– Да. – И встали потому, что вот та девушка к вам в гости пришла, да? – Да. – А пришла она за тем, чтобы вам песню спеть, и для этой цели принесла с собой гитару? – Да. – А у вас, значит, так принято, по соседям с утра пораньше в нижнем белье ходить и песни играть, да? – Да. – И значит, мужика этого вы как увидели на площадке, так с перепугу его по башке – тюк! Да? – Да. То есть нет, нет! Я же говорю вам, что мы его увидели уже мертвого, он на нас… упал! Прямо с площадки! – вспомнив, она чуть не заплакала. – Что вы ко мне пристали, а? – Это не я к вам пристал, – ответил милицейский очень серьезно, – это вы мне тут сказки рассказываете и думаете, что я вам поверю! Куда орудие дела, говори, шалава! – вдруг заревел он так, что Олимпиада Владимировна отшатнулась. – Куда дела, говори, ну!! Так уж получилось, что Олимпиаду Владимировну никто и никогда не называл шалавой, и теперь она вдруг поняла, что этот человек почему-то считает себя вправе так громко и так гадко кричать и еще почему-то чувствует себя хозяином положения, а она совсем никто, просто какая-то букашка, козявка, шалава, и ему нет никакого дела до того, что она может обидеться или заплакать!.. Она смотрела на него и решительно не знала, что теперь делать. Как теперь жить – после того, как он заорал и назвал ее шалавой. – Ну вот что, – Люсинда Окорокова вдруг вскочила с места, кинулась к милицейскому и уперла руки в боки. – Будешь тут орать, так я тебя живо к порядку призову! Ты че, решил, что если тута с тобой интеллихентно базарят, так тебе все можно, да? – Она так и сказала «интеллихентно» и еще губы скривила презрительно. – Я те щас покажу базар! Щас тута в одну минуту весь ОМОН с Выхинского рынка будет, мало не покажется! Если те че надо, спрашивай, как человек культурный, а если ниче не надо, то и выметайся отсюдова и не приходи, пока не придумаешь, че спросить! Понял, нет? Милицейский смотрел на нее, вытаращив глаза, даже позабыл про сигарету, которую курил. Люсинда Окорокова вырвала бычок у него из пальцев и затолкала в чашку, из которой они давеча так вкусно попивали кофе. Милицейский проводил бычок глазами. – И не кури тута! Ты разрешения спросил? А не спросил, так и вали курить на площадку! – Во разошлась-то, – осторожно сказал кто-то из прихожей, – разошлась, да, товарищ лейтенант? – А мы никого не убивали, по голове не тюкали, и вообще! Мы кофе пили, а потом Липа на работу собралась, потому что ей позвонили! Словно в подтверждение того, что «звонили», в прихожей пронзительно зашелся телефон, так что милицейский подпрыгнул на стуле и пробормотал: – Ничего себе звоночек… Это была Марина Петровна, и она осведомлялась, почему Олимпиада до сих пор не прибыла на работу, хотя ее «вызывали». – Марин, – заговорила Олимпиада, а все на нее смотрели, – у нас тут небольшое ЧП в подъезде, сейчас мы все уладим, и я приеду. – ЧП? – переспросила начальница холодно. – Что за ЧП может быть в подъезде и какое оно имеет к тебе отношение? Ты обещала приехать, я уже два часа жду, а у тебя что-то там такое в подъезде!.. – Убийство, – сказала Олимпиада Владимировна с некоторым злорадством. – А больше ничего. – Что-о? – протянула начальница, растерявшись. – Что такое?! – Можно мне трубочку? – сладким голосом попросил внезапно оказавшийся рядом милицейский и, не дожидаясь ответа, протянул руку. – Старший лейтенант Крюков, убойный отдел. Кто говорит? Олимпиада стояла рядом и живо представляла себе, что сейчас происходит с Мариной Петровной и что произойдет с ней, Олимпиадой, когда она приедет на работу. Лучше было не представлять. Она вернулась в комнату, где вытянувшаяся в струнку в кресле Люсинда пыталась делать ей какие-то знаки, которых она не понимала, махнула на нее рукой и, брезгливо морщась, унесла на кухню чашки, в одной из которых был окурок. Старший лейтенант все говорил. – Чего там, а? – свистящим шепотом вопросила Люсинда. – Чего там творится-то? – Не знаю, – тоже шепотом ответила Олимпиада Владимировна и заправила за ремень вылезающую блузку. – Парамоновых допрашивают, кажется. – Во дела, а? – с