— Тогда мы должны бежать, — заключил мальчик. — Нет. Невежество. Именно на этом камне воздвигли братья свою великую крепость, твердыню, ограждавшую их от того, что было прежде. Тьме они противопоставили тьму, и это стало их катастрофической ошибкой. Лишь до тех пор, пока мир оставался в неведении о них, могли они пребывать в безопасности, не говоря уже об изоляции и чистоте. История. История явилась к ним в облике легионов бесчеловечных тварей, столь же скованных своими безумными страстями, сколь свободными были Братья. История пришла к ним в виде погибели и разрушения. Ишуаль пала задолго до того, как были разрушены её стены, Выживший знал это. Дуниане погибли задолго до того, как попытались укрыться в глубочайших безднах Тысячи Тысяч Залов. Мир каким-то образом узнал о них, и счел смертельной опасностью для себя. Наступило время узнать причину. — Что же тогда? — Мы должны отправиться с ними. И оставить Ишуаль. Обучение мальчика ограничивалось самыми элементарными вещами, так уж сложились для них эти годы. Он мог легко проследить эмоции этой женщины и старика, однако мысли и смыслы оставались полностью недоступными ему. Он едва мог достичь состояния Дивеституры или Разоблачения, первого этапа входа в Вероятностный Транс. Он был дунианином по крови, но не по выучке. Однако достаточно и этого. — Почему? — Спросил ребенок. — Мы должны найти моего отца. — Но зачем? Выживший возвратился к невозмутимому созерцанию пришельцев: старика и беременной женщины. — Абсолют оставил это место. Чертог Тысячи Тысяч Залов уходил в самые недра земли, глубоко забираясь в громаду окружающих гор… неисчислимые мили коридоров, вырубленных в живой скале. Целых две тысячи лет трудились дуниане, погружались в каменную плоть, вписывая математические головоломки в самый фундамент земли. Труд они использовали для укрепления тела, для того, чтобы научить душу мыслить независимо от усилий. А затем они пользовались лабиринтом, чтобы отделить тех, кто будет жить, от тех, кто умрет, и тех, кто будет работать, от тех, кому суждено учить потомство и порождать его. Они переделывали сильных и хоронили слабых. Чертог Тысячи Тысяч залов был их первым и самым жестоким судией, великим ситом, просеивавшим поколения, отбиравшим лучших и отвергавшим худших. Откуда они могли знать, что он послужит и их спасению? Визжащие напали без малейшего предупреждения. В предшествующие их появлению года творились всякие странности: посланные вовне Братья исчезали без следа, других обнаруживали мертвыми в кельях — совершившими самоубийство. Неведомое бродило среди них тенью не до конца вытравленного яда. Уединение их оказалось нарушенным — они знали только это и ничего более. Они не утруждали себя следствиями, полагая, что умершие отказались от жизни ради чистоты. Любое расследование обстоятельств их смерти только отменит жертву — и, быть может, сделает необходимым повторение её. Обращаться к неведению, даже столь священному как их собственное, значило рисковать. A никакой сад садом не будет, если нет возможности рожать семя. Визжащие обрушились на Ишуаль со всей своей силой и неистовством. Всех, находившихся в долине, отправили за стены, ворота заперли, и впервые среди дуниан воцарилось смятение и раздор. Привычная им жизнь в мире, приручённом вплоть до самых элементарных его оснований, в котором споры и обсуждения могли возникнуть из-за того, в каком направлении осыпается листва, ослабила их так, как они даже представить себе не могли. Наблюдая за потоком свирепых орд, хлынувшим с перевала, они ощущали её, эту свою уязвимость перед лицом бурного хаоса. Жизнь, прожитая в соответствии с ожиданиями, без подлинных трудностей, без неожиданности, ломает душу, в смятении отбрасывает её назад. И тут они поняли, что сделались изнеженными в своем тысячелетнем стремлении к