– Дальше уже пойдут владения хана Джанибека. А значит, путь будет совершенно безопасным. Там крепкая власть и железный порядок. – И, оглянувшись через плечо на бескрайний водный простор, добавил: – Это тебе не море, где никогда не знаешь, чего ждать. За время путешествия я уже изрядно наслушался рассказов и жалоб про опасности морского плавания в Сугдейском море. Венецианцы и генуэзцы воюют уже не первый год и охотятся за кораблями друг друга. Вдоль берегов шныряют мелкие суда, готовые поживиться любой добычей. Кого только нет в этих водах! Было время, когда синопские пираты держали в страхе весь путь на Трапезунд. Насилу бывшие враги, замирившись ненадолго, покончили с ними совместными усилиями. Теперь стало и того хуже. Как началась большая война на море, всякий побережный сброд почуял волю. Непонятно стало, кого остерегаться. На любой встречной лодке могла оказаться шайка разбойников, бояться которым было некого. Зато у купцов поджилки тряслись. – Иной раз и пожалеешь, что у хана флота нет, – посетовал купец, – уж он бы навел порядок. Такая святая вера в способность Джанибека обеспечить порядок и правосудие возвращала надежду на то, что с Омаром ничего не случилось. Правда, вернувшийся с берега капитан немного охладил мой пыл. Оказалось, он искал лоцмана-проводника до Таны. Море дальше мелководное, у берегов полно мелей. Да и караулы Золотой Орды не везде достают. У входа в Боспор Киммерийский верховодят зикхи. Они никому не подчиняются. Под их крылом даже здешние генуэзцы не всегда оглядываются на своего консула из Каффы. Случись чего – концов не сыщешь. Потому лоцман должен быть опытный и знающий не только береговые мели. – До самой Таны нужно держать ухо востро, – строго предупредил капитан. Со мной он теперь обращался с подчеркнутой почтительностью и всячески старался оказывать внимание. Сотня полновесных аспров в кошельке сделала свое дело. Оказалось, что на берегу он тоже не забывал обо мне. Нашел какого-то коновала, который искусно делал кастрацию. Недорого. – Его все хвалят, – поведал капитан, – он делает свое дело чисто и легко. У него рабы почти не умирают. Увидев, что я не проявил радости по этому случаю, капитан даже заволновался: – Здесь цены совсем другие, чем в той же Каффе. Поэтому без работы он не сидит. Потом же еще время нужно, чтобы все зажило. Можно оставить ему невольника, а на обратном пути забрать. Вечером за ужином купцы разъяснили мне всю суть этого предложения. Оказывается, кастрированный невольник стоит в четыре раза дороже обычного. Их покупают самые важные люди для гаремов. Вот только с самим этим охолащиванием беда. Часто его не переносят и умирают. Поэтому хорошие мастера этого дела высоко ценятся. Кому охота, чтобы невольник, за которого уплачено сотен пять аспров, отдал концы? Вдесятеро обиднее, если это случится уже там, где за него можно выручить сотню дукатов или динаров. Потому дело это рискованное, да и желающих заниматься им мало. В тех краях, где спрос на евнухов, стоит такая работа немалых денег. Проще сделать все здесь. Убытка меньше, если не повезет. Этот коновал потому так и зовется, что в Матрегу наезжает только летом, когда приходят из-за моря корабли за рабами. Осенью он перебирается в степь и пользует там скотину: бычков, жеребят. Рука у него набита очень хорошо. Да и нужное снаряжение имеется. Там ведь от остроты инструмента многое зависит. Здесь и уход проще устроить – еда летом в Матреге дешева. Поблагодарив капитана, я заверил, что продавать Баркука не собираюсь, а самому мне евнухи ни к чему. Когда я рассказал про это своим спутникам, Симба улыбнулся: – Меня тоже когда-то едва не постигла подобная участь. Чернокожие евнухи, да еще большого роста, в очень большой цене. Особенно умелые в боевом деле. Мне вдруг подумалось, до чего же хорошо торговать благовониями. XV. Ворота Великой Степи Что может быть прекраснее вымысла, рожденного пылким воображением? Сладостнее сна, навеянного диковинными сказаниями и мечтами? Тем безрадостнее пробуждение и столкновение с обыденностью, скучным однообразием будней. Когда громкий крик осла на улице и ругань погонщиков возвращают тебя из сказочного сада, полного роз и волшебства, в твою земную обитель. За долгие дни пути я наслушался рассказов о Тане. Мои спутники, умудренные жизнью купцы и бывалые путешественники, знатоки земных путей, неизменно называли этот город вратами в иной мир. Отсюда начинались дороги в полную ужасов и богатств Страну Мрака, сюда приходили караваны из дальних стран, полных шелков и чудес. Многие помнили времена, когда из Таны можно было быстро и безопасно добраться до столицы великого хана