Библиотекарь мог ничего не рассказывать ему об Айокли. Боге-Воре. Боге-Убийце. Ухмыляющемся Боге. Анасуримбор Кельмомас нырнул в привычный сумрак, и шел в нем незримо, менее чем тенью на границе всех золотых пространств, возвращаясь к покоям императрицы-матери. Дышалось легко. Ты помнишь. Он замирал. Он крался, перебегал по укромным залам, и поднимался и поднимался. Казалось, что никогда ещё он не принадлежал в такой мере к этой плоской пустоте, разделяющей живых и тупых тварей. Никогда ещё не позволял так разыграться своей фантазии. Почему же ты отказываешься вспоминать? Мальчишка помедлил во мраке. Что вспоминать? Твое Погружение. Он продолжал свой путь вверх по расщелинам своего священного дома. Я помню. Значит, ты помнишь того жучка… Он отбился от матери, последовав за жучком, спешившим по полу в тенистые пределы форума Аллосиум. Он до сих пор помнил, как меркли отражения свечного канделябра на жестких крылышках мелкой твари, спешившей по плиткам пола…уводившего его всё глубже и глубже. К изваянию Четырехрогого Брата, вырезанному из диорита и отполированному. И что же? Кельмомас видел Его, совершая свой темный путь к небу, жирного и злого, сидевшего скрестив ноги в своей ячейке Дома Богов — и также наблюдавшего за жучком. Оба они ухмылялись! Это было твое приношение, произнес проклятый голос. Он обратился к одутловатой фигуре, а затем, скрючившись у её подножия, оторвал ногтями две ножки жучка, забегавшего кругами. Вот так шутка! Отец его был сосудом Бога Богов! А он сам при желании может обмениваться шутками с Ухмыляющимся Богом! И при желании может ущипнуть Ятвер за грудь! И как же Он хохотал. Мальчишка застыл во тьме — на сей раз уже абсолютной — и снова… Злобный Айокли смеялся. Они смеялись вместе, он и Ухмыляющийся Бог. Он улыбнулся этому воспоминанию. Итак, боги ищут нашего расположения… Он обладал Силой! И имел божественную природу! Имперский принц возобновил подъем, улыбка блекнущим синяком осеняла его лицо. Близнец его умолк, быть может погрузившись в то самое жужжание, превратившее его члены в пустые пузыри. И только выбравшись из лабиринта и очутившись в маминой спальне, осознал он степень владевшего им ужаса. Об Айокли в Храме всегда рассказывали одно и то же. Он — Хитрец, шут, обманщик, ловкач, он берет без сопротивления, не испытывая угрызений. Эскапады его увлекали молодежь, более всего любившую обманывать и дурачить своих отцов. Каждая выходка всегда казалась безвредной, всегда казалась смешной, так что он и другие дети только хихикали, а иногда и приветствовали Ухмыляющегося Бога. Но в этом крылась и ловушка, урок, — в моменте, когда жуткая истина Четырехрогого Брата разверзала свое бездонное жерло, в моменте, когда начинались смерти и погибель любимых и ни в чем не повинных — и когда дети вдруг понимали, что их также уже совратили, одурачили, заставили одобрять зло и порок. И всё ласковое, всё льстивое, всё жуликоватое и оттого человечное как одежда ниспадало на пол, открывая изначального, полного яда Бога, выросшего в гору за бесконечные века поглощения горя и ненависти. И они смеялись, он и его бестелесный брат, смеялись, замечая полные ужаса взгляды, слезливые протесты, отчаянные молитвы. Они смеялись, потому что всегда бывало одно и то же, и недоумки всегда оказывались одураченными одной и той же историей или похожими на неё. Они удивлялись этому абсурду, когда приветствия спустя сердцебиение сменялись жалобами — и тому, что души могут стремиться к покаянию, к суждению дураков, старших годами. Какая разница в том, кто и когда умрет? Старинные были, и все участники их уже умерли. Зачем же крючиться на коленях, если можно повеселиться? Айокли, рассудил мальчишка, много более умен, чем прочие из Сотни. Быть может Он не столько зол…сколько не понят. Только теперь имперский принц понял. Только теперь он мог измерить их ужас, режущее дыхание внезапного, катастрофического осознания. Если тебя одурачили россказни, значит, ты вооружен в жизни. Кельмомас часто думал о себе, как о герое, как о душе, обреченной властвовать. Смерть братьев и дяди самым непосредственным образом подтвердила его предположения. Всё указывало на то, что он будет наследником престола! Однако, россказни, как