Король нелюдей взирал на Сорвила с каким-то ожесточенным презрением. Упырь, облаченный в целое бурное облако черных шелков, припал справа к Престолу и что-то зашептал на ухо Короля. Это Харапиор, невольно ужаснулся молодой человек: ожерелье из человеческих скальпов топорщилось на груди этого существа, едва не касаясь щек. Выслушивая его, Нин’килйирас обратил взгляд к одетому подобным же образом выродку, стоявшему справа от Сорвила: к Вопрошающему, тому, кто допрашивал его в Предверии… К Ойнаралу Последнему Сыну. — Взвешен ли он? — С медью в голосе вопросил Нин’килйирас. Упырь потупился. — Ниом почтён, Тсонос. Человечек дал клятву убить Аспект-Императора. На блистательном челе короля поступили морщины. — Однако Харапиор видит в нем нечто большее. Он не простой Враг. Короткая пауза отяготила сердца. — Да… через него действует один из Сотни. Шелест восклицаний обежал собравшихся ишроев. С деланным безразличием король нелюдей опрокинул еще один ковш масла на собственный скальп. — Принцип Плодородия, — проговорил он, наклоняя голову под сверкающие и прозрачные струи. — Да, — ответил Ойнарал. — Та, которую Бивень именует Ятвер. Сияющий лик повернулся. — Знаешь ли ты, что это значит, Ойнарал Ойрунариг? Молчание. — Да. Король нелюдей открыто посмотрел на Сорвила, впрочем, избегая ответного взгляда. — Не кажется ли тебе, что Анасуримбор послал его к нам именно по этой причине? Он знает, что Плодоносящая восстала против него, не может не знать? А возможно подозревает, что Она заинтересована вот в этом существе. Смятение поразило Лошадиного Короля, ещё только зарождающееся, но уже острое, как наконечник копья. Так что же именно он представляет собой? Нечто подручное, вроде топора или мотыги? Немое орудие? Нариндаром, нарек его Цоронга. Священным ассасином. — Юнец провел не один месяц под ярмом Аспект-Императора, — пояснил Ойнарал жестким тоном, открывающим степень враждебности, не позволяющую смягчиться. — Зачем отсылать от себя опасного человека, если проще его убить? Король нелюдей взирал на Последнего Сына с тревогой и хмурой нерешительностью. Как странно видеть человеческое чувство на шранчьем лице. Как это естественно и как непристойно. — Так значит, путь Её пролег через нас … — проговорил Нин’килйирас. Сорвил услышал, как зашевелилось за его спиной явившееся из легенд сборище, как негромко заговорили между собой души слишком древние для того, чтобы удивляться, но, тем не менее, удивленные. — И теперь мы связаны с этим, — Ойнарал возвысил голос над общим ропотом. — Безвозвратно и неизменно. Король нелюдей снова повернулся к чаше, и снова окатил себя, пока голоса ишроев стихали и меркли, уносясь в пространство Железного Ораториума. — Владыка Килкуликкас! — наконец обратился он через голову Сорвила. — Что говорят квуйя? Владыка Лебедей шагнул из толпы собратьев. Перевязь инъйорийского шелка перекинутая через плечо и крест-накрест охватывавшая его торс, была настолько тонка, что казалась алой краской, выплеснутой на длинный нимилевый доспех. — Ойнарал Ойрунариг говорит правду, Тсонос, — ответил он. Король нелюдей с откровенным неудовольствием посмотрел на легендарного квуйя, а потом обратил взгляд к тому, кто стерег Сорвила. — Что скажешь о брате и сестре? Сорвила вновь окатила волна смятения, похожая на стаю игл, ещё глубже вонзившихся в до полной немоты заледеневшую кожу. — Сын ничего не знает, — промолвил Ойнарал. — Тсонос. — А дочь? Отпрыск прославленного Ойрунаса не торопился с ответом. — Конечно Харапиор уже сообщил тебе… Масляная улыбка. — Я готов выслушать твои мысли, Рожденный Последним. Ойнарал пожал плечами. — Что сказали тебе твои союзники… — Наши союзники, ты хотел сказать! — Нин’килйирас нахмурился. Упырь позволил себе три сердцебиения испытывать терпение своего властелина. — Никакие чары и заклинания не действуют на неё, — наконец ответил он. — Никакие. Более того, она оказалась совершенно нечувствительной к другим методам воздействия, находящимся в распоряжении Харапиора. Более того, она сама мучает его. — Это ложь! — Возопил Харапиор со своего места возле Чернокованного Престола. — Тебя должна обеспокоить та легкость, с которой Богиня прошла за этим мальчишкой в Переддверие, в то самое место, где якобы нельзя заметить твои проступки, — проговорил Ойнарал. — Ты трепещешь, владыка-Истязатель, зная, что твой подземный ад ничего не сокрыл от их глаз… и что были сочтены все твои преступления? Охваченный ужасом Харапиор замер на месте, не зная, что сказать. Ойнарал с презрением отвернулся от него к собранию владык Иштеребинта и выкрикнул: — Она и есть доказательство! Доказательство происхождения её отца! Того что… — Довольно! — Проскрежетал