в Китае, невзирая на поражающие воображение смертного расстояния. Сюда стекались все богатства бескрайнего и непостижимого Востока, чтобы разойтись по рынкам и базарам Леванта и закатных стран. Воображение щекотала мысль, что этот город – врата в страны, лежащие за легендарными горами Каф. Как мог представлять себе эти полусказочные врата я – домосед и книжный мечтатель? Я видел врата в Египет – древнюю Александрию. Огромный шумный порт, переполненный людьми, товарами и великолепными зданиями. Видел Константинополь – перекресток мировых путей, поражающий воображение. Когда я услышал известие о прибытии в Тану, суету, сопровождавшую спускание парусов и отдачу якорей, то сразу поспешил на палубу. Мне не терпелось увидеть город, о котором я столько слышал и который волновал мое воображение. Те самые врата в сказочные страны и начало величайших торговых путей в подлунном мире. Я был готов к любым чудесам и неожиданностям. Железным башням, воротам из кости, свирепым всадникам и горам золота. Меня не удивили бы крылатые кони, горы черепов и летающие ковры. Диковинные звери и пиршества людоедов. Взору моему предстал пустынный берег. Корабль встал на якорь недалеко от устья большой реки, опасаясь подплыть ближе из-за мелководья. Совсем рядом с бортом виднелись поплавки рыбацких сетей, у берега качались лодки да несколько небольших суденышек, не имевших даже мачт и управлявшихся шестами. На берегу кое-где ютились убогие строения, которые вряд ли могли служить даже складами товаров – скорее всего, это были убежища рыбаков с их нехитрым снаряжением. Дальше начиналась степь. Бесконечная и пугающая. Почему-то именно эта бесконечность ощущалась сразу. Манила и обдавала холодом неизвестности. Все было правдой. Про дальние страны, сказочные богатства и чудеса. Просто ворот в них не было. Не существовало порога, через который можно перешагнуть. Было лишь начало пути. Берег бескрайнего моря, куда нужно сделать первый шаг, чтобы, возможно, уже никогда не вернуться. Оказалось, что Тана, или, как ее называли местные, Азак, лежит на некотором расстоянии от моря, у берега большой реки, которая зовется Дон. Воды ее намывают обширные мели, поэтому морские корабли не рискуют приближаться близко к устью. Товар с них разгружают на небольшие суденышки, которые идут уже вверх по реке к городским пристаням и складам. Навигация еще только начиналась, поэтому наше судно было одним из первых, прибывших в эти края. Мои спутники говорили, что раньше, когда сюда плавали генуэзцы и венецианцы, здесь в эту пору было уже не протолкнуться и место для хорошей стоянки находили с трудом. Теперь у побережника почти совсем не было работы. Этот важный насупленный татарин в коричневом халате поднялся к нам на борт в сопровождении писца-переводчика, не имевшего при себе даже прибора для письма. Таможня и все прочие хлопоты ждали нас в Тане, в обязанности побережника входило лишь взять с капитана плату за якорную стоянку да присмотреть, чтобы никто тайком не сошел на берег или, чего доброго, не сгрузил товар до того, как он предстанет пред бдительным оком ханских тамгачи. Настал черед поблагодарить моих друзей за настоятельный совет обзавестись путевой грамотой от патриарха. Она вызывала неизменное уважение у ханских слуг. Побережник, едва увидав ее, сразу прекратил расспросы, а в Тане тамгачи немедленно потеряли к нам интерес, отправив вместе с нашими спутниками-греками к какому-то важному начальнику. Путь по реке занял довольно много времени. В Тану прибыли, когда солнце уже перевалило за полдень. Речные берега выглядели столь же неприветливыми и малолюдными, сколь морские. Их главными обитателями были рыбаки. То тут, то там торчали небольшие деревянные пристани, куда выгружают улов. Выше на берегу виднелись места, где его перерабатывают. На многочисленных длинных шестах вялилось огромное количество рыбы. Сама Тана и вовсе оказалась больше похожа на деревню. Даже стен не было, что мешало сразу определить ее величину. Некоторые дома стояли на отшибе. Кое-где виднелись времянки или вообще шатры. Потом я узнал, что там обитают огородники, пастухи, мясники и прочие обыватели, чье ремесло побуждает держаться чуть в стороне от жилья. В иных краях, где города обнесены стенами, у них часто бывают лишние заботы из-за близости с соседями. Здесь всем хватало места по окрестностям. Я с удивлением узнал, что в Золотой Орде строго запрещено возводить городские стены. Их нет даже в самой ханской столице Сарае. Безопасность своим подданным обеспечивал правитель, сберегая им таким образом немалые средства. Мои спутники указали на развалины двух небольших кварталов, которые, судя по всему, все-таки были обнесены небольшой стеной. Это оказались бывшие фактории венецианцев и генуэзцев. Те вели здесь большие дела и жили довольно многочисленной колонией, пока двенадцать лет назад не поссорились с местными жителями. Все началось, как это часто бывает, с пустяка. Кто-то кого-то оскорбил. За каждого вступились соплеменники. Кончилось тем, что франкам, без разбора, кто чей, пришлось спасаться на первых подвернувшихся кораблях. Поначалу они намеревались отсидеться за высокими стенами Каффы. Хан воспринял это как желание навязать ему свою волю. Взять неприступную крепость он так и не смог, зато выгнал генуэзцев и венецианцев изо всех своих городов. Их место теперь быстро занимают греки и армяне. Венецианцам приходится торговать больше в Трапезунде, генуэзцам – по захудалым гаваням у побережья Кавказа. Отрезанная от караванных троп Каффа стала просто перевалочным пунктом, где товары перегружают на большие морские суда. Купцы, которые как всегда судили о происходящем со спины вьючного верблюда или из трюма торгового корабля, рассказывали, что оскудение здешних рынков произошло не только по причине ссоры хана с франками. Уже много лет, как из глубины Азии перестали доходить караваны. Одни говорили, что там целые страны выкосила чума, другие – что в тех краях повсюду начались смуты. Хотя, скорее всего, правы и те и другие. Где чума, там и смута. Ветры задувают старые караванные тропы. Меньше стало драгоценных шелков, не везут звонкий полупрозрачный фарфор, пряности. Дальние дороги, по которым грузы доставляются вьюками на спинах верблюдов, жили дорогими товарами. Соль или зерно не повезешь туда, куда шесть месяцев пути. Потом весь улус выкосила чума. Вот и ушли в былое величие и богатство Таны. Однако трудные времена уже позади. Соль и зерно нужны всегда. Как и рыба, кожи, воск. Хороший груз для больших кораблей. Еще, конечно, рабы. После чумы везде сильно не хватало рабочих рук. Даже гребцов на суда стало трудно набрать. В помощниках нуждались ремесленники, недоставало грузчиков, поденщиков. Некому оказывалось чинить крепостные укрепления. Рабы сильно вздорожали. Генуэзцы с венецианцами сами тяготятся войной, от которой все несут огромные убытки. Ходят слухи, что у ханского престола вовсю вьются тайные посланцы, стремящиеся восстановить былую торговлю. Все понимают – свято место пусто не бывает. Одних хозяев морей легко могут сменить другие. Давно к богатствам здешнего края стремятся каталонцы, а ромеи спят и видят вернуть великое прошлое. Кантакузин уже пытался возродить флот. На сей раз не вышло. А если помогут каталонцы? Сербы, болгары, да те же турки, чем черт не шутит? Сейчас иной раз заключаются такие союзы, что раньше и представить было нельзя. Была сильна и славна Пиза. Где она теперь? Ни папа не помог, ни богатая Флоренция. Нынче в ее бывших угодьях хозяйничают генуэзцы. На пристани мы узнали, что здешний эмир отлучился из города, так что придется несколько дней подождать. Патриаршие посланники восприняли эту весть с радостью. Дальнейший путь лежал по реке, а их уже утомил непритязательный корабельный быт. Тем более что плыть предстояло на совсем маленьких суденышках, напоминавших скорее большие лодки. Лучше, конечно, чем верхом, но о прежних удобных каютах и просторной палубе отныне придется вспоминать как об утерянном блаженстве. Мое дело о судьбе Омара тоже предназначалось для подачи отлучившемуся эмиру. Спутники мои были в Тане не в первый раз. Они наотрез отказались от предложения смотрителя пристани дать им провожатого до постоялого двора, лишь уведомили, где остановятся. Совсем недалеко от пристани. Хотя, после Константинополя, где чужому человеку легко заблудиться, понятия «далеко» и «близко» здесь оказывались весьма условными. Постоялый двор располагался всего в нескольких сотнях шагов от пристани. Оказалось, это была уже окраина. За ним виднелся пустырь, служивший выпасом. К моему удивлению, ромеи выбрали двор, не принадлежащий их соотечественнику. У ворот нас встретил человек в кипчакском колпаке. Он радостно приветствовал греков, как старых знакомых, настороженно покосился на Симбу. Еще на корабле тот облачился в свою привычную чалму с платком, плотно заматывавшим лицо. Одеяние, служившее для защиты от летящего песка в пустыне, оставляло лишь узкую прореху для глаз и полностью скрывало черную кожу моего слуги. Мы здраво решили, что не стоит привлекать к себе излишнее внимание. Хотя это вряд ли удалось. Прятать лицо здесь было не принято. Даже у женщин. Однако Тана не зря слыла перекрестком земных путей. К странным гостям здесь, похоже, привыкли. Меня даже не