За триста лет ни один представитель династии не был причислен к лику святых. В то время как за предшествующие три столетия (1313–1613) число русских правителей, канонизированных церковью, исчислялось десятками. К лику святых причислен лишь последний в династии – Николай Второй. Как страстотерпец. Очень важная, точная формулировка: не как благоверный, а как страстотерпец. Николай Второй – если брать эпоху после Петра – был, вероятно, самым верующим, самым богобоязненным из Романовых. И – если брать эпоху после Петра – ни у кого из Романовых не было таких сложных отношений с церковью. Тут и Распутин, и отказ позволить церкви провести поместный собор и избрать патриарха, и упомянутый указ от 17 апреля 1905 года… Рядом с царем в критическую минуту не оказалось не только никого из династии. Рядом с ним не оказалось и церкви. 26 февраля 1917 года товарищ синодального обер-прокурора князь Жевахов просил первоприсутствующего члена Синода, митрополита Киевского Владимира обратиться с воззванием к восставшим и пригрозить им церковной карой. Митрополит Владимир ответил отказом. 27 февраля, когда на сторону восставших начали переходить войска, с тем же предложением к Синоду обратился обер-прокурор Синода Раев. Синод отклонил и это предложение. В ночь со 2 на 3 марта произошло отречение Николая Второго от престола, а 4 марта состоялось торжественное заседание Синода, на котором, уже от лица Временного правительства, присутствовал новый обер-прокурор Львов. Из зала заседаний Синода было вынесено в архив царское кресло. 5 марта Синод издал распоряжение, чтобы во всех церквах Петроградской епархии многолетие царствующему дому «отныне не провозглашалось». Не нам – когда прошло более ста лет – судить этих людей. Они надеялись, что свержение монархии положит конец непрерывным вмешательствам светской власти в церковные дела. Вскоре почти все члены того Синода были уничтожены или репрессированы. Киевский митрополит Владимир, помогавший новому обер-прокурору выносить царское кресло, будет убит солдатами в 1918 году. Арсений, митрополит Новгородский, говоривший о больших перспективах, открывшихся перед церковью после того, как «революция дала нам свободу от цезарепапизма», после нескольких лет тюрем и ссылок тихо угаснет в Ташкенте. Сегодня – после того, что сотворили с церковью большевики, – противоречия между ней и династией кажутся мелкими и незначительными. Но, по сути, большевизм был итогом того вытеснения церкви из общественной, умственной, культурной жизни России, которое шло на протяжении всего царствования династии. «Цезарепапизм» сменился «секретарепапизмом». Все триста лет династия модернизировала Россию. И небезуспешно. Когда потребовалась еще одна, радикальная модернизация, молох империи перемолол саму династию. «Мнози прежде бывшие цари обругаемы бяху… – плакала перед московскими послами в Ипатьевском монастыре монахиня Марфа. – Молю вас: не лишите мене единородного чада!» В ночь на 17 июля 1918 года члены царской семьи, доктор Боткин и прислуга спустились в нижний этаж екатеринбургского Ипатьевского дома. Последним, по свидетельству одного из участников расстрела, погиб цесаревич Алексей. Когда все были мертвы, он еще стонал. Тогда в него два или три раза выстрелили из нагана. Стон прекратился. Николай Второй будет почти семьдесят лет именоваться Николаем Кровавым. Он и вправду был Кровавым. Весь пол нижнего этажа Ипатьевского дома был залит кровью. «Если бы царь судил вас по вашим [большевистским] законам, то он продержался бы еще тысячу лет»[9]. Год 2013-й. Время ставит все на свои места. Церковь уже в 2000-м причислила к лику святых – в сонме новомучеников и исповедников – царя Николая, царицу Александру и их детей. Екатеринбург снова называется Екатеринбургом, а не в честь деятеля, причастного к расстрелу царской семьи. На месте Ипатьевского дома воздвигнут Храм на Крови. К четырехсотлетию династии прошли разные юбилейные действа, конференции и выставки. В Москве показали наряды российских императриц, в Екатеринбурге – документы семьи последнего императора. Но царствующей династии как таковой уже нет… Досифей С утра он заперся и велел никого не пускать. Спросил себе чернил, пристроился поближе к тусклому оконцу. Прислуга прислушивалась. За дверью было тихо, только изредка доносились глухие шаги взад-вперед и негромкое бормотание. Владыка стихи сочинял. Doamne, ce sa inmultara… Третий псалом. За окном потемнело, видно, новая туча наползла на солнце, и без того неяркое. Потемнели страницы Псалтыри. Велеть, что ли, чтобы свечи зажгли? Впрочем, не нужно. Зайдут, насуетят, взбаламутят. Он еще с ясской школы наловчился писать в потемках… Doamne, ce sa inmultara… Господи! почто те возрастают, Что стрелы на меня посылают, Толпой великою окружают, В море словеснем мя потопляют… Да, и окружают, и потопляют, и не одного его, раба Божия Досифея. Проносятся через Молдавию то турецкие, то крымские, то польские рати. «Молдавия – что поле перепелиное, – шутят поляки, – всяк в ней охотится». Что остается ему, избранному год назад митрополитом этого поля перепелиного? Этой бедной земли, истоптанной копытами иноземных войск? Только, запершись, перекладывать молдавскими стихами Псалтырь. Зачем? Что за причуда? Вот и опять потемнело; нет, без