Добровольский не ожидал, что его слова произведут в массах такие разрушительные действия. – Я ничего не обещаю, – сказал он быстро. – Ничего! Он сам будет принимать решение, но, если вы согласны, я вас ему представлю. Люсинда поперхнулась и стала кашлять. – Я согласна! – закричала она и опять стала кашлять. – Я согласна! А когда, когда?! – Я позвоню, – настойчиво повторил Добровольский. – Если Федор не улетел, а он должен быть здесь, потому что мы уже созванивались, он нас примет. Люсинда Окорокова вскочила с места, подхватила свою гитару и смачно ее поцеловала. Поцеловать Добровольского она не решалась. – Девочка моя! – сказала она гитаре и еще раз поцеловала. – Да ничего еще не произошло, – попытался остудить ее пыл Добровольский, но она не слушала, танцевала по комнате и кричала «ура». – Как же не произошло? – сказала Олимпиада негромко. – Конечно, произошло. Она здесь почти шесть лет, на рынке торгует и с теткой живет, которая ее за прислугу держит. Она каждый день новую песню сочиняет. Я думала, они все про небеса, а они вон какие!.. А ты ей только что сказал, что ее послушает Корсаков! Это же сразу все меняет. Получается, что все не зря – и рынок, и тетка, и все! А ты говоришь – ничего не произошло!.. Некоторое время они смотрели на Люсинду, которая все танцевала и кружилась, а потом еще спела песню, очень плохую, и Добровольский сказал, что она плохая, но Люсинда ничуть не расстроилась. Одна хорошая все равно есть! И Липа у нее спросила, может, она гений?! Потом Олимпиада пошла варить кофе, и Добровольский решил, что должен спросить сейчас, потому что он за этим и пришел, – спросить и получить ответы. – Люся, – сказал он, когда Люсинда все-таки уселась и быстро ложкой доела из миски весь салат с крабами, а потом пальцем вытерла стенки и облизала палец со всех сторон. Глаза у нее сверкали, как у кошки, и она была очень красива, просто глаз не оторвать. – Люся, я хочу задать вам вопрос, раз уж я вас здесь застал. – М-м? – Когда Парамонов упал с крыши, вы были на площадке между первым и вторым этажом. Что вы там делали? Это было так неожиданно и так страшно – удар под дых, что Люсинда даже сразу не поняла, что она тоже упала с крыши, как Парамонов. Олимпиада вышла из кухни и стала в дверях. Люсинда пыталась быстро придумать, что бы ей такое соврать, но придумать не могла, и было совершенно понятно, что она собирается врать. – Вы сказали, что ваша тетя смотрела телевизор, а вы вышли, потому что услышали, как Парамонов упал. Но это неправда. Я смотрел с улицы на ваши окна. У вас глухие железные ставни. Вы ничего не могли увидеть и тем более услышать. Вы были без верхней одежды, значит, на улицу не выходили. Люсинда посмотрела на него с совершенно несчастным видом. Олимпиада медленно подошла к ней и спросила с изумлением: – Люська?! Ты что? С ума сошла! Отвечай немедленно! Но ответить она не успела. В дверь позвонили. …Жорж Данс отворил дверь и очень удивился, увидев у себя на пороге тетку с первого этажа. – Здравствуй, милый, – ласково сказала та. – Можно мне пройти-то? Он подумал и посторонился, пропуская ее. Она была большая, важная, в расписном балахоне, на котором цвели заморские цветы и порхали заморские птицы. На столе у него лежала рукопись – та самая! – и еще листочек бумаги, на котором он вел свои подсчеты. Жорж, потеснив на пороге комнаты тетку, бросился вперед и проворно спрятал и рукопись, и бумажку в стол, задвинул ящик и повернулся к столу спиной и сложил руки на груди. – Что вам? – сухо спросил он тетку. Он знал, что она гадает, но позабыл, как ее зовут. Вообще он не любил, когда соседи совали нос в его дела. Кто их знает, что там у них на уме, может, они роман его хотят украсть! Пронюхали, что он должен перевернуть всю русскую литературу, и уже зарятся на его лавры и мировую славу! А может, и вовсе недоброе затевают. Жорж знал, что на гениев то и дело бывают «гонения», и был уверен, что и сам без «гонений» не обойдется, и ожидал их с мученическим смирением и кроткой улыбкой – ему представлялось, что все гении именно так себя ведут. Но все же лучше от соседей подальше, подальше!.. – Что-то ты грязью совсем зарос, милый, – пропела тетка добрым голосом, а сама так и стреляла глазками по сторонам! Над глазами у нее были нарисованы синие облака – наверное, ей казалось, что это очень красиво, когда веки сверху закрашены синим. – А чего ж это Люсенька не