удивило, что хозяин постоялого двора заговорил по-гречески. Уже когда мы разместились по комнатам, греки объяснили причину, по которой отказались от провожатого. Будучи посланцами патриарха, мы могли даром поселиться в караван-сарае, да еще и кормиться там за счет хана. Нередко содержание важных путников вменяли в повинность и обязанность хозяевам постоялых дворов. Однако цены здесь таковы, что подобной экономией вполне можно пренебречь. Зато кормежка будет лучше, не говоря об удобстве жилья. Комнаты показались мне тесноватыми. Оказалось, это влияние суровых зим. Здесь бывает очень холодно, а топлива в степях мало, и оно дорогое. Летом можно ночевать в амбарах без печей, где тоже устроены пышные постели из соломы, но мы об этом узнали, лишь когда уже поселились в доме. Мы с Мисаилом сразу решили завоевать расположение хозяина, поэтому не скупились. Кто мог лучше рассказать нам о здешних делах и порядках? Я, не торгуясь, выдал ему плату за комнаты на неделю вперед, добавив, что хочу угостить своих спутников хорошим обедом в ознаменование окончания морского плавания. Хозяин понимающе кивнул и явно повеселел, а я попросил ромеев высказать пожелания насчет кушанья. – О-о! Симпозиум! – обрадовались те и немедленно предложили отправиться в баню. За несколько недель пути я совсем позабыл об этом благе, довольствуясь скудными омовениями в стесненных условиях корабельного быта. Даже в Константинополе меня отговорили от посещения бани. Пугали, что, славные в прежнее время, римские термы давно пришли в упадок и запустение, а нынешние заведения оставляют желать лучшего. Жители города моются дома, а общественные бани часто служат скорее гнездами порока. Храмами чистоты их тоже назвать нельзя. В Тане, по уверению греков, есть прекрасная баня, в которой кроме свежей речной воды нет недостатка ни в мыле, ни в ароматных травах, ни в разных притираниях и освежающих напитках. При этих словах мое тело, истосковавшееся за долгий путь по горячей воде, сразу стало чесаться. – У Саф ад-Дина сегодня как раз мужской день, – поддержал наше намерение хозяин постоялого двора. – Это совсем недалеко. Можно было не уточнять. Хотя я вскоре убедился, что слово «далеко» тоже в ходу у жителей Таны: они совершенно серьезно говорили так, если нужно было идти более трех сотен шагов. У каждого своя мера. Каково было слышать это «далеко» караванщикам или жителям степей, где «недалеко» часто означало несколько дней пути? Еще меня сразу подкупило имя банщика. Судя по всему, он был мусульманином, а мои единоверцы всегда следуют строгим предписаниям о чистоте. Симба остался сторожить вещи. Мне показалось, что он твердо решил скрывать свою внешность. Может, вспомнил слова осторожного Саввы про то, как легко проследить путь двух странников с чернокожим слугой? Не лишенные смысла опасения, когда ты оказываешься в краю, где Симбу совершенно не с кем перепутать. Вот только маленькая Тана вовсе не представлялась мне местом, где можно спрятаться. Здесь все дышало простором и пахло степными травами. За рекой раскинулась даль, подобная морю, а разговор было слышно на другой стороне улицы. Баня тоже оказалась выше всяких похвал. Просторная, чистая, с высокими потолками. Настоящий хамам. Прекрасное мыло сделало бы честь лучшим каирским мыловарам, а вода была мягкой, как шелк. В воздухе витал аромат каких-то местных трав. Стоило лишь заикнуться, как явился костоправ, умело размявший мои разомлевшие от пара суставы. Если эта услада души и тела произвела такое действия на меня, завсегдатая сказочных каирских хамамов, то можно себе представить, как она поразила Баркука. Наверное, этот бывший обитатель суровых горных селений вообразил, что оказался в преддверии рая. Мисаил, разговорившийся с хозяином, узнал, что тот, хоть и кипчак, приехал сюда с отцом из далекого Хорезма много лет назад, еще при прежнем хане. Тогда многие перебирались сюда из тех краев. Купцы, ремесленники, дервиши. Отец был банщиком в Ургенче. Здесь построил хамам по тамошнему подобию. Дело пошло. Раньше каждое лето приходило много караванов из Хорезма и Мавераннахра – от посетителей отбоя не было. Гости из Сарая или Булгара тоже знали толк в банных удовольствиях. Потом здешние кипчаки стали захаживать. Теперь уже они – основные посетители. – В былые годы франки тоже все сюда ходили, – косясь на одежду Мисаила, поведал хозяин, – как раз за моей баней жили. Где пустырь сейчас. Там был венецианский квартал. Я с удовлетворением отметил, что уроки во время пути дали свои плоды – я стал немного понимать кипчакскую речь. Однако говорить здесь можно было на греческом. Бывалый хозяин отлично знал и его.