– Так знаете или не знаете? – Нет! – почти крикнула Липа. – Не знаю! – И где он сейчас, тоже сказать не можете? – Конечно, не могу! Я же за ним не слежу! А напротив никто не живет, это я вам точно говорю! Парамоновы вылупили глаза и затараторили, как из пулемета застрочили: – Как нет?! – Конечно, живет!.. – На той неделе въехал!.. – Я сама видела! Еще коробки все носили!.. – И на лестнице третьего дня встретились!.. Это была какая-то ерунда, и Олимпиаде Владимировне показалось, что она сошла с ума. – Никто там не живет! – перекрикивая соседей, завопила она. – Когда-то жили, а потом никого не стало, это еще при бабушке было! – Да не верьте вы ей! – Товарищ милиционер, вы нам верьте, мы-то знаем!.. – Он третьего дня полез… – кричала Парамонова, тыча в мужа пальцем. – …снег с крыши скинуть, его там тонну навалило! Вот я и полез, а тут этот идет! – Важный такой, по сторонам не глядит… – …а я ему кричу, поберегись, мол, а он на меня ноль внимания и эту свою поставил… – …прям в крыльцо въехал… – Ти-ха! – гаркнул старший лейтенант Крюков. – Всем молчать! Парамоновы разом замолчали и уставились на него преданно и умильно, как прихожане на икону Спаса Нерукотворного. – Да что вы их слушаете, товарищ милиционер, – вступила Люсинда Окорокова из-за спины Олимпиады, – они вам наговорят!.. – А у этой регистрацию надо проверить! – Она приезжая, и у нее… – Вот паразиты! – закричала Люсинда. – Регистрацию им! А хрена моржового не надо?! – Ти-ха! – опять гаркнул лейтенант. – Что за… твою мать! Он прошагал через площадку – все расступились – и решительной рукой нажал белую пупочку звонка на соседской двери. Все замерли, как в последнем акте «Ревизора», замерли и прислушались. Ничего не было слышно, звонок словно канул в бездну, и лейтенант нажал еще раз. – Может, не работает? – предположил тот, что разговаривал с Парамоновыми. – Откуда я знаю! И опять нажал. В этот момент широко распахнулась дверь, которая на памяти Олимпиады лет восемь не открывалась, и на пороге предстал человек. Это было так неожиданно и так странно, что всех качнуло назад, к открытой двери Олимпиадиной квартиры, на пороге которой лежал труп, прикрытый черной клеенкой. – Вы ко мне? – весело удивился человек напротив. – Прошу заходить. – Вы… кто? – пробормотала совершенно уничтоженная Олимпиада Владимировна. – Откуда вы взялись? Тут она замолчала, потому что вдруг сообразила, что сейчас начнет, как Парамонова, кричать, что она его не знает и никогда не видела, и надо бы проверить у него регистрацию, и как вы можете мне не верить, товарищ военный! – Старший лейтенант Крюков, – пробормотал милицейский и заглянул открывшему за спину. – Документики ваши, пожалуйста. Странное дело, но человек не стал ничего спрашивать и выяснять, он чуть-чуть отступил в глубь своей квартиры – Парамоновы вытянули шеи, – покопался возле вешалки и подал книжечку зеленого цвета. Старший лейтенант открыл и цепко глянул сначала в нее, а потом в лицо подавшего. «Дипломатический паспорт», – подумала Олимпиада Владимировна. «Зеленый какой-то, небось регистрации нету!» – подумала Люсинда Окорокова. «Мусульманин! – подумали Парамоновы хором. – Террорист и бандит, господи прости, принесло его на нашу голову, как бы чего не вышло!» «Е-мое», – подумал старший лейтенант. – Добровольский Павел Петрович? – Истинно так, – по-старинному ответил человек и по-старинному же поклонился. Почему-то и в ответе, и в поклоне Олимпиаде Владимировне почудилась насмешка, хотя человек был очень серьезен, насуплен даже, и не думал улыбаться. – Вы… давно здесь проживаете? – Да как вам сказать… Неделю примерно. Но я не живу здесь постоянно. – А где вы постоянно проживаете? Человек пожал плечами и сказал словно нехотя: – В Женеве. Тут на лестнице, в теплом и дружеском соседско-милицейском кругу, произошло некоторое смятение чувств, а также разброд и шатания. «Так я и знала», – подумала Олимпиада Владимировна. «Во врет-то!» – подумала Люсинда. «Точно террорист!» – решили Парамоновы беззвучным хором. «Твою мать», – подумал старший лейтенант. – Так зарегистрироваться бы надо, господин хороший… – неприятным голосом сказал он и так и сяк повертел документ, – Добровольский Павел Петрович! А то вот… общественность сигнализирует. О чем именно сигнализирует общественность, он не успел придумать, потому что Павел Петрович вдруг пробормотал, как будто внезапно вспомнил что-то важное: – Черт возьми!.. – вытащил у лейтенанта из пальцев зелененькую книжицу, тот проводил ее встревоженным взглядом, отступил за свою дверь и вновь где-то там покопался. – Гражданин! – милицейским голосом сказал старший лейтенант Крюков. – Вернитесь, гражданин! Гражданин вернулся и протянул книжечку на этот раз красного цвета. Взгляд у милицейского стал подозрительным и цепким, как в кино про майора Пронина в момент поимки им международного шпиона. – Прошу прощения, – сказал человек из Женевы. – Запамятовал. Старший лейтенант Крюков открыл книжечку, уставился в нее, долго и придирчиво читал, потом так же придирчиво пролистал. Все молчали. «Российский паспорт», – подумала Олимпиада Владимировна. «А дядю Гошу прикончили!» – пригорюнилась Люсинда Окорокова. «Подпольный террорист или шпион», – окончательно решили Парамоновы. «Твою мать», – думал старший лейтенант. Он вернул книжечку, помолчал и с тоской спросил: – Вы тоже, конечно, ничего не слышали? Человек пожал плечами: