– Давайте кофе пить, – предложила Олимпиада. – Я сварю сейчас, только сними мне с верхней полки большой кофейник. Снимешь? – Где? – Во-он, видишь? Добровольский снял кофейник. – А какая тебе разница, где он работает? – Риелторская контора занимается недвижимостью, а ваш дом – это как раз недвижимость. – Ну и что? – не поняла Олимпиада. – И потом, что значит – наш дом? У нас же… не коммуналка, у нас целый дом, и у каждого отдельная квартира! Добровольский выдвинул стул и сел на него верхом посреди кухни. Уходить от Олимпиады ему не хотелось. Ему хотелось сидеть посреди кухни и смотреть, как она варит кофе. – Насколько я понял, вашего дома нет. – Как нет? Вот он! – и Олимпиада Владимировна повела рукой, указывая на вполне материальные стены, окна и перегородки. – Или ты хочешь сказать, что его в документах нет? – Нет, – подтвердил Добровольский. – Я просил своего помощника навести справки, и он навел. Вашего дома не существует в природе. Он – миф. Фантом. Люсинда прислонилась к косяку – слушала. – Это точно, – подтвердила Олимпиада даже с некоторой гордостью. – По документам его нет. – Ты говорила, что вы все делаете сами, даже крышу ремонтируете и сажаете маргаритки. – Ну да, но при чем тут Олежка?! – Смотри, – сказал Добровольский. – В самом центре Москвы, где земля стоит бешеных денег, стоит дом, о котором все забыли. В нем живут несколько человек, долгие годы. Потом вдруг что-то происходит, и люди начинают умирать. Причем люди, объединенные только тем, что они живут в этом доме, а больше ничем. Парамоновы никак не были связаны с Племянниковым, верно? Только тем, что они… соседи. Как и вы. Вы тоже соседи. – Да, ну и что? – А твой кавалер работает в риелторской конторе, которая занимается куплей-продажей недвижимости, верно? Олимпиада бросила свой кофейник и уставилась на Добровольского. – Да ладно! – произнесла она с чувством. – Ты хочешь сказать, что это он тут всех поубивал, чтобы как-то завладеть домом?! Добровольский пожал плечами. – Но как он может им завладеть?! – Я не знаю. Но уверяю тебя, что существует огромное множество всяких комбинаций! – А зачем ты его спрашивал, кто мимо него прошел? – Я спрашивал потому, что у меня есть подозрения, – ответил Добровольский довольно туманно. – Но я пока не буду их озвучивать. Мне необходимо все проверить. – Как ты можешь проверить, если ты не милиционер?! – У меня есть связи, – ответил Добровольский еще более туманно. – А Женька-писатель? – подала голос Люсинда. – Люба говорила, что он в саперных войсках служил! Это правда или как? – Не знаю. Но это самое простое, – сказал Добровольский. – Это можно узнать в течение часа. Отправить запрос, и все. – Какой запрос, Павел?! – У меня есть связи, – повторил Добровольский настойчиво. Олимпиада помешала кофе и сняла кофейник с плиты. – Но тогда выходит, – сказала она, держа кофейник в руке, – что он причастен к взрыву? Если дядя Гоша занимался изготовлением взрывных устройств, а Женя их сбытом… – Слабоват он для сбыта, – задумчиво проговорил Добровольский. – Или он гениальный актер, что сомнительно. – Какие взрывные устройства? – пролепетала Люсинда. – Дядя Гоша Племянников?! – Да, да, – зашептала Олимпиада, – я тебе потом все расскажу! – И, как всякая нормальная женщина, тут же принялась рассказывать: – У него дома целая лаборатория за железной дверью. Это какой-то кошмар, я такого никогда не видела!.. – Липа, – одернул ее Добровольский, – ты, кажется, обещала рассказать потом! – Но я же ничего и не рассказываю! И потом, если Женя ему помогал, значит, он тоже обо всем знал?! И, может, это он убил дядю Гошу?! Добровольский пожал плечами: – Я бы не стал делать скоропалительных выводов. Сказано это было с таким явным превосходством, что любая уважающая себя феминистка немедленно отволокла бы его в суд хотя бы за неуважение к присутствующим дамам! Но ни Люсинда, ни