Смотрел пару секунд на мутно-розовое лезвие, представляя Изи с этим ножом и точильным камнем. Затем положил орудие убийства под водолазку на голую белую спину, чтобы не прорезать пакет. Перевернул, стараясь не смотреть в лицо. Будет еще потом во сне к нему приходить. Теперь черная рубашечка наделась легко, на талии пришлось соорудить толстый пояс из скотча. Торчащая рука потребовала отдельного пакета. Слой за слоем плотный пластик превращал труп в лакированную матрешку. Закончив с Угаренко, Вадик, словно вор, пробрался в ванную, стянул пропитанные кровью носки и принялся застирывать их в раковине, щедро расходуя бесформенный кусок мыла. У него дома такое же, от прыщей. Эмаль раковины тут же утратила белизну. Вадик смыл грязно-розовую пену, сполоснул носки, аккуратно разложил их на полотенцесушителе. Можно поработать феном, но страшно шуметь в квартире. И так слишком громко трещал скотчем. Вадик ополоснул ноги, заприметил меховые тапочки, наверняка Изи, и запихнул в них свои большие мокрые ступни. Стоит прибрать за собой, пройтись тряпкой по всему, где он мог оставить пальчики. Вадик намочил махровое полотенце и отправился с новым обходом. В квартире стало заметно темнее. Сколько же времени прошло, а когда он ел в последний раз? Вадик прошел на кухню, снова сунулся в шкафы, теперь уже в поисках чего-нибудь съестного. Ни крошки. Одна посуда. А вот холодильник забит. В центре средней полки кусок ветчины. Вадик стянул пленку, мутную от жира, понюхал, сморщился, хотел было выбросить, но тогда пришлось бы мусор выносить, чтобы не провоняло все. Задвинул кусок к самой стенке, покрытой потеками льда. Нижние полки заставлены контейнерами. Вадик схватил первый попавшийся, сдернул крышку, пахнуло задохнувшейся курицей. Но выглядит аппетитно. Вадик мысленно увидел Изи, как она стряпает котлеты, хотя, наверное, это дело рук ее сестры. Стянул перчатки, схватил пальцами поджаристый кругляш и отправил целиком в рот. Мясо порублено, не перекручено на мясорубке, прям как у мамы, как он любит. Спорол остальные, пустой контейнер задвинул обратно. На дверце заприметил батончик сникерса, не стал распаковывать, сунул в карман спортивок, где уютным комочком устроились трусики Изи. Протер холодильник и столешницы, на всякий случай подоконник и стул у окна. Все вокруг теперь казалось враждебным: он мог коснуться чего угодно, везде оставить след. Кое-как измазав кухню мокрыми следами полотенца, прошоркал в тапках в спальню. Угаренко мирной мумией лежал в центре комнаты. Вадик чуть присел, как в спортзале, и, просунув руки под папашу, на выдохе поднялся с ровной спиной и трупом на сгибах локтей. В тапочках было неудобно, Вадик сбросил их и тут же почувствовал ступнями влажный ворс ковра. – Полежите на дорожку. – Вадик аккуратно, почти нежно опустил труп на плитку в прихожей. – Скоро поедем. Решил снова набрать Голуму. С одной стороны, этому пацану можно доверять, он никогда не сдаст и не подведет, с другой – он мог просто забыть о своем обещании. Особенно если перед этим что-то принял. Так и вышло. – Ты готов выезжать? – вместо приветствия спросил Вадик в телефон. – Ба-а-алин, совсем из головы вылетело, – виновато протянул Голум. – Через полчаса буду. Не опаздываем же? Вадик покосился на Угаренко. На миг померещилось, что на черном пластике растянулась черная кошка. Не она ли подрала в квартире мебель? Крепко сморгнул. – Не опаздываем, но я на тебя рассчитываю, – отчеканил Вадик и нажал отбой. В квартире темнело. Вадик не решался включать в комнатах