Нин’килйирас. Ропот тревоги облаком повис над платформой. Сорвила охватил животный ужас… Другие методы воздействия? Недели? Что здесь происходит? И откуда он может знать всех этих нелюдей? — Мы все принадлежим к одному дому! — Вскричал Нин’килйирас, возбужденно озираясь по сторонам, после чего опять оборотился к своему успокоительному маслу. — Одному! — Он поднял вверх лицо, чтобы в большей степени насладиться принесенной прохладой, а затем замер, устремив взгляд на кареглазого малыша-эмваму, немедленно попытавшегося сделаться незаметным. — И что ты советуешь? — Из толпы собравшихся спросил владыка Килкуликкас. — Предлагаю почтить Ниом, — начал Ойнарал, — как делали мы в течение всех и каждого прошедших ве… — И что дальше? — Проскрипел король нелюдей. — Советуешь заключить союз с людьми! С тварями, сжегшими Священный Сиоль, отправившими в рассеяние его сыновей! Перерезавшими горло Гин’юрсису! Неужели ты хочешь заставить нас полагаться только на слова, когда все мы, пусть эрратики, но эрратики оставшиеся в живых — он победоносно огляделся — можем избежать Преисподней? Ойнарал Последний Сын промолчал. Сын Нинара скривился, словно бы ощутив непорядок в кишечнике. — Как я устал от всего этого, Ойнарал Ойрунариг. Мне надоело вечно взывать к твоей душе, ограждать тебя от ужаса… как ты его именуешь… Слова эти он произносил, обратив взгляд к собравшимся ишроям — своей подлинной аудитории, сообразил Сорвил. Рассыпавшаяся на капельки, в каждой из которых отражалось упыриное собрание, струйка масла никак не могла стечь с чела короля. — Мне надоело выслушивать твои деликатные словеса в то время когда мы — мы! — живем в таком страхе перед Адом, что готовы сами впустить его в себя, будучи скорлупками — скорлупками! — в море бушующего безумия. Мы! Мы — оплот! И поэтому мы рушимся! Почему же ты стал таким изнеженным? Освобожденным от военных обязанностей своей родни? Своего племени? Избавленным, насколько это вообще возможно, от нашего общего проклятия? Мгновение тишины, отягощенной нечеловеческими размышлениями. — Я лишен твоей славы и твоего уважения, — кротким тоном ответил Ойнарал Последний Сын. — Это верно. Однако никто не может быть избавлен от твоей предательской крови, сын Вири. Некая доля решительности появилась в глазах Нин’килйираса, и Сорвил понял не просто оскорбительность этих слов, но и связанные с ними тонкости. Король нелюдей был внуком Нин’джанджина… Ниль’гиккаса более не было в живых. И остатки Иштеребинта были разделены надвое. — Подобные речи еще недавно карались смертью, — произнес Нин’килйирас голосом подобным удавке. Ойнарал только фыркнул. — Похоже, мы стареем быстрее своих намерений… — Ты будешь соглашаться со мной так, как соглашался с моим кузеном! — завопил охваченный яростью Нин’килйирас. — Ты! Будешь! Соглашаться! Ты будешь считаться с моим священным саном, ибо он восходит к крови Рода Высочайшего и Глубочайшего, Рода Королей! Я! Я в этом доме последний сын Тсоноса, и только потомки Тсоноса имеют право властвовать! Он взмахнул рукой в жесте сразу чуждом и знакомом, разбрызгивая масло по решетчатому полу. — Только я один являюсь потомком Имиморула! — Тогда, наверное, — кротко промолвил Ойнарал, — Каноны Усопших полезны одним только мертвецам. — Святотатство! — зашелся в крике король нелюдей. — Святотатство! — Голос его со скрежетом ударял в словно бы подвешенные в воздухе стены Чашевидной палаты. Сорвил сперва решил, было, что этот приступ ярости сулит скорую кончину упырю по имени Ойнарал Последний Сын, однако возбужденное, затравленное выражение на лице короля нелюдей немедленно уверило его в обратном. Его конвоир не столько рисковал, сколько провоцировал короля, понял Сорвил. Ойнарал не оскорблял, но демонстрировал… И Скорбь пожирала Нин’килйираса прямо перед их глазами. — Никто не оспаривает твоих прав, Тсонос, — заявил владыка Килкуликкас, делая шаг вперед и бросая одновременно хмурый взгляд в сторону Ойнарала — хмурый, но лишенный гнева. Возвысившись над Сорвилом, он стал перед Последним Сыном, блистая нимилевым хауберком, великолепным рядом с нечестивым золотом Нин’килйираса — соггомантовым хауберком, вдруг понял молодой человек. Многое, ох, многое промелькнуло в этом коротком разделенном обоими взгляде. Прежде чем присоединиться к Ойнаралу, квуйя опустил белую ладонь на его плечо, буквально заставив того пасть на колени. И все, кто был в железном Ораториуме присоединились к этому поклону, соединив за спиной пальцы рук. — Д-да, — промолвил Нин’килйирас, смущенно хмурясь. — Все мы — один Дом! И не лучше ли закончить на этом высоком чувстве? — Однако вопрос об этом смертном и о Плодородии так и остался нерешенным, — Напомнил ему Килкуликкас.