Корабль вышел из гавани и взял курс на запад. В Матрегу он должен был прийти на следующий день. Берегом на путь ушло бы три дня пути, да и места там ненадежные. Море близко отовсюду. Мало ли кто может наскочить по этой дороге, на которой не остается следов? Рука хана Джанибека сюда не дотягивается. За вином и жареными фазанами один из греков вспомнил, что где-то в этих краях некогда бесследно пропал и генуэзец Сигурано Салваиго, прозванный Шакраном. Пропал вместе с кораблем, экипажем и товаром. Сгинул бесследно, словно и не было его. Одни грешили на хана Узбека, другие – на здешних разбойников. Солнце клонилось к закату, и берег за бортом становился все более темным и мрачным. Разговоры о генуэзцах и скрытых опасностях разбудили в глубинах души забытые страхи. Снова полезли в голову мысли об интригах и кознях. Чтобы отогнать их, я ушел на нос корабля, который был устремлен на опускающееся в море солнце. Светило уже совсем уходило за горизонт, залитый закатным золотом, и я подумал: вдруг мне посчастливится увидеть последний зеленый луч, приносящий удачу. Сзади, за кормой, во мраке наступающей ночи уже утонули горы. Мы видели только их край, но бывалые путешественники рассказали, что дальше на восход они вздымаются до самого неба и покрыты вечными снегами. Те самые горы Каф, про которые рассказывают сказочники. Туда на зиму уходит царица змей со своим змеиным народом. Пристанище джиннов. Где-то за ними лежит гора из снега и льда, преодолеть которую можно лишь за пятьсот лет. Она загораживает дорогу в ад. Так говорилось в сказке. Сказки всегда рассказывают о неведомом. Только они плохие советчики в час сомнений. Сура «Каф» есть в Коране. Может, там я найду совет? Мысленно повторяемые аяты о вечной жизни и неверии в воскрешение, об ангелах, записывающих деяния, и истине, открывающейся только со смертью, внезапно остановились на словах: «Я не сбивал его с пути! Он сам находился в глубоком заблуждении!» XIV. Мальчик, объевшийся слив Меня отвлек шум за спиной. – Это ромейский корабль! – зло выговаривал капитан. – Здесь действуют законы империи и никому не позволено своевольничать! – Если эта болезнь заразная, уже к утру на твоем корабле будут действовать только законы царства мертвых! – отвечал другой голос с сильным чужеземным выговором. Это был купец-работорговец. – Я не могу позволить выбросить за борт живого человека! – упорствовал капитан. – Я хозяин товара. Я говорю тебе, что он умер. Мои люди выбросят тело за борт. – Купец не скрывал нетерпения и досады. – Мы теряем время. Он загадит весь трюм и заразит других. Ты забыл, что отвечаешь за жизнь всех находящихся на корабле. С этими словами работорговец сделал безмолвный жест рукой, и двое его угрюмых подручных вытащили на палубу скорчившегося человека. Даже на морском ветру ощущался сильный запах нечистот. Вход в трюм был совсем рядом с местом, на котором я стоял, и мне хорошо было видно лицо несчастного. Это был подросток, почти еще мальчик. Увидев меня, капитан пояснил: – Его скрутило внезапно. Сильный понос. Нельзя держать его в трюме с остальными. Услышав эти слова, мальчик вдруг сказал по-гречески: – Я ел сливы. Это от слив. Великая вещь – слово. Только что я видел перед собой всего лишь безмолвного раба, без судьбы и имени, а стоило ему заговорить на понятном мне языке, как он превратился в человека. Меня охватила жалость. Однако в голову пришел лишь глупый вопрос: – Где ты взял сливы весной? – На земле, – тихо ответил больной. – У кого-то порвался мешок с сушеными сливами, и я их поднял. С этими словами он снова скорчился и схватился за живот. – Если он просто наелся слив, то не заразен, – сказал я. Работорговец впился в меня злобным взглядом: – Да? А если он врет? – В трюм ему в любом случае нельзя, – вмешался капитан. – Положите его на палубе. – Все равно сдохнет к утру! Да еще всю палубу загадит! – Купец шагнул к мальчику и пнул его. Тот застонал. – Продайте его мне! – вмешался я. За мгновение до того подобная мысль даже не приходила в голову. Слова эти оказались неожиданностью не только для меня. Купец даже растерялся. Он ведь уже мысленно распрощался с этим товаром. Деловая хватка сработала сразу: – Пятьсот аспров. – Ты с ума сошел! – встрял капитан. – Это цена здорового раба в Каффе. Ты еще доберись туда и довези этого раба! Тем более что ему потребуется отдельное место. Даже сотня аспров будет царской ценой! Всевышний послал тебе истинного расточителя! Раздавшийся стон разрешил сомнения