приходит к тебе убираться? – Никто ко мне не приходит, – высокомерно ответил Жорж Данс и придержал коленом ящик стола с рукописью, который все норовил самопроизвольно выехать. – Что вам нужно? Тетка еще пооглядывалась по сторонам и спросила заговорщицким тоном: – А хочешь, я тебе погадаю? Вот прямо сейчас погадаю, касатик! Хочешь? И, как фокусник кролика из шляпы, выхватила из кармана расписного балахона колоду засаленных карт и длинной лентой перекинула их с руки на руку. Жорж смотрел на нее с ужасом. – Да не надо мне гадать, зачем?! – А это тебе, касатик, лучше знать – зачем? Хочешь, на интерес тебе погадаю, на червонную даму, на дальнюю дорогу, на казенный дом? На что хочешь, на то и раскину карты! – Да ни на что я не хочу! Не надо мне ничего, зачем вы пришли, уходите! – скороговоркой выпалил он. – Не уйду, касатик, не уйду, не трясись! – Люба махнула балахоном, прошла мимо Жени, уселась в кресло и положила ногу на ногу. Она была довольно толстой, и сидеть так ей было очень неудобно. Нога съехала и плюхнулась на пол. – Что вам надо?! – пронзительно закричал Женя. – Уходите! – А надо мне денег, – сказала Люба деловито. – Дай мне, и пойду я с миром, дорогой ты мой писатель! Женя пришел в абсолютное умоисступление. Денег? Каких еще денег? Что ей надо, когда у него шаром покати и он беден, как церковная мышь в приходе попа-пьяницы?! Его роман, величайший в истории человечества, отвергнут, ему не платят ни гроша, и дядя Гоша, который подкидывал ему легкие денежки, в могиле. Он в могиле по вине тех, что подбираются нынче к Жоржу! Данс знал, что их нет, что все это плод его воображения, фантомы, духи, – и все же он точно знал, что они есть. Он сам их видел. Жорж промаршировал к двери и настежь распахнул ее. – Вон! – заявил он, появляясь в комнате. – Извольте выйти вон! Вот как сказал будущий классик русской литературы в полном соответствии с оной! Тетка посмотрела на него и зевнула – кажется, специально, чтобы вывести его из себя. – Да никуда я не пойду, что ты стараешься-то! – равнодушно произнесла она. – Денег дай, и тогда я пойду. – Каких денег?! – завизжал Женя, так что эхо отдалось во всем доме и дверь тихонько скрипнула – или за ней кто-то был?.. Но ему некогда было разбираться. Сейчас он вышвырнет эту змею, эту шпионку, которая заползла в его дом, которая… Он вплотную подошел к креслу, но решительно не знал, что делать дальше. Как именно он станет вышвыривать шпионку и змею?! Он, наверное… того… не справится сам, наверное. Она тяжелая вроде и сильная, вон какая откормленная по сравнению с худосочным Женей! – Ну чего ты визжишь? – спросила тетка. – Я ведь все знаю. Все-все про тебя знаю. Мне карты рассказали, – добавила она, сделав непроницаемое лицо, и сунула руку в карман, словно для того, чтобы карты «сказали» ей что-то еще. Это она про роман, понял Женя. Она пришла, чтобы украсть роман, продать его и нажиться. Вот о каких деньгах идет речь! Чертова дура догадалась о том, что собой представляет его роман, и о том, что он должен перевернуть судьбы, с него должна начаться новая эпоха!.. Он не отдаст свой шедевр! Он будет биться за него до конца, до самой погибели, но не отдаст, потому что это – единственное, что у него есть, потому что у него отняли все остальное, даже театр студенческих миниатюр, даже Петербург и даже имя, а его прозвали гадкой кличкой Жопа! Но… как он не отдаст роман, он тоже не знал. Тетка вон какая здоровая! – Ты покойному Племянникову служил? Служил! Он тебе платил? Платил! – неожиданно сказала тетка. – Давай делись! – Чем? – не понял ошалевший от такого поворота Жорж. – Денежками, чем, чем!.. Зелененькими делись! – Да нет у меня никаких денег! Последний гонорар он истратил на «скульптуру». Купил в лавке небольшой бюстик Наполеона, который стоял теперь у него на столе. Иногда они с императором беседовали – о судьбах мира. – Ты, чай, думаешь, что я дура, – сказала тетка беззлобно. – А я не дура. Я, милый ты мой, совсем не дура. Покойник-то на динамите подорвался? На динамите! А откуда у него динамит? А оттуда, что бомбы он делал и разбойникам продавал! Это теперь всякий знает, что бомбы, которые террористы взрывают, все самодельные, и покойник их делал, так? Жорж от изумления открыл рот. – Ты бородищей-то не тряси, – произнесла Люба деловито, – не поможет. Я-то знаю, сколько баксов за это отваливают, за бомбы! И знаю, что ты у него правая рука был!