электричество. Единственным освещенным местом была ванная. Вадик снова помыл ноги в раковине и, прежде чем надеть высохшие носки, обтер подошвы о висевший на крючке махровый серый халат, по всему видно, папашин. Теперь он сам двигался как кошка, мягко скользил по квартире, избегая красно-коричневых пятен на полу. Голума, выпрыгивающего из такси, Вадик узнал сразу: щуплая фигурка, олимпийка со светящимися в темноте лампасами. Пацан с преувеличенной энергией бежал к подъезду, будто его давным-давно крикнули родители, а он опаздывает, и теперь его ждет неминуемое наказание. Голум вошел в квартиру минут через десять – виновато пряча чистейшие глаза. Чуть не споткнулся о мешок, царственно занимающий половину маленькой прихожей. Треугольное его личико не выразило ни одной эмоции. – Здаров, ты натворил? – Голум протянул костлявую пятерню для рукопожатия и кивнул в сторону Угаренко. – Привет, – Вадик стиснул косточки беспощадно крепко, пару раз тряхнул и спрятал ладони под мышки, в такой позе бицепсы его выглядели внушительно. – Меньше знаешь, крепче спишь. – И то правда, – согласился Голум, топчась на месте. – Поможешь? – нетерпеливо спросил Вадик, раздосадованный медлительностью Голума. – Конечно. Я твой верный пес. – Голум высунул длинный язык, бледный и в трещинах, похожий на старую губку для мытья посуды, и часто задышал. – Только скажи, что надо? – Да непонятно, что ль? Закопать, да чтобы не нашли. – И ты решил, раз у меня мачеха людей хоронит за бабки да кладбища генералит, я в этом деле спец? – нарочито скучающим тоном прогундел Голум. – Слышь, поможешь или нет? – Да сказал же, помогу. – Голум посерьезнел, сдвинул бровки. – Есть у меня место на примете, хоронить там нельзя, а подхоранивать можно. По ясным лучистым глазам Вадик понял, что теперь придется регулярно спонсировать Голума. – Видел кого во дворе? – Да что-то не смотрел особо. Но вроде пусто. Могу первым пойти, – деловито оглядел труп, как будто мысленно проводил замеры. – С этим-то грузом я вряд ли управлюсь. Вадик улыбнулся углом рта и потрепал Голума за детское плечико. Выходили парни по очереди. Голум воровато выскользнул из квартиры. Снизу донесся писк подъездной двери. Вадик выдержал паузу. Взвалил хрусткую ношу на плечо и вышел на лестничную клетку. Квартирная дверь неожиданно громко хлопнула за его спиной. Вадик дернулся, отчего мумия едва не сползла на пол. Вадик перехватил папашу поудобнее и тяжким шагом, словно каменный гость, сошел на первый этаж. Голум припирал тяжелую дверь подъезда и вертел головой, сканируя двор. Сообщники переглянулись и выбрались на крыльцо. Желтые фонари еле разбавляли йодистую темноту двора. Палая листва, волочась по асфальту, по-стариковски перешептывалась. Ни движения, ни звука. Только на совершенно пустой детской площадке почему-то раскачивалась с тревожным скрипом детская качелька. – Знаешь, нам, наверное, лучше не молчать, – неожиданно произнес Голум. – Чего? – Ну, подумай, как мы выглядим со стороны! – Голум обернулся на Вадика, оскалился, будто и правда пес, и пошел спиной вперед. – И как же? – Как преступники, которые избавляются от тела. Поэтому лучше нам с тобой не молчать угрюмо, а болтать на ходу. – И щериться как педики? – Я в художку поступил. – М-м. Поздравляю, – сдавленно сказал Вадик. Голум словно в танце развернулся и уступил Вадику дорогу. – А ты что думал, Сереженька – конченый человек? – тонко пропел Голум. – Ничего я не думаю, я восемьдесят килограммов тащу. Путь до машины тянулся как нелюбимый фильм. Вадик