работорговца. Не скрою, услышав про съеденные сливы, я сразу вспомнил про чудодейственный бальзам Мисаила, выручивший меня в подобной ситуации. Мое добросердечие оборачивалось довольно выгодной сделкой. Ведь я покупал раба почти в пять раз дешевле, чем он стоил на здешних рынках. Мы направились в каюту капитана, чтобы составить договор. Туда же Симба принес деньги. Мне хотелось как-то отблагодарить капитана, пришедшего мне на выручку и сбившего цену, однако вряд ли это было уместно делать при продавце. Но и откладывать на потом не следовало. Поэтому я попросил его выделить каюту для больного и дать новую одежду. Даже по весу кошелька, не заглядывая в него, капитан сразу все понял. Он почтительно поклонился, и по губам его пробежала довольная улыбка. Мне еще плыть с ним до Таны, пусть знает, что, благодаря за помощь, я не поскуплюсь. В кошельке было сто аспров. Ровно столько, сколько я заплатил за раба. Когда составляли договор, неожиданно выяснилось, что купец не знает, как зовут мальчика: – Я купил сразу несколько человек, их пригнали с гор. Там после зимы жрать совсем нечего. Я и языка их не знаю. Там что ущелье – то норов, что гора – то наречие. Наверное, он брал рабов совсем задешево: видно было, что даже сто аспров его сейчас обрадовали. – Тогда назови его как-нибудь ты, – обратился ко мне капитан, который должен был заверить сделку, – ты же новый хозяин. Он сидел за столиком, пододвинув лист бумаги ближе к лампе. Как можно назвать язычника? – Баркук! – неожиданно пришло мне на ум. – Баркук! По-арабски это значит «слива». Когда я вышел на палубу, мои спутники уже взяли парня в оборот. Мисаил стоял рядом со стаканом своего зелья, а Симба – с принесенной одеждой. Моряки окатывали морской водой больного. Коварное действие огненного бальзама мне было известно, поэтому, когда палуба зашаталась у мальчика под ногами, я поспешил его успокоить: – Поспишь, и все пройдет. – А сейчас поторопись, – с улыбкой добавил Мисаил, – иначе не сможешь дойти до каюты своими ногами. Ты молодец! Мало кому удается выпить стакан этого зелья одним духом. Когда с парня стащили грязную одежду, чтобы окатить его водой, я заметил, что он довольно крепок и жилист. Наутро он уже совсем поправился. От вчерашнего недомогания не осталось и следа. Видимо, его причиной действительно были грязные сливы, съеденные на пустой желудок. Мне не терпелось расспросить своего нового невольника, откуда он знает греческий язык, но случай для этого представился только ближе к полудню. Наш корабль подошел к Матреге, и сразу на берег стали свозить партию рабов, взятых в Мапе. Я не велел выпускать Баркука, пока не уберется его бывший хозяин. Мисаил, торчавший в это время на палубе, со смехом заметил, что я поспешил с покупкой – там были такие красивые невольницы. Черкешенки славились и на наших египетских базарах. Только стоили безумно дорого. Не было ли таких мыслей и у Омара? Разница в ценах вполне могла ударить в его купеческую голову. Ведь даже я, став неожиданным покупателем живого товара, уже отметил в уме, что смогу продать юношу в Каире раз в десять дороже. Теперь мы занимали две каюты, необходимости тесниться больше не было, и Симба перебрался к Баркуку. Он заранее разжился у матросов сухарями, чтобы покормить подопечного, пока тот не совсем оправился после вчерашнего. Мисаил посоветовал прибавить к этому кувшинчик разведенного вина. – Наверное, тебя плохо кормили, коли ты стал хватать сушеные сливы из грязи? – улыбнулся он, когда парнишку утром выпустили на палубу. Тот почтительно ответил на очень скверном греческом. Оказалось, что кормили действительно плохо, а в пути он уже больше трех недель. Пока шли по горам, рабы получали раз в день пустую похлебку из муки. На берегу давали немного хлеба, а на судне вообще ничего. В Мапе уже кормили кашей из вареного зерна – хозяин жалел денег на размол. О приварке можно было и не мечтать. Рабы в этих краях дешевы, торговцу они, видно, достались совсем за бесценок, вот тот и не хотел тратиться на еду. Не зря даже заболевшего невольника собрался без малейшего колебания выбросить за борт. Продал юношу его собственный отец. Зимой погибла часть овец, стало понятно, что до лета еды не хватит. От одного рта нужно избавляться. «Пусть лучше мы разлучимся и останемся живы, чем погибнем все вместе», – говорят у них в таких случаях. Мальчик рассказывал об этом без сожаления, и я понял, что там, в горах, это совершенно обыденная вещь. Тем более что он уже почти