Сразу переходим на грузинский, кто захочет – пусть переводит. Я ни о чём таком не планирую говорить. В этом смысле наш с матерью разговор опасен лишь тем, что он состоялся в принципе. Слишком большой вовлечённостью от него веет. Вовлечённостью той, кто этому самому разговору способствовал. Впрочем, я до того рад, что и на это пока плевать. Как-то потом разрулим. Мама плачет. Вытирает морщинистые щёки платком. Даже это у неё выходит аристократично. У меня тоже нездорово щиплет в носу. – Ну, всё, всё, мам… Не надо. Всё хорошо. – Ох, хорошо ли, Серго? Я не знаю… – Нормально. Новая жизнь. – В старых обстоятельствах? – мама чуть приподнимает бровь. Ведёт распухшими в суставах пальцами по броши, украшающей воротничок на блузе. Я никогда её не видел неприбранной. Только так – одетой, будто на приём к королеве Англии, с причёской и в кольцах. – Ничего, мам, обстоятельства меняются. Я с Нико говорил. Он тебе привет передавал. Несколько минут мать расспрашивает меня о сыне. – А с Викторией? С ней ты разговаривал? – Пришлось. – Ты как будто не рад. А я всё, глупая, не теряю надежды, что вы помиритесь. – Что ты, мам? Она уже давно замужем. – За твоим приятелем, да? – Ну, не такой уж он приятель, как оказалось, – усмехаюсь без всякого сожаления. Я всегда знал, что Галямов неровно дышит к моей жене. И когда мне потребовалось обезопасить Вику с Нико от любых негативных для них последствий, а себя – от манипуляций за их счёт, я почему-то первым делом о Генке вспомнил. Тот уже давно легализовался и строил бизнес в Европе. Как раз там, куда бы я хотел перевести своих, чтобы их защитить. Вот только объяснить Вике, зачем ей срываться с насиженного места куда-то, было довольно сложно. Ей казалось, что нашего развода достаточно, чтобы вывести себя с Нико из-под удара. Я же понимал, как жестоко она ошибается и как важно убедить моих недоброжелателей, что у неё и впрямь новая жизнь, вообще никак со мной не связанная. Новый брак и переезд тому бы здорово поспособствовали. Так что можно смело сказать, что это я устроил Викину личную жизнь. Галямов на самом деле нормальный мужик, один из немногих, кто хотел мне помочь, кто даже не зассал прийти ко мне на свиданку. Такому не страшно своё доверить. Я, кстати, к нему вышел, хотя всех других предпочитал игнорировать. Ну и в лоб ему сказал, чтоб не терялся, потому как в тот момент, оставшись без богатого мужа, Викуся была довольно лёгкой добычей, а, чего уж скрывать, в любых других обстоятельствах у полноватого, начавшего рано лысеть Генки просто не было шансов. Он был неглупый, все понимал, но был настолько в неё влюблен, что это не имело значения. Когда я узнал, что они поженились, у меня будто камень с души свалился. Но для посторонних, конечно, всё выглядело совсем иначе. В их глазах я был одним из многих бедолаг, брошенных при первом же серьёзном испытании стервой-жёнушкой. – Никогда мне она не нравилась! – Мама хмурит брови, а я смеюсь. Это всё, что нужно знать о том, насколько она последовательна. – Ты же вот только сказала, что мечтаешь, как мы помиримся. – Соврала! Не стоит она тебя, сыночек. Тебе бы хорошую девочку найти. – Это какую? – Заботливую. Вот как твоя помощница. Такая девочка, такая девочка!.. А вот этого не надо, мама. Тонкий лёд. – Она не в моем вкусе, – отрезаю сухо, какого-то хрена на русском и тут же за спиной слышу: – Сергей Зурабович… Резко оборачиваюсь: – Да? – Извините, не хотелось бы прерывать. Но у нас там… – Воскресенская