— Оно принадлежит мне… Они восходили к злейшей из злейших вершин мира, на которую ступали лишь мертвые и проклятые. — Сё… — Твердыня… — Ссспасения! Ярость, лихорадочная, самозабвенная, титаническая, овладела членами и голосом старого чародея. Он взвыл, напрягся всем своим телом, всей мощью делавшей его непобедимым на стольких полях сражений. Но уродцы только пускали слюни и хихикали по очереди, один за другим. — Нау-Кайюти … Он подобрал под себя ноги, сел, умерил голос, напрягся, члены его раскраснелись и затрепетали… рванулся всем своим существом… — Вор… Железо трещало, но не поддавалось. — Ты вернулся… — В дом… — Что обокрал… Он осел в смятении на пол, с насмешкой посмотрел на уродцев. Различные лица, сведенные бессилием и немощью к одному. Разные голоса, втиснутые в один единственный голос старостью и вековой ненавистью. Десять убожеств, но одна древняя и злобная душа. — Проклятье ждет тебя! — Взревел великий князь. — Вечное мучение! — Твоя гордость… — Твоя сила… — Суть ничто, кроме искры для… — Похоти… — Моих созданий… Мысли великого князя промчались сквозь душу старого колдуна. — Они процветут… — В твоих горестях… Они поднимались… поднимались посреди вони и тьмы. Огромная, с золотыми ребрами горловина рога, проплыла мимо и вниз. — Проклятье! — Возопил Нау-Кайути. — Как долго ты еще сможешь продлевать уловками эту отсрочку, старый нечестивый дурак? — Твои глаза… — Вынут… — Мужское естество… — Отрежут … — И я предам тебя… — Своим детям… — На потеху и поругание… И Нау-Кайюти расхохотался, ибо страх был вовсе неведом ему. — Пока свое слово не скажет Преисподняя? — Ты будешь сокрушен… — Побит и унижен… — Раны твои изойдут кровью… — Черным семенем детей моих… — Честь твоя будет брошена… — Пеплом… — На горние ветры … — Где Боги соберут её! — Прогудел великий князь. — Те самые Боги, от которых спасаешься ты! — И ты будешь рыдать… — Тогда… Платформа со Знаком Силя возносилась в окружающей тьме, прямо к сверкающему золотом просвету. Прикованный к прочному остову, старый колдун вскричал со всей безумной непокорностью, взревел с не принадлежащей ему силой. — И когда всё это будет сделано… — Ты расскажешь мне… — Где твой проклятый наставник… — Сокрыл … — Копье Ца… А потом пришел ослепительный свет, мерцающий и холодный. Кашель… словно он вдруг поперхнулся слишком студёным воздухом. Ночь обрушилась сразу, как только они спустились с противоположной стороны ледника, заставив их разбить лагерь чуть пониже померзлых высот. Они устроились на безжизненном карнизе, на камнях которого, на южной стороне, солнце накололо узоры лишайника. А потом уснули, прижавшись друг к другу — в надежде, и ради того, чтобы согреться. Теперь, протирая глаза, старый колдун увидел, что Мимара, обняв колени, сидит на приподнятом краю карниза и вглядывается вдаль, в сторону разрушенного талисмана Ишуаль. На ней, как и на нем самом, были подопревшие меха, однако, если он предпочел упрятать под шкуры краденный нимилевый панцирь, Мимара натянула золоченый хауберк прямо поверх одежды. Она посмотрела на него с любопытством, не более того. Прямо как мальчишка — при такой то прическе, подумал он. — Я видел сон… — проговорил он, обнимая себя для тепла руками. — Я видел его. — Кого? — Шауриатаса. Объяснений не требовалось. Шауриатас — таким было оскорбительное прозвище Шеонанры, хитроумного Великого Мастера Мангаэкки, своим гением сумевшего обнаружить последних живых инхороев, и воскресившего их план разрушения мира. Шауриатас. Глава Нечестивого Консульта. В её глазах промелькнуло удивление. — И как у него идут дела? Старый колдун заставил себя нахмуриться, а потом расхохотался. — Не сказал бы, что он в своем уме. В освещенной утренним солнцем дали долина громоздилась и рушилась, овраги и рытвины соединялись друг с другом под немыслимыми углами, откосы щетинились елями, подпирая обрывы, вонзавшиеся в облака. Ишуаль вырастала перед ними на невысоких складках местности, башни и стены её повержены… оправа, из которой вырвали самоцветный камень. Ишуаль… Древняя твердыня Верховных королей Куниюрии, на целую эпоху сокрытая от людей. Когда вчера они с Мимарой пересекали ледник, он не знал, чего ожидать. Он имел какое-то представление о времени, o той безумной и невидимой кожуре, которой прошлое окружило настоящее. Когда жизнь была монотонной и безопасной, когда то, что случалось и случилось, образовало нечто вроде жижи, и парадоксы времени казались всего лишь прихотью. Но с тех пор как жизнь вновь сделалась весомой… настоящее ни когда ещё не казалось более абсурдным, более ненадежным, чем сейчас. Надо было есть, есть как всегда, любить, надеяться и ненавидеть также как и прежде — но это казалось невозможным. На двадцать лет он затворился внутри своих Снов, отмечая, как неторопливо копится груз ночных вариаций и перестановок. Единственным календарем ему служило взросление детей его рабыни. Прежние горести, конечно же, испарились, но всё же, каждый день казался тем днем, когда он проклял Анасуримбора Келлхуса, и с окровавленными ступнями начал свой путь в изгнание — так мало случилось с той поры. Затем была Мимара, с давно забытой мукой и новостями о Великой Ордалии… Затем были шкуродёры со своим злобным и кровожадным капитаном…