взрослый – встретил шестнадцатую весну. Что ждало его в родном селении? Горные пастбища могут прокормить лишь определенное число людей. Он и сам уже собирался подаваться искать доли в чужих краях. Думал направиться на север в большой город Маджар, куда из его округи перебрались многие. Говорили, что там людно и богато. Можно найти поденную работу на базарах, а то и пристроиться к одному из караванов. Судьбе было угодно отправить его в противоположную сторону, да еще и невольником. Нет худа без добра – вырученного за него зерна семье хватит, чтобы дотянуть до лета. Мне вспомнился рассказ купца о доле кочевников, которых не может прокормить степь. Они стали заниматься хлебопашеством. А что делать в горах, где не хватает самой земли? Вино подействовало на юношу благотворно. Он разрумянился, воспрял духом и разговорился. Оказалось, что он не черкес. Просто греки и франки привыкли называть черкесами или зикхами всех жителей гор. Там действительно много разных племен и народов – горы есть горы. Легко затеряться в укромном ущелье или за неприступным хребтом. Кого-то загнали туда враги, кого-то – лютый мор, а кто-то отбился от своих на путях истории. Нередко путешественники из неведомых и далеких стран с удивлением слышали здесь в ущельях родную речь. И даже старики-сказители не могли упомнить, сколько веков назад разбрелись по разным дорогам былые братья. Баркук был асом. Это великий народ, который с незапамятных времен живет в здешних краях. Хранители преданий говорят, что некогда асы были полными хозяевами Великой Степи, ныне именуемой Дешт-и-Кипчак. Теперь они обитают больше по ее окраинам. Многие поселились в лесах на севере, те, кто кочевал со стадами, по большей части ушли на закат. Другие остались возле гор. Великий город Маджар всегда был их столицей. Сто лет назад его захватил хан Менгу-Тимур. Было видно, что парень смышлен и любознателен. Греческий язык он выучил у священника, который жил в соседнем селении. Оказалось, что здешние асы издавна склоняются к христианству и даже подчинялись константинопольскому патриарху. Многие и до сих пор держатся православия. Хотя в последнее время в горах все больше становится проповедников, прибывших из закатных стран, от франков. Те пробираются через море с купцами, легко находят путь к сердцу местной знати, и многие правители зикхов уже принимают их веру. Асы живут дальше от берега и пока по старинке держатся древних обычаев. На мой вопрос, знает ли он кипчакский язык, мальчик засмеялся: – В этих краях трудно найти человека, который его не знает! Нужно сказать, что я и сам во время путешествия уделял много внимания кипчакскому. У нас в Египте это был язык власти – на нем говорили султан, эмиры, придворные. Поэтому он там в ходу. Мой дед его тоже знал – торговые дела того требовали. А вот я не проявлял к нему ни малейшего интереса. Избрав своей стезей учение и науку, я выучил греческий и персидский, еврейский и сирийский. Даже латынь немного. Наречие солдат и вельмож меня не заинтересовало. Теперь, в путешествии, я понемногу наверстывал упущенное. Особенно дело пошло после Константинополя. Я старался даже говорить с Мисаилом по-кипчакски. Язык был непривычным, но красивым. – Нужно купить в Тане невольницу-татарку, – посмеивался Мисаил, – она тебя куда быстрее научит. Ветерок с берега доносил запах весенней свежести и цветущих деревьев. Вскоре к кораблю подплыли рыбаки, предлагавшие свой улов – огромных диковинных рыб с острыми носами и зубатыми хребтами, похожими на пилы. Наши бывалые попутчики сразу оживились и собрались устроить совместную трапезу в благодарность за жареных фазанов. – Рыба – одно из благословений этого края, – улыбаясь, поведал патриарший посланец. – До наших рынков она добирается только соленой и вяленой. Разве это может сравниться со вкусом только что пойманной? Рыбы тяжело били колючими хвостами по палубе. – Из них добывают черную икру необыкновенного вкуса, по виду напоминающую мелкий жемчуг, – добавил один из купцов. В их поведении сразу показалась перемена. Все повеселели, расслабились. Словно цветочный аромат с Матреги наполнил их своей свежестью. Оказалось, тому была причина. – Конец сухоядению, – пояснил один из спутников, – теперь наш путь будет пролегать через края, где всегда в изобилии свежая рыба и мясо. По ценам, которые на константинопольском базаре показались бы совсем смешными. Радовались не только наполнению утробы. Рыжий монах, слышавший эти слова, без тени улыбки продолжил: