланию Коралли действительно существует? – спросила Катя, когда он вез ее домой. – Наверняка. Я сам об этом думал, как только узнал, кто ей домишко подарил. Но я решил, что наградили ее за активное стукачество. Что завербовало ее НКВД еще в тридцатых, когда, по словам Четвергова, у них родню – попов расстреляли и самой Коралли аукнулась жизнь в Берлине. За такие вещи тогда арестовывали, ссылали, а ее не тронули, выходит, она чем-то откупалась – так я считал. Доносами, стучала на коллег по цирку. Досье завербованного агента. Подобный компромат на знаменитостей до сих пор под замком хранится в моей бывшей конторе, потому что открой ящик Пандоры – мало не покажется. Но в случае с Великой… что-то здесь не то. Ее досье иного сорта, как мне теперь кажется. – И вы сможете достать его из архива? – Приложу максимум усилий. – Он искоса глянул на Катю. – Не скрою – или это будет очень быстро, или никак. Очень быстро – если я отыщу канал к сотруднику архива, который нам согласится досье показать. – Два звонка – три имейла? – улыбнулась Катя. На лице Гектора появилось столь ей знакомое разбойничье, чуть виноватое озорное выражение. Наконец-то! Мрачная меланхолия отошла на второй план, и она была безмерно этому рада. – Скажем, десять имейлов и семь звонков. Но как карты лягут. И все зависит от того, какой режим секретности распространяется на досье факирши. Какие грифы наляпаны. Я вечером начну искать концы перед вояжем в Звенигород. – Вы собираетесь купить досье? – Купить возможность с ним ознакомиться. – Гек, я тогда финансово тоже буду участвовать – расходы пополам. Он состроил гримасу – О-О-О! Потом – У-У-У и… расхохотался. – Катя… ой, я не могу… вы чудо. Но подсудное ж дело – подкуп должностных лиц. Правда, как мы с вами по Староказарменску помним – полным-полно чушек, которые спят и видят быть подкупленными. – Мне Полосатик рассказал, как вы в своем 66-м отделе свершили правый самосуд. – Катя смотрела на него. – Он в даркнете раскопал, как кто-то был травмирован падением из окна, но остался жив, чему я рада – не за свинью ту, а потому… – Что? – Он смотрел на нее уже без улыбки, серьезно. – Потому что подонков надо учить, Гек. Я бы, наверное, то окно пошире распахнула, когда вы его… летите, голуби, летите. Он снова глянул на нее так, что она поняла – их размолвка осталась далеко позади. – Чертов даркнет, кто только туда всю инфу сливает? – хмыкнул он. – Сплетники. Никакой частной жизни, а? Но спасибо за понимание и поддержку, Катя… А досье Мегалании Коралли – исключительно моя забота. В случае чего – отвечу один. Я тот еще незаконник. – Если вы его достанете, мы его потом покажем Четвергову? – Да. Он назвал свое условие, я его принял. Его показания нам необходимы, потому что он знает всю ситуацию изнутри. – Подруга Гришиной Софья Мармеладова тоже знает, Гек. – Вытащим мы ее из ее раковины, не волнуйтесь. Однако сначала досье. У ее дома он вышел из машины и снова проводил ее до подъезда. – Так завтра… как мы? – спросил, словно опять его обуяли сомнения. – Утром, как всегда. И Блистанова потом по пути подхватим. А вы в Звенигород? Еще одна бессонная ночь… – Ничего. Справлюсь. – Он робко взял ее за руку. – Спите спокойно, Катя. Ночью Катя просыпалась несколько раз, проверяла мобильный. Гектор не звонил. И ночной чат молчал. Она вертелась в постели, взбивала подушку, откидывала легкое летнее одеяло, шастала на кухню, пила воду и опять тянулась к мобильному – ни весточки… Пусто… Не беспокойно, но и не радостно… Гектор весь вечер, вернувшись домой в Серебряный Бор, звонил по многим номерам и списывался в мессенджере. Затем он помог сиделке вымыть в душе на ночь больного отца, сам надел на него ночные памперсы и уложил в кровать, поднялся к себе в лофт наверх. До двух ночи он, чтобы хоть как-то сбить возбуждение, бродившее в его теле и крови, как огненный хмель, весь этот долгий их общий с Катей день, до изнеможения выкладывался в своем спортзале – занимался растяжкой, что было еще трудно после операции, но он превозмогал себя. Делал стойку на руках, отрабатывал силовую гимнастику – на гибкость. Затем принял душ, переоделся в чистые спортивные брюки, натянул черную толстовку с капюшоном, надел кроссовки. Старухи сиделка и горничная, мирно спавшие в своих постелях, даже не услышали, как он опять уехал. В половине четвертого, оставив «Гелендваген» на обочине, забрав сумку с оборудованием, он подошел к дому Резиновых на окраине Звенигорода, легко перемахнул через забор и закрепил под днищем внедорожника Захара Резинова датчик – маяк слежения. Отойдя в тень сарая, он начал настраивать программу на планшете и синхронизировать со своим мобильным. И внезапно услышал негромкий шум. Что-то возилось, царапалось в сарае. И вдруг… хрипло, тревожно, громко закаркал ворон. От неожиданности Гектор замер. Экраном планшета осветил сарай – старая гнилая хибара, на двери замок. На террасе дома Резиновых вспыхнул свет. Скрипнула дверь. Вера Резинова в короткой ночной рубашке, открывающей ее толстые голые ноги и полные широкие плечи, спустилась с крыльца и направилась к сараю. Гектор выключил планшет и бесшумно отступил в темноту. Вера Резинова… Верка-Шмыга – он вспомнил прозвище, данное ей Стасом Четверговым, – прошла мимо него на расстоянии вытянутой руки, не заметив. Она отперла замок сарая, распахнула дверь, дотянулась до выключателя – лампочка загорелась. Гектор увидел клетки с кроликами. А еще в сарае был тощий шелудивый бродячий кот. Он царапал и тряс сетку клетки, пытаясь добраться до кроликов. Вера Резинова схватила стоявшие в углу сарая вилы и… Она ткнула ими прямо в голодного бродячего кота, намереваясь пропороть ему брюхо. Однако кот оказался проворным – метнулся в угол, в лаз, прокопанный под стеной. Вилы вонзились в клетку. Сила удара была такой, что они застряли в металлической сетке и дереве рамы. Верка-Шмыга оказалась женщиной не слабой. И снова громко, хрипло, тревожно закаркал ворон! Гектор увидел черную птицу в отдельной клетке. Ослепленная среди ночи ярким электрическим светом, она хлопала крыльями и билась о сетку, рвалась прочь из клетки и каркала, каркала, буквально орала от страха.