свечей не обойтись… Родился он в Сучаве, древней столице Молдавского княжества, хотя ко времени его рождения в 1624 году столица была перенесена в Яссы. О прежней славе Сучавы напоминала лишь Тронная крепость, место коронации молдавских господарей. Юного Дмитрия Барилэ, как звали будущего митрополита, отправили учиться в новую столицу – Яссы, в школу при монастыре Трех Святителей. Было время недолгого, но пышного расцвета книжности и искусств. Господарь Василий Лупу строил церкви и монастыри; открыл в Яссах Василианскую академию, где была отпечатана первая книга на молдавском. Лупу умел ладить и с Оттоманской Портой, и с мятежным гетманом Хмельницким, и с дружественной и расчетливой Москвой. В соборе Трех Святителей юный Дмитрий мог видеть красочные росписи, выполненные русскими изографами, которых господарь Лупу пригласил из Москвы. Школа при соборе, где учился Барилэ, была учреждена по образцу Киевской коллегии. Живое участие в ней принял знаменитый киевский митрополит Петр Могила, сам бывший родом из Молдавии. Из Киева были посланы в ясскую школу ученые мужи и учебные книги. Были среди книг, возможно, и пособия по пиитическому искусству, которым уже тогда интересовался будущий митрополит. Потом в его жизни был Львов, средоточие тогдашней православной учености, и учеба в знаменитой Братской школе. Школа, существовавшая к тому времени более полувека, не уступала университету. Помимо богословия, в ней преподавались древние языки, философия и семь свободных искусств, artes liberalеs: грамматика, логика, риторика, арифметика, геометрия, музыка и астрономия. И пиитика – образованному человеку надлежало быть сведущим и в правилах стихосложения. На дворе стояла эпоха Контрреформации: католичество пыталось вернуть себе потерянное влияние. Покуда битву за умы выигрывали протестанты. Открывали везде свои школы и коллегии, применяли новейшие педагогические методы и научные теории; католики же обучались в монастырях и по старинке. Такое положение решено было изменить в 1563 году на Тридентском соборе: теперь в каждой католической епархии создавались свои «рассадники» (seminaria) знаний. Стали открывать семинарии православные и униаты; львовская Братская школа станет одной из первых православных школ нового образца. Неподалеку от нее откроют свой коллегиум иезуиты, воспитанником которого станет старший современник Барилэ, гетман Богдан Хмельницкий. Из львовской школы Барилэ вышел полиглотом: кроме церковнославянского, греческого и латыни изучил он древнееврейский, русский, польский и украинский. Перед усердным юношей открывалось блестящее светское поприще. Но он отправился в монастырь Пробота, неподалеку от родной Сучавы, и принял монашеский постриг под именем Досифей. Став через несколько лет настоятелем обители, обновил и улучшил монастырскую школу, которая взрастит многих образованных монахов. Находил проботский игумен время и для трудов литературных. В 1650 году перевел на молдавский «Историю» Геродота, снабдив ее стихотворным предисловием, и «Хронику Матфея Кигалы», повествовавшую о великих событиях от Сотворения мира. А также «Поучения» византийского кесаря Василия своему сыну Льву о том, каким должен быть православный государь, – наставление правителям своего времени. А время было злым и беспокойным. Сентябрь 1653 года. Господарь Василий Лупу был свергнут и бежал к крымскому хану; молдавский трон занял господарь Георгий Стефан. Январь 1654 года. В Переяславе на собрании запорожского казачества во главе с Хмельницким было положено объединить земли Войска Запорожского с Царством Московским. Молдавия оказалась меж двух огней. С одной стороны – Московия с Украиной, с другой – Польша с Крымским ханством. Господарь Стефан то «держал дружбу» с Хмельницким и вел переговоры о переходе в русское подданство, то оказывал помощь полякам… Июль 1655 года. В Польшу вторглось двадцатипятитысячное шведское войско, поддержанное казаками Хмельницкого и трансильванским князем Ракоци. Шведы взяли Краков и Варшаву. Оттоманская Порта, недовольная усилением Ракоци, снаряжала войска в Молдавию и Трансильванию. Господарь Стефан слал в Москву письма, прося царя прислать помощь «для защищения от турков». Московским послам удалось отговорить султана начинать войну, но господарю Стефану это не помогло. В марте 1658 года под давлением Порты Стефан был смещен, господарем стал Георгий Гика. Беспокойное время, тревожное. Лучше всего отсидеться за монастырскими стенами. Или уехать куда подальше, чтобы в тиши и покое заниматься делами литературными. «Bene qui latuit, bene vixit», – писал Овидий. Эти слова сделал своим девизом знаменитый современник Досифея, Рене Декарт, нашедший убежище от свиста ядер и потоков крови в мирной Голландии. «Хорошо прожил тот, кто хорошо таился». Затаиться Досифею было не суждено. Овидий с Декартом, возможно, были правы. Но более прав был Сказавший: И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит она всем в доме. В 1658 году игумен Досифей был хиротонисан во епископа и назначен служить в город Хуши, а через два года – на более высокую кафедру, в Рóман. В Романе он пробыл почти двенадцать лет. Один за другим сменились восемь господарей. Свирепствовала чума, росли налоги; настал голод, вместо хлеба ели болотный рогоз.