Абсолюту. Некоторые, хотя их и было немного, бесхитростно пали под мечами врага, таков был беспорядок, воцарившийся в их душах. Но другие начали сопротивляться — и открыли, что обрушившийся на них мир тоже изнежен, только на собственный манер. Светит солнце. Ласковый ветерок дует с вершин. На стенах кровавое, буйное столпотворение. Помосты залиты кровью. Склоны как ковер завалены трупами павших тварей… Увертываясь от стрел и копий, Выживший метался по чудесной дороге, проводившей его между разящих наконечников и клинков, попутно забирая жизни сотен врагов. Подрезанные жилы. Перерезанные гортани. Отрубленные конечности. Басовитый и звучный стон рогов, перекрывающий их вопли… в то время как сам он и его братья сражались, сохраняя изысканное молчание, нанося удары, прыгая, пригибаясь… почти без устали, почти неуязвимые, почти… Почти. И в самом деле, Мир обезумел, забыл о Причине, однако его можно было победить. Но как такой горсточке свершить сей труд? Свирепость необъяснимого нападения пошла на убыль, потом и вовсе сошла на нет. Визжащие, угомонившись, с воем растворились в лесах. И, невзирая на все, Выживший решил, что дуниане выстояли: благодаря своей дисциплине, благодаря подготовке и собственному учению — и даже благодаря собственному фанатичному уединению… Но тут явились Поющие, вопиявшие голосами из света и пламени, и степень его заблуждения сделалась очевидной. Предшествующее определяет последующее… Таким было их священное правило правил, всеобъемлющая максима, основание, на коем было воздвигнуто все их общество — сама их плоть не говоря уже об учении. И оно было сметено в мгновение ока. Уцелевший наблюдал… наблюдал, не столько оцепенев, как онемев. В отличие от Визжащих, спустившихся вдоль восточного ледника, Поющие явились с запада… фигуры в кольчужных доспехах, чередой шествовавшие прямо по воздуху. У каждого из них во рту сияло круглое пятнышко света — такое яркое, что оно казалось крохотным солнцем. Они пели, и голоса их гремели как грохот водопада, неразделимый на отдельные звуки и единый вопль этот повисал в воздухе, обрушивался на крепость со всех сторон, словно бы голоса их доносились из-за самых пределов мира. Никакое чудо не могло бы произвести больший эффект. Слова — слова, несли смерть и силу из пустоты. Он увидел, как последующее определяет предшествующее. Он увидел, как явная невозможность, которую в Манускриптах называют колдовством, ниспровергает все его представления. И более того, казалось, что он видит остаток этого действа, словно бы оно каким-то образом пятнало, бросало тени на сам свет тварного мира. Поющие приблизились к их священным бастионам, голоса их грохотали в чистейшем унисоне, возвышались в невозможном резонансе, гуляя между пространствами и поверхностями, просто не существовавшими. И Братия взирала на них, не смея дышать и не умея понять. Это Выживший осознает уже потом. То мгновение было мгновением их гибели. То самое, предшествовавшее мигу, когда пламенные ореолы увенчали высоты Ишуаль погибелью и разрушением. Временное затишье, предшествующее… когда каждый из братьев понял, что они обмануты, что само течение их жизней, не говоря уже об убеждениях оказалось немногим большим, чем ошибочной фантазией… Башни Ишуаль горели. A сами они бежали по своим кущам и садам, отступая в недра чертога Тысячи Тысяч Залов. Пытаясь найти спасение в лапах их главного судьи, ранее погубившего многих из них. Осада и падение Ишуаль… Утрата: всего лишь место. Что значит оно рядом с откровением, сопутствовавшим этой утрате? Гласящим, что последующее может определить предыдущее… невозможное сделавшееся проявленным. Прежде мир был стрелой с одним и только одним направлением… так во всяком случае, они полагали. Только Логос, только причина и её отражение могли изменить непоколебимое шествие