был сосредоточен на папаше Угаренко, соображал, что скажет, если сейчас появится старушка с собачкой или еще кто. Голум, часто дыша и подвизгивая, рассказывал про вступительный экзамен и как покорил преподавателя оригинальным пейзажем. – Как хорошо вы чушствуете атмошферу города, жизнь так и бьет ключом, – передразнил Голум препода. – В следующий раз кладбище нарисую, посмотрим, чем там будут бить ключи, – захихикал он. Только перед распахнутым багажником, размером с чемодан, Вадик вдруг понял, что труп туда не поместится. Сажать его пассажиром как-то неправильно, да и совсем рисково, если их вдруг остановят. Придется все-таки запихивать. Вадик спустил мумию с плеч в автомобильное нутро. Попытался как-то согнуть, не вышло. Рука Угаренко, окаменелая, словно он был памятником Ленину, не позволяла закрыть багажник. – Ломать надо, – констатировал Голум с интонацией врача травмпункта. – Чего? Сам ломай, я что, изверг какой? – возмутился Вадик, но почему-то вспомнил кошкины роды и как был готов прибить детоубийцу гантелей. – Тогда на крышу его. – Ага, только освободим от мешков, чтобы уж наверняка, – ехидно возразил Вадик. – Да я серьезно, мало ли что у нас там. Ты вон вечно какие-то стройматериалы перевозишь туда-сюда. Вадик пошатал самодельный багажник на предмет прочности: может, мысль не такая уж и плохая. Безумная, но креативная. Он вернулся к багажнику, лег животом на мумию, уже пустившую тошнотворный запашок, и достал из-за головы Угаренко моток веревки. Вручил ее Голуму, выволок труп и снова, как со штангой, подсел, сделал рывок и с рычанием забросил папашу на крышу. Голум восхищенно охнул. Орудовали они быстро и сноровисто, оплетая труп веревкой и завязывая узлы. Уже ни о чем не говорили, только тяжело дышали. В последний момент Вадику привиделось, что зигующий труп снова лежит на земле, и он выругался. Моргнул и понял, что перед ним не Угаренко, а мешок с листвой. Уселись и поехали. Все-таки груз на крыше мотался и ерзал. Казалось, что на каждом повороте папаша указывает куда-то в противоположную сторону. Дорога, хоть и была практически безлюдной, низко и страшно гудела. Или это опять перепуганное сердце Вадика. Минут через сорок кое-как добрались до кладбища. Сквозь ажурный кованый заборчик казалось, что там не могилы, а какие-то огородики. Два высоких креста с рушниками на перекладинах напомнили девушек в шарфах, раскинувших руки для объятий. Кладбище приветствовало Голума. Вадика обдало суеверным холодком. Он вспомнил, что этот ясноглазый пацанчик буквально вырос на этих грядках и аллейках и, наверное, в детстве чаще всего играл в похороны. Вадика подташнивало. Он со скрипом опустил стекло на водительской двери, пахнуло лилиями и землей. В детстве маленький Вадик мечтал о щенке, о котором мог бы заботиться и который вырос бы и стал настоящим другом. Отец щенка пообещал, а потом вдруг приволок в дом здоровую овчарку Герду и стал показывать, какая она умная: бросал игрушку и громко ржал, когда Герда кидалась за ней и, как свинья рылом, проходилась по земле, чтобы ухватить пастью маленькую резиновую штучку. Приносила ее и обслюнявленную выкладывала перед ботинками отца. Наконец отец подозвал собаку, усадил напротив сына и спросил, нравится ли ему щеночек. Герда тоже хотела знать. Смотрела, не моргая, обдавая Вадика частым горячим дыханием. Вадик не мог пошевелиться, ему казалось, стоит только сказать правду, Герда вцепится ему в лицо. Не успел он об этом подумать, как псина поднялась на задние лапы, оказавшись выше