восторгом выдохнула Люсинда. – Во история, а?! – Ужас какой-то, – сказала Олимпиада Владимировна. – Ужас и кошмар. Мне на работе попадет, и Олежка должен приехать! Люсинда в кресле подвинулась в ее сторону и сказала, радостно блестя глазами: – А ты говорила, что детективов в жизни не бывает! Вот тебе и не бывает! Олимпиада возмутилась: – Господи, что ты несешь, Люська! Ты только послушай, как он с нами разговаривает, будто мы… мы… будто он нас подозревает! – А он нас подозревает, – с удовольствием согласилась Люсинда. Детективчик получился первый сорт – милиция приехала, все соседи высыпали, всех допрашивают, и труп она нашла, она первая, целая история вышла, а намечался самый обычный, унылый и серый день! Правда, соседа немножко жалко, был он смирный, работал на заводе «Серп и Молот», выпивал умеренно и занимался «радиолюбительством» – у него в квартире был целый склад барахла, лампочек каких-то, проволочек и прочей чепухи. Люсинда видела, когда приходила убираться, и тогда же узнала, что он радиолюбитель. В прошлом году он проводил в армию сына Серегу, который был похож на Костика, славшего «военные приветы из далекого города Архангельска», и стол на проводы собирала тоже Люсинда. Соседа жалко, но детектив ей очень нравился, и она этого стеснялась. Липа-то вон как сердится, глазищами сверкает! Интеллигентка, даже возразить как следует никому не умеет, зато ей, Люсинде, палец в рот не клади, она «бойкая девчонка», ей об этом весь Ростов говорил! Из прихожей вернулся милицейский, сел на стул, отчего стул скрипнул и покачнулся, уперся ладонью в коленку и вдруг спросил: – А напротив кто живет? – Никто не живет, – ответила Олимпиада Владимировна. – Хозяева умерли давно, я их почти не помню. – А вы давно тут проживаете? – Всю жизнь! Мы с бабушкой жили, а потом она умерла, и я осталась одна. – Что можете сказать про потерпевшего? – Господи, ничего я не могу про него сказать! Мы все друг друга знаем в лицо, дом-то маленький! Он жил с сыном, сын сейчас в армии, забыла, как его зовут. – Серегой зовут, – подала голос Люсинда. – В прошлом году проводили. – Потерпевший выпивал? – Мы с ним не выпивали! – опять встряла Люсинда. – А потому знать не можем! Ну, выпивал, конечно, но сильно никогда не пил! – Черт знает что, – пробормотал старший лейтенант Крюков, – в субботу утром на мою голову!.. Тут его позвали на лестницу, и он вышел, и Олимпиада с Люсиндой опять остались одни. – Мне на работу надо, – с тоской сказала Липа, – и что он там начальнице наговорил, страшно подумать!.. – Да ладно, разберешься, чего там! – И кто мог его… по голове? – Олимпиада перешла на шепот. – У нас же тут все свои, чужих никогда не бывает! – Может, он собутыльников каких привел? Олимпиада пожала плечами. В проеме возник старший лейтенант и поманил ее пальцем, тоже достаточно обидно. – Вы меня? – спросила Олимпиада Владимировна, стараясь держаться «достойно», хотя сердце ушло в пятки. – Вас, вас, кого же!.. Они опять переглянулись, и Люсинда вскочила с кресла, выражая готовность следовать за Липой туда, куда ее поманил милицейский, хоть в острог! Олимпиада Владимировна вышла в собственную прихожую, где было сильно натоптано, накурено и очень холодно, потому что с лестницы дуло немилосердно, и как будто споткнулась взглядом о лежащее на полу тело. Теперь это было именно тело, кое-как прикрытое черной клеенкой, а не человек с мучительно задранным подбородком. – Господи, – сказала Олимпиада и прикрыла рот рукой. – А нельзя его… вынести? – Всему свое время, – сказал милицейский загадочно. – Пройдите, пройдите туда!.. Туда – означало на лестницу, где все смолкло, когда она появилась, только где-то в отдалении тявкала парамоновская собака по кличке Тамерлан. – А как же ваши соседи говорят? – не очень понятно спросил старший лейтенант. – А вы сказали – никто не живет! – Где? – не поняла Липа. – Напротив. Вот здесь. Ваши соседи говорят, что живет! – Кто?! – поразилась Олимпиада. – Никто там не живет! Никого там нет! В тех квартирах живут Парамоновы и еще студент, Володя, я не знаю его фамилии. Или знаю?..