– Пойдём от них… – смеётся тёмненькая. – Здесь есть, где уединиться. Ты, наверное, устал. Хочешь, я тебе массаж сделаю? Мне просто нужно это сделать. Вот и всё. Хотя бы вспомню, как оно… Всё ж мужик – тварь неприхотливая. Стоит ручке скользнуть в клапан ширинки, как член будто по команде встаёт. И не колышет его будто, что всё не то и не так: взгляд, голос, эта потаскушья развязность… Даже запах не тот. Слишком сладкий, навязчивый до отвращения. Чтобы он не так бил мне в нос, стаскиваю девку на пол и известно чем затыкаю удивлённо приоткрытые губы. А потом, закрыв глаза, долблю влажный жар рта, представляя совсем другую… Хватает меня ровно на пару минут. Всё. Дело сделано. Девка профессионалка, как нас работает. Чувствую себя измученным, будто она из меня жизнь высосала, а не вот это вот всё… Возвращаюсь к столу лишь за тем, чтобы предупредить – я уматываю. Эскортница увязывается за мной. По-хозяйски обнимает за пояс, и, прижав к уху свои вареники, ставшие ещё больше, после всего, что я с ней провернул, шепчет: – Ты ширинку не застегнул. Опускаю глаза. Упс, и правда. Дёргаю язычок молнии, выпрямляюсь и наталкиваюсь на Женькин полыхающий взгляд. Глава 12 Евгения Боль бьет наотмашь. Безжалостно. Так, что в ушах начинает звенеть. Я уже не слышу ни музыки, ни пьяного смеха Саврасова. И не вижу ни-че-го. На секунду пульсирующий свет стробоскопов меркнет и вокруг меня смыкается абсолютная непроглядная тьма. В ней кажется, что рассвет никогда не придёт. Звёзды взорваны. – Евгения Александровна! – на удивление сильный голос Горозии проникает даже сквозь парализовавшее меня онемение. И я будто попадаю в воронку исходящей от него энергии – меня подхватывает, несёт куда-то на скорости, превосходящей скорость света, и, наконец, вышвыривает на поверхность. Мои глаза потрясённо расширяются. Он строго смотрит на меня, задыхающуюся, из-под бровей. В выедающей глаза пульсации света я совершенно точно не могу рассмотреть его лица, но нутром чую молчаливое предупреждение: «Соберись! Соберись, мать его, на тебя смотрят!» – Салют. Кажется, я пропустила всё веселье. Необходимость улыбаться причиняет мучительную физическую боль. Ощущение, что я в центрифуге, усиливается. Меня швыряет от стенки к стенке так, словно ко всему прочему я ещё и пристегнуться забыла. Я совершенно не понимаю, как мне спастись. Какими средствами? Где эвакуационный выход, где моя кислородная маска, где грёбаный спасательный жилет?! Что-нибудь. Хотя бы что-нибудь, господи! – Мы уж тебя и не ждали, Евгения Александровна. – У меня амнистия. Сергей решил посидеть с ребёнком, и мой вечер неожиданно освободился. – Вот как… Что ж… Лёшка! Алексей-твою-мать-Степанович! Наливай, говорю. Народ подтягивается. Саврасов, пьяно ухмыляясь, наполняет бокалы, половину проливая походу. Я веду глазами по залитому пятьсотдолларовым шампанским столу. По наполовину опустошённым тарелкам с закусками. Разводам белого порошка. Одурманенным гостям. Мелькает даже мысль самой закинуться чем-нибудь эдаким, но я сразу же её отметаю, какой бы привлекательной она ни была. Мне чужд этот вайб. Я здесь вообще чужая. Потому и не хотела идти, когда Саврасов меня позвал. А потом передумала. Сейчас вот гадаю – какого чёрта? Прихорошилась, надела кожаные штаны в обтяжку, шёлковый на узких бретелях топ и умопомрачительные шпильки. Зачем? Чтоб затолкать Горозии в глотку его же слова о том, что я ему, видите ли, не нравлюсь? Дабы щёлкнуть его по носу, прокричать в его надменную морду: «Э! Дядя, открой глаза!»? Ну что ж я за дура-то такая? На что надеялась? Когда поумнею? Когда вы-ле-чусь? Тёмненькие? Вот, выходит, какие ему нравятся… Я всё гадала. Непонятно, правда, зачем. Жена у него тоже была брюнеткой. Отсидев положенную приличиями четверть часа, под шумок ухожу. Неторопливо шагаю к двери из нашей VIP-лоджии с самым лучшим видом на танцпол. Ускоряюсь в коридоре, а по переполненному залу уже почти не бегу. – Стой! Твою мать! Он едва касается моего запястья, можно запросто вырвать руку и пойти дальше, но… сил уже нет даже на это. – Что такое? – из-за музыки приходится орать. – Ты… Жень, ты в порядке? – В полном. Только несколько переоценила свои силы. На веселье их, как оказалось, не хватило. Горозия от души сыплет ругательствами. Ведет по отросшему ёжику на голове пятернёй. Следом наклоняется и, с силой меня на себя дёрнув, задевая губами ухо, рычит: – Я не мог отказаться. Ты же понимаешь. Это… вызвало бы много вопросов. Нельзя было рисковать. Десять из десяти, Евгения Александровна. Кажется, ты