безжалостного мира. Так дуниане воспринимали свою священную миссию: совершенствовать Логос, познать происхождение мысли, согнуть стрелу в круг, и таким образом достичь Абсолюта… Стать самодвижущей душой. И свободной. Однако Визжащим и Поющим не было дела до их учения — они добивались только их смерти. — Почему они ненавидят нас? — не в первый уже раз спросил мальчик. — Почему все вокруг стремятся погубить нас? — Потому что в своем заблуждении, — ответил Выживший, — мы сделались истиной, слишком ужасной для того, чтобы Мир мог её вынести… Еще несколько лет Братия сражалась в коридорах чертога Тысячи Тысяч Залов, погребенная во тьме и кровопролитии, руководствуясь слухом и осязанием, маскируя свой запах шкурами убитых врагов. Убивая. Словно на бойне… — Но в чем истина? — настаивал мальчик. — В том, что свобода определяется мерой предшествующей тьмы. Он пал на них как клыки дикого зверя, он бросил их истекать кровью на пыльном полу. Члены его как цепи раздирали плоть невидимого врага. Ладони были как полные местью зубы. Он шагал меж их ярости, израненный и разящий. Кровь их была жиже крови его братьев, но сворачивалась быстрее. И на вкус отдавала скорее оловом, нежели медью. — Они почитают себя свободными? Вонь. Неразборчивые вопли. Конвульсии. Год за годом сражался он во чреве земли. Не было счёта ранам. И вот цель его расточилась, превратившись в отчаяние. — Лишь когда мы мертвы. Он надломился — выживший понимал это. И сошел с ума, чтобы выжить. Чертог Тысячи Тысяч Залов постепенно поглотил всю Братию, по одному отдавая их самоубийственной ненависти врагов. Все они, как один, сражались, полагаясь на умение и хитрость, накопленные за две тысячи лет. Однако, никто из них не сомневался в печальном для них исходе сражения. Дуниане были обречены. Первыми пали юные и старые — достаточно было одной ошибки: столь незаметной стала грань между жизнью и смертью. Одни погибали в бою, находя последний покой под грудами мертвецов. Большая часть умирала от заражения ран. Кое-кто даже не находил пути назад в лабиринте, несмотря на то, что в молодые дни без труда справлялись с ним. Чудовищное колдовство Поющих, к примеру, сворачивало прочь с установленных с математической точностью опор целые галереи. Они не находили выхода к жизни и свету. И умирали заживо погребенными. Так уменьшалось число дуниан. Однако Выжившему каким-то образом удалось уцелеть. Как бы ни заливала его кровь, он всегда сохранял силы. Какие бы разрушения не окружал его, он всегда находил дорогу — и что более важно, никогда не оказывался закупоренным в одной из пещер. Он всегда одолевал, всегда возвращался, и всегда заботился о ребенке, которого укрыл в глубинах. Кормил его. Учил его. Прятал его. Вынюхивал тысячи опасностей, чтобы сохранить его жизнь. Он рисковал: позволял себе говорить с ним, чтобы уши мальчика не отвыкали слышать и понимать. Он даже завел светильник, чтобы глаза мальчика не забыли про свет. Он, наиболее обремененный, должен был стать единственным выжившим. Какое-то время поток Визжащих не иссякал, не прекращался натиск этих безумных и никчемных жизней. Новые и новые враги во все большем и большем количестве наваливались на Чертог, своим множеством преодолевая самые хитрые ловушки: скрытые ямы, подпертые потолки, обрывы над бездной. Но потом, столь же необъяснимым образом, как происходил любой поворот в этой войне, количество их резко пошло на убыль. На остатки можно было не обращать внимания, последние враги тупо скитались по лабиринту, пока голод и жажда не сражали их. Их становилось все меньше и меньше, и, наконец, ему стали попадаться только полуживые, едва пыхтевшие на полу. Крик последнего из них показался Выжившему таким жалобным, в полном муки голосе звучали человеческие нотки. А потом в чертоге Тысячи Тысяч залов воцарилась тишина.