– У меня отец пропал, и я подозреваю, что его убили. Андрей вскинул реденькие брови, морщины на лбу превратились в напряженные складки. – А у кого-то есть причины убивать твоего отца? – Да, он бизнесмен, – выкрутилась Нюкта, – партнеры у него люди неприятные. – Понятно. У меня дядя на Петровке, давай пробью по базе, – гипсовые пальцы взялись за телефон. – Скажи его возраст, рост, вес, во что был одет. – Ой, а это удобно о таком просить? – Нюкта заерзала на диване. – Это его работа как раз, без вести пропавшие и неопознанные. Мы же только спросим, если найдется кто-то похожий, хотя бы будешь знать, куда бежать. Нюкта оживилась. А если и правда Андрей поможет? Вон как быстро он нашел родных Мары. Итак, описать отца. Нюкта попыталась сосредоточиться. Но в памяти возник молодой, румяный папа… лет тридцать, крепкий и подтянутый, прямой нос, такие добрые серые глаза, на подбородке смешная ямочка. – Пятьдесят два года, рост около ста восьмидесяти, вес примерно девяносто, волосы редкие русые, щеки впалые, высокий лоб, нависшие веки, между бровей складка. – Нюкта нахмурилась и ткнула пальцем в переносицу. – Хотя если мертв, наверное, складка не видна? – Во что был одет? – Андрей сосредоточенно записывал. – Темная водолазка, джинсы, куртка песочного цвета с капюшоном, – Нюкта как будто заново собирала отца в командировку. – Портфель кожаный, потертый, ботинки коричневые спортивные. – Понял. Фото есть? – Андрей убрал мобильник и мятые листы с детализацией в рюкзак. С минуту Нюкта молчала. – Я по дороге сюда потеряла телефон. – Стопроцентную гарантию не дам, что найду, но сделаю все возможное. – Андрей рывком закинул рюкзак на плечи и еле заметно улыбнулся, сдвинув брови домиком. – Но лучше, конечно, чтобы я не нашел ничего и твой отец был бы жив. – Да. Спасибо. Нюкта часто заморгала, прогоняя слезы, поднялась и предупредительно открыла дверь. От Андрея слабо пахло шершавым парфюмом. Нюкта вспомнила отца, плотный запах его туалетной воды: бергамот и сандал. Где он сейчас? Невозможно представить его неживого в какой-нибудь грязной канаве. Или закопали в лесочке неглубоко? Бродячие псы роют землю, добираются… Изи заявила бы: «Собаке собачья смерть». Неужели сестренка и правда способна убить? Надо чем-то себя занять. Нюкта вернулась в кабинет, где храпела Пуховичок, развалившись на мешках и отравляя воздух кислым запахом изо рта. Нюкта с грохотом распахнула окно. Еще не хватало, чтобы кабинет Мары, которая терпеть не могла алкоголь, провонял перегаром. Щелкнула несколько раз переключателем. Пуховичок не среагировала на вспышки света, но, когда Нюкта с силой сжала ее плечо, разлепила глаза. – Эй, ты чего? – возмутилась Наташа сквозь сон и скинула руку Нюкты. – Больно же. – Извини, – ответила Нюкта, сквозь зубы. – Давай провожу тебя в твою спальню? Наташа громко сглотнула, сдерживая рвотный позыв. – Пойдем лучше подышим на улице. Нюкта кивнула и, сняв с вешалки Марино пальто, накинула его на плечи. Наташа медленно влезла в куртку и посмотрелась в маленькое зеркальце у двери. После недолгого сна она выглядела еще более пьяной. Пощипала себя за дряблые щеки до появления румянца и сгрызла с губ шелушину сухой кожи. Пригладила бесцветные волосы, по-хозяйски дернула дверь, шагнула в коридор. На первом этаже кто-то рыдал, на миг Нюкта подумала, что это кто-то из Мариных родственников. Пуховичок приостановилась. Нюкта напряглась: а может, опять что-то стряслось? Похоже, эта Наташа притягивает несчастья. – Будете писать заявление? Лена, ассистентка Мары, поддерживала за локоть рыдающую женщину в распахнутом плаще и опущенном капюшоне. – Нет! – женщина дернулась как от удара. – Я домой пойду! Этот изверг меня убьет, а не убьет, так покалечит. Как же больно. Женщина схватилась за бок и сползла по стенке на пол. Плащ ее оставил на гипсокартоне влажный след. Скинула капюшон: из макушки был явно выдран клок волос, по иронии, набухшее розовое пятно по форме напоминало сердце. Красивое большеглазое лицо с породистой горбинкой на тонком носу походило на маску. В ноздрях запеклись кровавые корочки. – Давайте наша медсестра вас осмотрит хотя бы. – Лена присела рядом на корточки, ее полные ноги сделались похожи на куриные бедрышки. – Убедиться, что ничего не сломано. Женщина всмотрелась в темноту