Олимпиада не были приверженцами моднейшей женской религии и веру в мужское тупоумие не исповедовали. – Хорошо, – сказала Олимпиада, – если это скоропалительные выводы, то что тогда не скоропалительные? Добровольский выразительно посмотрел на кофейник. Олимпиада спохватилась, достала кружки, круассаны и сушки с маком, кому что больше нравится. – Когда я ползал по крыше первый раз после того, как упал Парамонов, то нашел три пары следов, – сказал Добровольский, прихлебывая огненный кофе. – Кеды, валенки и рифленые ботинки. Парамонов был в ботинках. Валенки есть у всех. В кедах в этом доме ходит только Женя, который выполнял поручения Племянникова и, по слухам, служил в саперных войсках. Значит, кроме Парамонова и Жени, на крыше был кто-то еще из жильцов. Когда я спускался, дверь в квартиру Племянникова была открыта. – Как она могла быть открыта, если квартира запечатана, опечатана то есть?! – воскликнула Люсинда. Олимпиада Владимировна, ставшая за последнее время практически профессионалом по проникновению в опечатанные квартиры, только фыркнула. – Ничего сложного, – пояснил Добровольский, который, по всей видимости, не был таким профессионалом, – бумагу можно аккуратно отклеить или подрезать, если есть острый нож или скальпель, к примеру, а потом снова приклеить. А дверь открыть ключами. – Значит, у того, кто открыл, должны быть ключи! – победительным тоном заключила Люсинда. – Я уже спрашивал у Олимпиады, нет ли дубликатов у Любы, которая является старостой этого дома, и она сказала, что нет. – Нету, нету, – подтвердила Люсинда. – У наших вообще ни у кого нет, потому что тетя Верочка воров боится до смерти! Она и мне-то ключи только года через два выправила, а то все сама открывала! – А мои у Люси, – сказала Олимпиада. – Я тебе говорила! – А может, это Женька в квартиру залез, если он с Племянниковым водился и поручения его выполнял? – Может, конечно. Теоретически там мог быть кто угодно, учитывая, что мы не знаем ни о каких связях дяди Гоши и вообще не знаем, были они или нет! Мы не знаем, с кем он разговаривал в своей квартире в тот день, когда его убили, а он разговаривал! При этом соседи дружно утверждали, что к нему никто никогда не приходил. Это может означать, что там был кто-то свой, из дома. Но кто? Обе девицы слушали как зачарованные. – Если Племянников с кем-то ссорился и этот кто-то был именно из соседей, значит, кто-то из дома был осведомлен о его… подрывной деятельности. – Почему? – Потому что его не просто убили, а именно взорвали и именно в доме! Про взрывчатку никто не знал. И получается, что мог знать только писатель. Только писатель, – повторил Добровольский. – Значит, все-таки он… И глотнул кофе. – И еще белый плащ и валенки, – сказал он сам себе. – Но это не имеет никакого значения, если с улицы никто не пришел, а кавалер Олежка утверждает, что никто. Или имеет?.. Девицы переглянулись. – Что… имеет? – осторожно спросила Олимпиада. – Ничего, – быстро ответил Добровольский, – это пока только догадки. Я не понимаю, почему в квартире Племянникова не было никакой обуви, кроме валенок. Помнишь, в прихожей стояли валенки? – Помню. – Ты что, была у него в квартире уже после того, как он помер? – вскинулась Люсинда. – А, Лип? – Была, – призналась Олимпиада. – Я тебе потом расскажу. Мы туда пришли, Павел как-то открыл дверь, и мы стали смотреть, что там может быть подозрительного, и нашли… – Липа, – громко окликнул ее Добровольский. – Ты обещала рассказать потом. – Хорошо, хорошо! Ну вот, и там в прихожей были только валенки, и больше ничего. Если он у нас на площадке был в зимних ботинках, значит, хоть демисезонные-то должны были остаться! Хоть одни! – Должны, – согласилась Люсинда. – А че? Их не было? – Не было, только валенки! Ну, допустим, у него всего две пары обуви, но вторая-то должна была остаться? Он же не ходил летом в валенках!