ему было известно, столь же ненадежны как сестры, они завлекают мысль в дымные лабиринты, заманивают её в надушенный коридор, при этом накрепко закрывая незримые врата. По причине простого невежества каждая жертва видит в себе героя, и без всякого исключения смерть становится их просвещением, проклятие их наградой. Боги всегда съедают тех, кто неспособен их покормить. И уже другой мальчишка, выкликая мамочку, стоял в роскошной опочивальне императрицы… мальчишка, уши которого, наконец, открылись для далекого гула предметов более ужасных, повисших над горизонтом ураганов, створоживших его кровь. Мерцающий фонарь бросал свет на прозрачный полог, освещал пустую постель, не которой змеями копошились тени. Из прихожей и расположенной за нею гостиной лился золотой свет. Кельмомас понял, что, не замечая того, пошел на звук голоса матери. — Любой ценой… — Пробормотала она, обращаясь к какой-то неведомой душе. Но к кому именно? Она принимала в своих покоях только тогда, когда требовалась полная тайна… — Так… — продолжила она голосом напряженным, связанным туго как жертвенная коза. — А что говорит Четырехрогий Брат? Кельмомас замер. Он просочился мимо мраморного столба в укромный альков. Он видел мать в её вечернем наряде, свободно откинувшуюся на спинку шитого золотом инвитского дивана, умащенную белой ворванью, вглядывающуюся в какую-то точку посреди комнаты. Красота её заставила его задохнуться, острые вспышки алмазов Кутнармии на головном уборе, уложенные блестящие кудри, безупречная карамель кожи, шелковые складки розового платья, скульптурные швы… Идеальный облик. Он стоял как призрак в темном алькове, бледный скорее от безутешного одиночества, чем от кровного родства с древними королями севера. Он вступил в дом Ненависти; он искалечил жучка, дабы преподать урок. И теперь Ненависть вступила в его собственный дом, чтобы проучить его самого. Он здесь… — негромко произнес голос. — Мы поручили Его Матери. Иссирал. Четырехрогий Брат топчет полы покоев Андиаминских высот. И оком души он видел стоящую напротив Извечную Злобу, курящуюся струйками Первотворения… Резким движением она посмотрела на него — внезапность едва не выбросила мальчишку из собственной кожи. Однако мать смотрела сквозь него — и на мгновение ему показалось, что ужас из его сна обрел реальность, что он сделался всего лишь видением, чем-то бестелесным… иллюзорным. Однако она прищурилась, свет лампы мешал ей, и он понял, что она не видит ничего за пределами, поставленными собою. И Кельмомас нырнул обратно во тьму, скользнул за угол. — Сквозняк, — рассеянным тоном заметила мать. Мальчишка бежал обратно в недра дворца. Укрылся в самой глубокой его сердцевине, где плакал и стенал, осаждаемый образами, визжавшими под оком его души, жаркими видениями сцен насилия над матерью, повторяемыми снова и снова… красота покинула её лицо, кожа расселась, уподобилась кровавым жабрам, и кровь брызжет на драгоценные фрески… Что же делать ему? Маленькому ещё мальчику! Но только она одна! Зат-кнись-зат-кнись-зат-кнись! Обхватив себя руками и раскачиваясь. Сопя и хлюпая носом. Только она! И никто другой! Неееет! Цепляясь, цепляясь, хватаясь за пустоту… Кто же теперь будет нас любить? Но когда он наконец возвратился назад, мать как всегда спала в своей постели, свернувшись клубком, на боку, костяшка указательного пальца почти прикасалась к губам. Он смотрел на неё большую часть стражи, восьмилетний призрак, клочок сумрака, взглядом более внимательным, чем положено человеку. А потом он, наконец, ввинтился в её объятья. Она была более чем тепла. Мать вздохнула и улыбнулась. — Это неправильно… — пробормотала она из глубины сна. — Позволять тебе бегать вольно как дикому зверю… Он вцепился в её левую руку обеими своими руками, стиснул с подлинным отчаянием. И застыл в её объятьях словно личинка. Каждый отсчитанный вздох приближал его к забвению, голова оставалась мутной после недавних рыданий, глаза казались двумя царапинами. Благодарность охватила его … Его собственная Безупречная Благодать. В ту ночь ему снова приснился нариндар. На сей раз, он сделал два шага, остановился под решеткой, подпрыгнул и проткнул ему глаз. ГЛАВА СЕДЬМАЯ Иштеребинт