коридора. Сделалась совсем белой и неживой. Из дальнего крыла шел высокий молодой человек в растянутом спортивном костюме и грубых ботинках. – Не бойтесь! – поймав взгляд женщины, воскликнула Лена. – Это наш подопечный. – Мне сказали, что это женский центр, – прошелестела гостья и снова накинула капюшон. – Только женский! – Конечно, – затараторила Лена, – но у женщин бывают дети! Подростки-мальчики в том числе, не отцам же их оставлять. Пацан, не обращая внимания на драму возле рецепции, с выражением лица, какое часто бывает у Изи, вышел на крыльцо и хлопнул дверью. – Пойдем тоже, – Наташа подтолкнула Нюкту в спину. Снаружи было ветрено, шел мелкий дождь. Пуховичок оттащила Нюкту подальше от ступенек. При виде избитой женщины она как-то притихла, а теперь, как только та пропала из поля зрения, вновь стала собой. Подцепила толстыми сухими губами сигарету и, резко откинув голову, вытянула ее из пачки. – Если Бог есть, у него злое чувство юмора, – философски заметила Наташа, терзая дохлую зажигалку. – Ты меня спасла ценой Мариной жизни. Как же хочется надавать оплеух этой самодовольной дуре! – А Подреза теперь посадят! – продолжила Наташа, наконец втянув слабенький огонек в сигарету. – Так ему и надо, суке. Я ему такие проводы устрою, вот это будет праздник. Кстати, Ань, а как думаешь, мне может его машина достаться? – Да на каком основании? – грубо ответила Нюкта. – А кому? – Наташа выпучила глаза и выпустила дым из бледной пасти. Какая жаба! – Ты говорила, у него бабушка живая есть. Наташа заржала и притопнула ногой. – И ты думаешь этой чеканутой нужен его джип? Пусть к гробам лучше приценивается! – Наташа посмотрела на небо, все еще сомневаясь, что идет дождь. – Пойдем под козырек. Тут крупная капля угодила прямо на сигарету. Наташа чертыхнулась и растерла табачного червяка грязной подошвой. – А вообще я буду скучать по Костику. Ну вот, уже Костик, а не сука. – Хрен знает, как будет с другими теперь. Особенно в этом деле, – Наташа погладила себя между бедер. – У тебя есть мужик? Нюкта не ответила, только скривилась. Тут в нахохленных кустах мелькнул гибкий черный силуэт. Мина! Два больших лунных глаза посмотрели Нюкте прямо в душу. Нюкта хотела броситься к кошке, подхватить ее под брюшко, унести из-под дождя. Оскользнулась на мокрой траве. Какое бесцветное небо, какие лысые кроны. – Эй, ты что, пьяная? – мужской голос прорезал гул в ушах Нюкты. Наташа хихикнула, помогла Нюкте встать на ноги, и в какой-то момент они обе чуть не завалились в лужу. – Да она пол-литра высосала на моих глазах, – развязно заявила Пуховичок и полезла в пачку за второй сигаретой. Давешний пацан – на вид лет пятнадцать, басок как у тридцатилетнего, потоптался на месте, погладил льва на вазоне и вошел в центр. Оттуда сразу же выскочила Лена. – Простите, здесь не курят! – голос у помощницы Мары дрожал, она явно вымоталась здесь одна. – Господи, ну и стервоза, – шепотом сказала Наташа, обняла руку Нюкты, повисла всем весом и продолжила громко: – Здесь хуже, чем в вытрезвителе, эти девки как надзирательницы в тюрьме. – Аня, а вы не поможете мне с бухгалтерией? – Да, конечно. – Нюкта высвободилась из Наташиной хватки и, потирая плечо, пошла за Леной. Нюкта не любила смотреть новости. Но сейчас, закрывшись в Мариной комнате отдыха, включила телевизор и защелкала пультом, вдруг там покажут сюжет про отца: найден труп, жестокое убийство, разыскиваются дочери жертвы. Телевизор залил белую каморку мерцающими всполохами. Нюкта устроилась на кушетке и убавила звук на минимум. За стеной была общая спальня, новенькая, у которой выдраны волосы, вздрагивала и кричала во сне, даже приняв успокоительное. Пуховичок там же дрыхнет как убитая. Кажется, ее не разбудят ни вскрики, ни бормочущий телевизор. В новостях про отца ничего. Ни на Первом, ни на НТВ, ни на «России»… Нюкта из-за этого то приходила в ярость и металась по комнатушке из угла в угол, то апатично, не моргая, смотрела на экран. Что-то похожее она чувствовала, когда отец сказал, что мама не вернется к ним из Парижа. Громче телевизора заурчал живот. Когда она ела в последний раз? Нюкта стала рыскать по комнате теперь с конкретной целью – найти что-нибудь съедобное. В узком стеллаже шампунь и икеевское полотенце, свернутое валиком. Нюкта откупорила