ростом, распахнула жаркую пасть и принялась облизывать белые щеки Вадика мокрым шершавым языком. Вадик поежился, вспоминая тяжелый запах земли из пасти Герды. На кладбище пахло точно так же. Мимо прошли неосвещенные торговые прилавки и закрытый дощатый магазинчик с вывеской ООО «Вечность». Вот и ворота, сваренные будто из тюремных решеток, подле них светилась маленьким занавешенным окном будка сторожа. Голум постучал костяшками пальцев по стеклу. Тут же в окне показался старичок, как колдун из сказок. Голова с пышной седой гривой приблизилась к стеклу, глаза, наполовину прикрытые сухонькими веками, уставились на незваных гостей. Вадик разглядел белоснежную бороду с темным пятном вокруг рта. Губы не по-стариковски резво жевали папиросу, которая обдавала стекло дымом. Старичок поморгал, видимо, узнал Голума, кивнул. Лампасы на олимпийке Голума сверкнули как молнии, пацанчик скрылся в темноте. Что-то вкрадчиво зашептал. Ему отвечал голос, напоминающий скрип рассохшегося дерева. Что они там возятся! Вадик беспокойно оглянулся на машину: папаня Угаренко на месте. Надо же, каким-то чудом они доехали, не привлекая ненужного внимания. Из будки послышался грохот. Голум выскочил в высоких сапогах, с лучом света в одной руке, а в другой волок лопату, пересчитывая ей ступени крыльца. Белоснежные кроссовки, связанные салатовыми шнурками, болтались на плече. – Все окей, – неприлично развязно крикнул Голум. – Бери хмыря, нам во-о-он туда. Голум направил луч дорожного фонаря куда-то в темень. – Деду можно верить? – Вадик нерешительно медлил, утаптывая кроссовками черную землю. – Какому деду? – Голум направил фонарь на свой подбородок, сам сделался похож на мертвеца и заржал. – Нет здесь никакого деда. Вадик кивнул. Вдвоем они вернулись к машине. Голум со сноровкой паука развязал узлы на багажнике и уступил место. Вадик стянул мешок, словно в самолете ручную кладь с верхней полки, и закинул себе на плечо. Идти было тяжело. Земля, привыкшая забирать людей, затягивала ноги, точно болото. Голум скользил впереди, не оставляя следов, будто ничего не весил, а сапоги были волшебными. – Долго еще? – задыхаясь, спросил Вадик. Голум не ответил, но ускорился. Вадик поднажал тоже. Вдоль аллеи замаячили металлические оградки, точно облитые тушью. За ними громоздились венки, похожие на щиты из супергеройских фильмов. – Голу-у-ум, – недовольно прохрипел Вадик. – Да почти пришли, – буркнул пацанчик и, вильнув в сторону, скрылся за каким-то памятником. – Да чтоб тебя, – выругался Вадик. Полиэтилен шуршал в ухо и нагревался от вспотевших рук. Вадик то и дело останавливался, подкидывал Угаренко, чтобы ухватить поудобнее. В один момент пакет не выдержал и порвался. Вадик услышал ползущий треск пластика и щекой почувствовал холодную бочину Изиного отца. Он обогнул памятник и нагнал Голума, с облегчением сбросив ношу на землю аккурат рядом с фонарем, поставленным на свежую горку земли. Свет был направлен в сырую яму, стены которой по верху черные, на половине становились рыжими глинистыми. Рядом с ямой, будто небольшого роста человек, темнел аккуратный каменный крест, на который Вадик старался не смотреть. – Деда хоронить завтра будут, – ответил Голум на немой вопрос Вадика. – Бабка-то давно умерла, ждет его лежит. Голум погладил надгробие, как другие поглаживают капот новой машины. Почти ласково. На перекладину креста повесил связку кроссовок. – Считай, получит старушка двух мужичков по цене одного. – Голум схватил лопату, расправил плечи и солдатиком прыгнул в яму.