кивает в сторону двери. – Гости. Чёрт! Чёрт… Чёрт. Ну что за блядство? – Я сейчас, – бросаю. – Мам, ты слышала. Труба зовёт. – Не пропадай, мой хороший. Евгения, огромное вам спасибо, что вы устроили эту встречу. Я слишком стара, сама бы ни за что не смогла разобраться со всеми этими технологиями. Вы подарили мне радость. – Ну что вы. Пустяки. Была рада познакомиться. В противовес по большому счёту вполне дружелюбным словам, Женькин голос звучит равнодушно, как будто ей поскорей не терпится отсюда свалить. Мама ненадолго теряется. И прежде, чем она успевает ответить, Воскресенская скрывается из поля видимости. После всего, что Женька для меня сделала, я просто обязан её догнать и объяснить, что… А собственно, что? Сказать: «Жень, я соврал! Ты мне нравишься»? Я даже не уверен, что это так! И ведь я до сих пор наверняка не знаю, что ею движет. Прощаемся с матерью. Отключаюсь. Сгребаю Женькин «Мак» со стола и стремительно выхожу вслед за ней. – Евгения Александровна! Твой ноут. И ещё я… – чёрт, из угла смотрит чёрный глаз камеры. – Да? Я молчу. Хотя, конечно, ещё можно сказать: «Прости, я мудак». Но ей как будто даже это не надо. Судя по тому, как она на всё реагирует, к встречам с мудаками жизнь её готовила с рождения. Почему-то только теперь в памяти всплывают слова «тоже Сергея»: – Ну, рассказывай! Как тебе понравился завтрак в постель? Что он имел в виду? У неё кто-то есть? Кто-то… не мудачный? Романтик хренов. Это вообще нормально – обсуждать со своей бывшей её новых хахалей? Я бы вряд ли смог. Потому что даже бывшая… это же моя бывшая, понимаете? Нет, я абсолютно нетерпим в этом плане, хотя в остальном вроде вполне современный и либеральный мужик. Всё ж существуют ещё вещи, с которыми я вряд ли бы мог смириться. А может, это он сам притащил ей этот чёртов завтрак? Может, у них в отношениях оттепель? Может, они сойдутся. Может, они вообще не разъезжались. Некоторые люди и после развода живут вместе. Что ж так глупо всё?… – Мы ж под колпаком, Жень, – тихо замечаю я в конце концов. И вроде это всё звучит как простая констатация факта, но всё равно какого-то хрена кажется, что я оправдываю… собственное малодушие? Господи, а это причём? – Понятно. Алексей Степанович, – Женя тычет пальцем в приёмную, как если бы всё сказанное мной вообще относилось не к ней, – там. – Какой ещё Алексей Степанович? – Саврасов. Мой когда-то хороший друг. Сейчас, насколько я знаю, шестёрка отчима Воскресенской. Наш так и не состоявшийся толком разговор с Женей оседает внутри першащим чувством неудовлетворённости. Прежде чем узнать, какого чёрта от меня хотят высокопоставленные гости, бросаю последний взгляд на Воскресенскую. Тот невольно сползает с её равнодушных глаз на плотно сжатые губы. Кажется, будто она заорать хочет и лишь нечеловеческим усилием сдерживается. Почему-то становится ещё более неуютно. Будто только теперь до меня в полной мере доходит, какую же херню я творю. – Ладно. Если что – я у себя. Евгения Александровна едва заметно кивает. Вот кто бы мог посоревноваться с моей матерью в аристократизме. Но если в случае мамы всё объяснимо – род у неё древний и знатный, то Воскресенская, насколько мне известно, таким происхождением похвастаться не может. Откуда в ней это царственное величие – вопрос. – Алексей Степанович! Какие люди… – Сергей Зурабович, рад приветствовать. – Лёшка вскакивает с кресла, жмёт мне руку, а потом со смехом, отбросив весь политес, приобнимает и от души