пластиковую бутылку и вдохнула запах эфирных масел – запах Мариных волос. У окна, заваленная бумагами, на которых тут и там мелькала курчавая Марина подпись, стояла низкая тумбочка, похожая на советское радио. Внутри кипятильник, литровая банка с белым налетом и окаменелые пряники. Нюкта схватила один и, снова усевшись перед экраном, поскоблила добычу зубами. Крошки глазури усыпали хлопковую рубашку и пижамные штаны в голубую полоску. Их Нюкта одолжила в центре – в ее гардеробе никогда не было одежды для дома: мать пижам не признавала. Сгрызла только половину пряника. Обмусоленный остаток отложила на тумбочку. Легкий мятный холодок раскрылся во рту. Сделать бы чай, но уже нет сил вставать. По сравнению с водительским креслом кушетка казалась пуховым лежбищем. Нюкта опустила звенящую и неспокойную голову на кожаный подлокотник. Сонная усталость тут же залепила веки. Последнее, что она слышала, перед тем как провалиться в сон, – повтор репортажа с какого-то праздника в подмосковном «Жилищнике». Какими ничтожными кажутся усилия людей из говна и палок делать красоту. Во сне Нюкта стала Марой. Она это поняла сразу – по тому, как свободно двигается тело. Прежде зажатое, сутулое под вечно сползающими плечами материнской одежды, оно теперь распрямилось и казалось невесомым. Мара бежит на цыпочках, не желая причинять земле боль своими каблучками. Ее короткие волосы взъерошены и похожи на высохший цветок. Маре (или Нюкте) ужасно интересно посмотреться в зеркало. Она оглядывается по сторонам: блик на стекле, за ним бледное пятно – человеческое лицо. Это Изи. Сестра страшно скалится за рулем джипа. От вида этой улыбки Мара вся наливается свинцом и больше не может бежать. Джип ревет кабаном, подскакивает к Маре и свирепо бодает ее бампером. Боли нет, только вспышка и новая картинка: Изи, словно краб, обходит Мару и томагавком прицеливается к горлу. Шея, неудобно устроенная на подлокотнике, затекла. Перед глазами Нюкты все еще стояла жуткая улыбка Изи. Сестра всегда была такой? Может, из-за нее мать уехала? А что, если Изи убила отца? Нюкта потерла шею, помотала головой и потянулась. Тело ноет, будто ночевало в багажнике «лексуса». Порылась в сумке в поисках зубной щетки, под руку попалась мятая открытка. Снова перечитала записку сестры. Нет, Изи всего лишь подросток. Нюкта вышла в коридор, миновала общую спальню, из которой доносились храп и тоненькие всхлипы, и нырнула в туалет. Из зеркала над раковиной за Нюктой наблюдало какое-то незнакомое лицо. Это была еще не прежняя Нюкта, но уже и не мать. Она пыталась понять, что изменилось. С шеи совсем сошли синячки. Ну да, отросли светлые корни, появились лиловые полумесяцы под глазами, нос усыпан темными точками. Нюкта поморщилась и принялась сцарапывать их намыленными ногтями. Только когда тщательно умылась, почистила зубы и причесалась бесхозным пластмассовым гребнем, поняла, что дело во взгляде. Один в один как у Изи в сегодняшнем сне. Если бы Нюкта не провожала отца, не делала бы вид, что не слышит очередную пошлость, что он вытворит с ее тельцем, когда вернется, не видела бы собственными глазами, как тот прошел регистрацию и исчез в зоне досмотра… Нет, невозможно. Ровно в это время Изи сидела на уроках. В кабинете Нюкту уже ждал Андрей. Раскачивался на диване и отрывал катышки от своего зеленого мохнатого свитера. Быстро и неловко обнял Нюкту и скакнул обратно к дивану за рюкзаком. – У меня есть новости, – как бы извиняясь, сообщил он. – У меня фотографии. Будешь смотреть? На миг Нюкта забылась. Словно она в гостях и приветливый хозяин предложил полистать фотоальбом. Она даже улыбнулась, присела на краешек рядом с раскрытым рюкзаком. Андрей разблокировал экран телефона. Медлил, тяжело вздыхая. Нюкта тянула время, фокусировала зрение то на обмахрившемся зеленом рукаве Андрея, то на его волнистом, как после ожога, ногте большого пальца. Цифра наверху экрана сообщала, что у Андрея в телефоне двадцать восемь тысяч фотографий. Дальше прятать взгляд было некуда. Снято с монитора компьютера. Изображение не четкое, а как бы подернутое мелкой-мелкой рябью. Мужское лицо, отекшее и поплывшее, будто мыло в мокрой мыльнице. Ощеренные маленькие зубки. Куцые бровки криво наклеены на лоб. Слава богу, не папа. Смахнула снимок вправо. Следующий.