– Идейно-эстетическая борьба! Я поймал такси и, не торгуясь с водителем, повез актрису домой, в Фили. На резком повороте центростремительная сила бросила нас друг к другу. Нет, Лета не оттолкнула меня, а ласково вывернувшись из моих объятий, прошептала: – Торопишься, Гоша! Прощались у подъезда под бдительным оком таксиста, боявшегося, что мы смоемся, не заплатив. Гаврилова жила в обычной хрущевской «панельке», мне же казалось, звезда должна обитать по меньшей мере в доме из бежевого кирпича, а еще лучше – в старом особняке с кариатидами. – Неужели ничего нельзя сделать с ведомостями? – спросила она. – Я подумаю и позвоню. – Спасибо. Жор, я бы тебя пригласила… – Мама? – сочувственно улыбнулся я. – Родители за бугром. Бабушка. – Жаль. – Не торопись! Все будет, даже больше, чем ты хочешь. Потом… Слушай, Жор, дай мне твой телефон, на всякий случай… Я нацарапал рабочий номер на пачке «Стюардессы». – Домашний? – спросила она. – Служебный. – А дома у тебя разве нет телефона? – Есть. – Пиши! Не бойся, по пустякам звонить не буду. – Я и не боюсь, но лучше на работу звонить. – Ты еще скажи, что не женат. – Одинок, – почти не соврал я. – И я очень одинока, – шепнула Лета. – Ты мне поможешь? Я же в этих чертовых бумажках и ведомостях ни хрена не понимаю. – Помогу. – Спасибо. – Она поцеловала меня так, что я потом долго не мог отдышаться. Когда таксист по пустой полночной Москве домчался до Орехова-Борисова, Нина уже спала. В желтом пеньюаре… На следующий день я полетел в райком и честно рассказал обо всем Ане Котовой, она внимательно посмотрела мне в глаза, все поняла, горько усмехнулась и деловито объявила цену: – Два торта и три бутылки шампанского. Нет, четыре – надо бухгалтерию позвать. За это скромное подношение райкомовские девчонки скоренько исправили все косяки комсомольской организации театра имени М., а начальству мы доложили, что у них все в ажуре, можно поддержать выдвижение Гавриловой на премию. Я позвонил Лете и утешил: опасность миновала, но документацию все равно надо налаживать. – Жора! – задохнулась Гаврилова. – Я тебя хочу… видеть! – Я тоже! Спустя неделю жена по обыкновению искала у меня в карманах деньги, чтобы отправиться в магазин, и обнаружила надорванную контрамарку. – Ну и как спектакль? – с равнодушием, не обещавшим ничего хорошего, спросила она. – Фигня. – Мог бы и меня на эту фигню сводить. Мама с Аленой бы посидела. – Я ходил к ним взносы проверять. – Неужели? – Да! Ты не представляешь, как у нее все запущено! – У кого? – У Гавриловой. – Той самой? – Той самой. – Значит, она и взносы собирать тоже не умеет… – усмехнулась Нина. – По-моему, ты к ней несправедлива. Она талантлива. – Тебе видней. Но если не можешь заработать, – проскрипела жена, презрительно пересчитывая на ладони серебро, – сдай бутылки. На балкон уже выйти невозможно! – Сдам, – тоскуя, пообещал я. 12. Дом без дверей Проспаться, побриться, одеться И жить – без надежд и без чувств. Семья, мой любимый Освенцим, Я скоро к тебе ворочусь! А. Утром меня растолкала Нина: – Вставай, алкоголик! – Почему сразу алкоголик? – В зеркало на себя давно смотрел? После пробуждения в теле остался какой-то суетливый испуг. Во сне я искал выход из жуткого запутанного дома, куда пришел на свидание с Летой, а ее там не оказалось. Потом входная дверь исчезла, словно не было, и я метался по душным темным комнатам, скрипя зубами. – Вечером ребенка забираешь ты! – Жена, опаздывая на работу, суетливо прихорашивалась и нервно одевала Алену, чтобы отвести в сад. – А ты? – Я вчера забирала. У меня тоже есть личная жизнь. Понял? – О да! – Тебе что – ночью кошмары снились? – Ты-то откуда знаешь? – Не первый год с тобой, между прочим, сплю. – И что? – Ты ворочался, потел и повторял, как попугай: куда я попал, куда я попал! Зачем тебя в горком-то вызывали?