за сегодня заслужила «Оскар». Вон какой эффект произвела твоя игра. Надо же! Он отстраняется, приковывает меня к себе каштановым взглядом. И ведь самое поганое, что я понимаю – он прав. Но… какого чёрта? Что это для меня меняет? Каких ещё уступок, каких жертв потребует моя больная к нему любовь? Что ещё я должна буду сделать? Сколько раз еще понять? И простить. Не находя слов, начинаю медленно от него отдаляться, пятясь, как краб. Пусть расценивает это как хочет. Я сейчас не только говорить не в силах, я даже внутри себя ещё не разобралась. И искренне не понимаю, как теперь жить. Я давно не понимаю, а теперь – особенно. И боль эта… Эта чёрная лютая ревность, которую я не могу заткнуть его злыми: «Нельзя было рисковать». Выхожу из клуба в блаженную тишину. На улице даже ночью невыносимо жарко. Или это огонь внутри? Сажусь за руль, не до конца уверенная, что смогу вести. Меня колотит, у меня стучат зубы. Ощущение оторванности от земли усиливается. Оно мучительно. Кажется, я самый одинокий человек на планете, и если прямо сейчас к кому-нибудь не приткнусь, потом будет поздно. Нет-нет, нельзя домой, не хочу. В пустоте квартиры мне будет только хуже. Дорога свободна, я резко перестраиваюсь в ряд, разворачиваюсь там, где сплошная обрывается пунктиром, и меняю маршрут. – Жень? – Привет, – сглатываю. – Пустишь меня переночевать? – Господи, конечно! Проходи. У тебя что-то случилось? – Нет. Я просто… не знаю… не могу сейчас быть одна. – Он тебя обидел? Всё-таки обидел, да? А я говорил! Я говорил? – Серёжка, миленький, хороший мой, не начинай. Иди сюда лучше, – маню Дорошева пальцем. Он тяжело вздыхает. Только сейчас замечаю след от подушки у него на щеке – он наверняка уже спал. – Я Нинуську не разбудила? – перехожу на совсем уж едва слышный шёпот. – Нет. Она дрыхнет без задних ног. – Я тоже хочу, – вдыхаю почти завистливо. Хочу уснуть и спать долго-долго, пока моя зависимость от Горозии не пройдёт, будто её и не было. Я почти ненавижу тот день, когда его впервые увидела. И почти ненавижу его… – Так пойдём. Я постелю тебе. – Нет, – беру Сергея за руку и, закусив губу, ещё и головой веду из стороны в сторону, будто желая усилить сказанное. – Можно я лягу с тобой? Мне надо. Правда… Кажется, я разваливаюсь на части. С губ срывается всхлип. Дорошев теряется – да-да, я в самом деле редко плачу. Теряется… И тут же, придя в себя, сгребает меня в объятья. – Пойдём. Хочешь, я тебе ванну сделаю? С пеной или морской солью. Я из Тель-Авива такую классную привёз… Правда, у меня на таможне упаковку вскрыли. Шмонают там – капец. До трусов просто раздевают. Я бы не удивился, если бы они и ректальный осмотр забацали. – Их можно понять. Они опасаются террористов. – Так сделать ванну? – Нет. Просто полежи со мной. – Ладно… Ты точно не хочешь рассказать, что случилось? Чтоб я хоть знал, за что этой мрази бить морду. С губ срывается горький смешок: – Если кого-то и бить, то меня. Может, выбьешь из меня дурь, кто знает? – Нет, тебя я бить не могу. Иди в спальню, я сейчас приду… – Я сначала Нинуську поцелую. У Нины в квартире Сергея нет своей комнаты. Поэтому когда она порой у него остаётся, ей приходится спать на диване. Я тихонько пробираюсь в гостиную, сажусь на пол и, уткнувшись носом в согнутую в колене ножку, сижу долго-долго, пока собравшийся узел в груди чуть не ослабляет хватку. Только потом иду к Серёже. Он дожидается меня лёжа в кровати. Рыжие волосы хулиганисто всклочены. На носу сексуальные очки – Серый делает вид, что читает. А у меня опять зуб не попадает на зуб. Хотя ещё минуту назад казалось, что рядом с дочерью мне удалось вернуть контроль над собственным телом. – Ч-ч-что ч-ч-читаешь? – Чехова. Ныряй… – он отодвигает одеяло. Я неуклюже стаскиваю с себя штаны, топ… И в одних трусиках забираюсь к нему. Кладу голову на грудь, руками и ногами обвиваюсь вокруг теплого тела лианой. – Вот это тебя колбасит! – Сама не пойму, что нашло. – Так ли не поймешь? – Дорошев недоверчиво хмыкает. Трёт мои озябшие плечи. – Хочешь, выключу кондёр? – Нет. Пусть работает, ты ж задохнёшься. На улице жара. – А ты как будто с мороза. – Ничего, сейчас пройдёт. Просто… Чёрт. – Он что, с бабой был? – бьёт точно в цель мой бывший. – Я так предсказуема? – Ты? Шутишь что ли? А вот твой товарищ – весьма. – Да не в нём дело! Ему подарок сделали. Он не мог отказаться и не привлечь внимания. – Поверить не могу. Ты и тут его защищаешь? Алло! – Я не защищаю. Я боюсь. – Чего? – Что это такая проверка, понимаешь? Они как будто знаю, что у него кто-то есть.