Иштеребинта. И не было им конца, Не было конца эаннитам, несчетным и проклятым. Крепка была их ненависть, беспощадными были их герои — Чужая жизнь была пустяком для этих безумцев! И коварными были их желания, Ибо подобными их собственным зубам, были их мысли Мелкими и острыми Лязгая на ходу, Клеть безостановочно опускалась. Умалившихся вокруг становилось меньше пока, наконец, никто из них более не вылезал из изрытых тоннелями стен. Перевозчик вернулся на свое место под самым глазком, глаза его тонули в тени бровей, белый лоб и щеки бороздили морщины, с губ сходили слова очередной древней песни. Избавившаяся от множества свиных туш Клеть преобразилась. Высота груды теперь едва достигала колена, и палубу стало можно окинуть одним взглядом, от носа и до кормы… побитый светлый лак шелушился, доски были покрыты лиловыми, алыми и просто мокрыми пятнами. Всё сооружение продолжало свой бесконечный спуск в инфернальную тьму. Два из трёх водопадов, орошавших наверху стены Главной Террасы, исчезли; по всей видимости отведенные для использования в других уголках подземного царства. Остался лишь третий, замурованный в трубу, подававшую воду в общинные водяные гроты, устроенные по всей глубине Копей; стенки их были также испещрены барельефами, как и те, что остались наверху галереи. Какой-то катаклизм расколол трубу в считанных саженях ниже области обитания Умалившихся, выпустив на свободу белый каскад, тут же ещё более расплескавшийся и расширившийся. Все трое немедленно промокли. Влага липла к телу как слизь. Ойнарал казался в своем нимилевом хауберке и кольчужной рубахе какой-то чешуйчатой рыбой. Скоро вокруг остался лишь искристый туман, который глазок превращал в радужную бесконечность, заимствуя цвета из окружающего пространства. Обратившись к созерцанию, чтобы изгнать досаду из своего сердца, Сорвил протянул вперед расставленную пятерню, стараясь уловить бесконечно малые искорки. Он подумал, что сразу и преступно и естественно, что подобная красота, обретается в предметах столь несущественных, находящихся на такой глубине. Искристая дымка вокруг редела, постепенно превращаясь в жидкий туман и, наконец, растворилась в нем… Головокружение заставило Сорвила вцепиться в поручни, оглядеться, посмотрев по сторонам. Однако тесно обступавших шахту стен Ингресса нигде не было видно. — Ну, вот мы и в Священной Бездне, — промолвил Ойнарал Последний сын. Подобно паукам, спускающимся по шелковой нити в недра горной каверны, они висели в абсолютной пустоте. Посмотрев вверх, Сорвил заметил, как отступает от них кромка Ингресса, невольно заставившая его пригнуться под колоссальной тяжестью свода. Стук механизма клети растворился в собственных отголосках. — Значит, наше паломничество почти завершилось? Сику, также вглядывавшийся во тьму, кивнул. — Да. И молись своей Богине, смертный, ибо опасность поджидает нас. — Уже помолился. — отозвался Сорвил, скорее безучастно, чем с тревогой. — Слепцу милости не дано. Ойнарал посмотрел на него, без облегчения, но озабоченным взглядом. Нелюдь заранее знал, что он сдастся, подумал Сорвил, знал, что Благо перевесит убийство Харвила. Но разве это чем-то смущало его? — Все дело в Амиоласе, — пояснил Ойнарал. — Душа, которой ты стал, разрешает противоречия, возникающие при смешении ваших верований. Это слово… противоречия… сосулькой вонзилось в грудь Сорвила. — Но если я больше не верю в неё, — отметил он, — то могу ли рассчитывать на Её милость? Ойнарал промолчал. — Ты говорил, что надеешься пройти следом за мной, — настаивал Сорвил, и найти убежище в милости Ятвер! Но если я больше… не верю… Ойнарал молчал, колеблясь, вглядываясь, как понимал юноша, в лицо заточенной души, в клочок тени преступника, которого его любимый король в стародавние дни подверг столь жестокому наказанию. — Не бойся, — промолвил нелюдь. — Но не забывай о том, почему мы здесь оказались. Юноша