прикладывает меня ладонью промеж лопаток: – Ну как же я рад тебя видеть! – Взаимно. Ты как, по делу или просто? – Ещё бы! С днём рождения, дорогой. Чем богаты, как говорится. – Лёшка подхватывает стоящий рядом с креслом пакет и вручает мне. Сто процентов передаривает что-то ненужное. Это довольно распространённая практика, насколько мне помнится. Наверняка какой-то уродливый и жутко дорогой хлам. Скульптура там или какая другая инсталляция. – Надо же, – восхищаюсь, – не забыл. – Не только не забыл, но и подготовился! – ржёт Лёшка. – Давай, собирайся. – Куда? – Ресторан, клуб, танцы, текила, девочки. Всё как в старые добрые времена. – Ленка-то яйца тебе не открутит? За девочек, – иронично улыбаюсь в ответ. – Но-но! Ты отстал от жизни, Серёг. С Ленкой я уже года два как в разводе, – ухмыляется Саврасов, но видно осознав, что я вряд ли нуждаюсь в лишних напоминаниях об упущенном, тушуется и выпаливает скороговоркой: – Но мы сегодня всё наверстаем. Мамой клянусь. Что стоишь? Собирайся! – Нет-нет. Исключено. У меня дел по горло. Ты, должно быть, в курсе. – У меня для тебя от самого, – Саврасов задирает башку к потолку, – вольная. И сюрприз. Пойдём. Это твой пиджак? – Мой, мой. Кошусь на часы. Пять… ещё работать и работать. Особенно учитывая то, что вчера я тоже самым наглым образом забил на дела. Но Саврасов ведь как репей. И явно не потому, что он о нашей минувшей дружбе вспомнил. Что-то ему от меня надо. Вечеринка по случаю моего дня рождения – так, лишь предлог. Ну что ж… Делать нечего. Забираю пиджак и шагаю к дверям: – Твоя взяла. Погнали. Недолго, да? Лёшка божится, мол, конечно-конечно. Но недолго не получается. Стоит нам усесться в приватном кабинете одного из новомодных ресторанов, как к нам подтягивается ещё с десяток человек. Кого-то я знаю хорошо, кого-то похуже, но все мы когда-то давно делали общее дело, и теперь они обо мне вспомнили, решив, что лучшего повода возобновить контакты не будет. Я – тёмная лошадка. Тогда как все думали, что сбитый лётчик. Теперь гадают, как я могу им пригодиться. В общем, весело. Стол ломится от яств. Вино рекой льётся. А Саврасов и с одной стороны ко мне подкатывает, и с другой… Надо, точно что-то надо шельмецу. Про работу меня пытает не ради праздного интереса – факт. И вино в моём бокале тоже неспроста не переводится. Из ресторана перекочёвываем в клуб. Кто-то по дороге потерялся, остались самые стойкие и желающие оторваться. Я успел забыть, как это происходит. Куча алкоголя, дорожки кокса, хотя я не по этой теме, девки… – Мне тут сказали, ты давненько, Сергей Зурабы-ы-ыч, не траханый. Это тебе от нашего начальства привет. Выбирай. Тёмненькая ничего. Твою мать. Только этого не хватало. Трахаться хочется примерно так же, как и умереть. Но не воспользоваться подарком – значит не только обидеть дарителя, но ещё и привлечь к себе ненужное внимание. Вдруг в их воспалённом мозгу возникнет вопрос – кого я трахаю, если не шлюх? Твою мать, да. Что тут ещё добавить? – Шлюхи? – брезгливо кривлю губы. – Не, ты чё? Эскортницы. Элитные. Вот эта в час двадцать кусков берет. – Баксов? – Нет, тугриков, – ржёт Лёшка. – Не тупи. Иди к папочке, красавица. У красавицы на мой вкус сильно перекачаны губы. Хотя сиськи ничего, да. Она падает рядом со мной на диван. Что-то мурлычет в ухо… Лёха, который так старательно меня спаивал, в итоге сам нажрался до поросячьего визга. И, кажется, ничего уже не соображая, едва ли не раскладывает девку на столе с закусками.