нахмурился. — Так значит Скорбь делает ещё и беспечным? Клак … Клак … Клак … И если в горловине Ингресса выщербленный и при этом близкий камень отвечал на стук глухим отзвуком, то здесь гремела сама пустота, каждый удар рушился в её обширную полость. И спуск их вдруг сделался нелепым вторжением, в той же мере избавлением, в какой и проклятием. Они были пятнышком в незнающей света тьме, искоркой, исторгнутой небом, однако явление их грозило пожаром. Ойнарал Последний Сын вдруг вцепился в глотку Сорвила, и пока юноша удивлялся внезапному гневу, швырнул его на свиные туши. — А ну говори! — Рявкнул ишрой из-за собственной руки. — Говори, что мы делаем здесь! — Ч-что? — Чье преступление хотим мы изгладить? — Н-Нин’килджираса, — выдавил юноша, борясь с подступающим гневом. — Он заключил союз между Горой и Голготт… — Союз Горы с Подлыми, — поправил его Последний сын. — Он подчинил Подлым Иштеребинт. Ты должен помнить об этом! Клак … Клак … Клак … Сорвил молча и с яростью смотрел на него. Клак … Клак … Клак … Выпустив его, Ойнарал в ужасе отшатнулся. Внезапно — в каком — то безумии — замолк Перевозчик. Ударил еще раз молоток, и Клеть, дернувшись, остановилась на месте. Посмотрев вверх, Сорвил заметил, что Моримхира словно сидит верхом на глазке, протягивая руки к расположенным над ним колесикам… — Над водами Озера нельзя говорить, — промолвил Ойнарал, все еще обдумывавший то, что ему придется сделать. — Если ты заговоришь там, Моримхира убьет тебя. В последний раз звякнул металл. Палуба сперва ушла вниз из-под ног Сорвила, а потом стукнула его по ступням. Они опустились на воду под свист воздуха. Сорвила бросило спиной на свиные туши. Клеть заходила на плаву из стороны в сторону. Холодное дряблое мясо как бы окружало неподатливую сердцевину. Став на ноги на палубе, он огляделся и пришел в ужас… При всей своей яркости глазок мог выхватить из тьмы только полосу шириной в несколько сотен локтей. Не далее как в паре локтей от правого борта Клети под самой поверхностью воды покоился труп, бледностью своей кожи лишь подчеркивавший ржавый цвет этой жижи — бывшей некогда водой, прозрачной как горный воздух! Мусор густым слоем покрывал её поверхность, полосы и узлы всякой гнили еще покачивались после вторжения Клети. Ближе к корме он заметил другой труп, раздутый как мертвый вол, черты лица его уже невозможно было разглядеть. Часть его, прежде бывшая Иммириккасом онемела… или обмерла. Озеро превратилась в сточную лужу! Бездна более не была священной. Он воззрился на Ойнарала, но сику, сурово глянув на него, поднес три пальца к губам, призывая к молчанию жестом, принятым среди нелюдей. Перевозчик перешел на нос, извлек из-под груды туш потрепанное весло. Упершись ногой в поручни и помогая себе коленом, он выставил весло вперед, опустил его в воду и начал грести. Цепь почти немедленно, звякнув, выпала из механизма над головами. Клеть неуклюже тронулась с места. Сорвилу пришлось пригнуться, чтобы нижние звенья цепи, болтавшейся над ними, не задели его. Уплывая, он посмотрел вверх, провожая взглядом цепь, иглой вонзавшуюся в пустоту. А потом он бросил взгляд на погубленную воду, черную как смола — там, где на поверхности её не болтался сор, и подошел к поручням. Наклонившись, посмотрел на неподвижные воды. Они плыли достаточно медленно, чтобы отражение Клети в воде не искажалось. Свет глазка очертил контуром его собственный силуэт: Амиолас трапецией торчал над плечами, оставаясь в отражении благословенно черным. Тем не менее, в Котле, что-то мерцало, вспыхнув, как только он наклонился пониже. И Сорвил в полной растерянности смотрел как изображение обрело яркость лунного диска, а затем, ужаснувшись, узрел в воде тот замогильный облик, который уже видел однажды… Бледное лицо, как две капли воды похожее на лицо Ойнарала — или на лицо шранка — отвечало взглядом тому, кто смотрел на него сверху. И это вселяло ужас, ибо король Сакарпа нигде более не мог увидеть себя — таким, каким он был прежде! — в этом нечестивом кругообороте отражений и обликов. То человеческое, что было в нём, скулило, моля о прекращении этого безумного кошмара. Доля Иммириккаса, однако, отшатнулась, поглощенная отвращением и твердым как камень презрением… Глазок погас. Никто не промолвил и слова. Безмолвие было сродни напряженному дыханию, доносящемуся из-под одеяла, когда ты укрылся им с головой, нарушали его лишь хрупкие строчки капель, падавших с весла Перевозчика. Черная тьма казалась абсолютной, столь же неподдающейся взгляду как вода или камень. Сперва он попытался что-то увидеть, добиться какой-то податливости от этой непроницаемости, но добился лишь пробуждения следствия слепоты — ужаса. И теперь Сорвил глядел, не стараясь увидеть, пялился в темноту, не веруя в зрение. Капли перестали капать с весла. Царила тишина не горных вершин, но корней гор. И в этой тишине он осознал, что Тьма лежит в основе всякой вещи, Тьма, лишенная света, Тьма, для которой люди лишь маски, Тьма, что всегда простирается вовне и никогда внутрь. Небытие. Его одолевала потребность взбрыкнуть, завопить… доказать себе, что эхо ещё существует. Однако Сорвил помнил предупреждение своего сику, и только покрепче навалился на планшир. Глазок вновь обрел полную яркость, и сточная канава, бывшая когда-то Озером, вновь явила их взгляду свой сальный блеск. Накинув на плечи капюшон, Моримхира озирался по сторонам, хмурясь в ярком свете, он светился как ангел на фоне черной жижи, глаза его сверкали колдовской мощью. Он тоже был удивлен. Древний нелюдь возобновил свой труд, продвигая Клеть вперед, каждый новый гребок превращал его спину в подобие широкого треугольника. Сорвил вновь погрузился в изучение поверхности вод, ощущая странное желание не просто заново пережить этот ужас — не только снова увидеть этот кошмар, но посмотреть на себя его глазами… Однако одетый в кольчугу сику положил свою длинную руку на его плечо, развернул к себе. И тот укор, который стремился донести его взгляд, немедленно исчез, стоило ему увидеть лик Котла. Перевозчик трудился как раз за его плечом, и взглянув на него, Сорвил заметил серую полоску, выраставшую на пределе досягаемости лучей глазка, — берег. Из черноты выползала гнилая полоска суши, белый и серый песок, черный от вязкой слизи обрез воды. Свет распространялся всё дальше, и следуя за ним, Сорвил увидел новые ленты песка, тени, съеживающиеся в несчетные ямки. Он как раз заметил, как обретает смутную материальность какая-то груда, когда понял, что Клеть вот-вот уткнется в берег. И потому вцепился в рукав сику, сжав в горсти нимилевые кольца… И сам удержал своего пошатнувшегося спутника на ногах, когда Клеть, вздрогнув, остановилась, наткнувшись на подводную отмель. Но вместо того, чтобы поблагодарить, Ойнарал отвел взгляд, и, указав на нос, жестом поманил его за собой. Перевозчик прошествовал мимо них на корму, и Сорвил был потрясен его сосредоточенностью даже более, чем изборожденным морщинами лицом. Как будто внутри старика располагалась какая-то взведенная боевая машина, столь же могучая, сколь стар он был. Прежде чем спрыгнуть с палубы Клети следом за сику, юноша еще раз оглянулся. Сорвил приземлился на краю отбрасываемой носом судна тени, умудрившись не задеть мерзкие воды. Песок здесь был не холоден и не тёпл, но прикосновение его было мягким как касание шёлка. Распрямляясь, Сорвил заметил, как вытягивается его тень на утоптанном песке. Свет глазка был здесь достаточно ярок, чтобы сделать мутную воду прозрачной и осветить жмущееся к берегу скопление трупов. То тут, то там некоторые из них выкатывались из воды — по всей видимости, принужденные к тому движением Клети, если учесть полную, как в луже неподвижность вод Озера. Сохраняя в воде видимость целостности, на воздухе мертвые тела рассыпались на кучи костей и груды кожи.