Задав этот вопрос, Лежен почувствовал укол сомнения. Если женщина поддается внушению… Но миссис Коппинз не воспользовалась открывшейся перед ней возможностью. – Ну, не могу сказать, что замечала что-то эдакое. И уж наверняка никогда ничего эдакого от нее не слышала. Вот только чемодан ее меня озадачил. Добротный такой, но не новый. И на нем были инициалы – «Дж. Д.», Джесси Дэвис. Но сначала после «Дж.» стояло что-то другое. «Х» вроде бы. А может быть, «А». Но я в ту пору ничего такого и не подумала. Часто можно ухватить хороший подержанный чемодан на распродаже, и тогда приходится менять на нем инициалы. У нее было немного барахла – всего один чемодан. Лежен это знал. У покойной было удивительно мало личных вещей. Она не хранила ни писем, ни фотографий. Очевидно, у нее не имелось ни страхового полиса, ни банковской книжки на предъявителя, ни чековой книжки. Одежда ее была деловой, прочной, удобной, почти новой. – Она казалась вполне счастливой? – спросил Лежен. – Полагаю, да. Инспектор встрепенулся, услышав слабую нотку сомнения в голосе миссис Коппинз. – Только «полагаете»? – Ну о таких вещах обычно как-то не задумываешься, верно? Я бы сказала, дела у нее шли хорошо, работа была ничего себе, и такая жизнь ей вполне нравилась. Она не любила трещать о себе. Но, конечно, когда заболела… – Да? Когда заболела? – Сперва она рассердилась – в смысле, как слегла с гриппом. Сказала, что это спутает все ее рабочие планы; придется пропустить назначенные встречи и всякое такое. Но грипп есть грипп, от него не отмахнешься. Поэтому она легла в постель, вскипятила себе чаю на газовой плитке и приняла аспирин. Я сказала – почему бы не позвать доктора, а она в ответ – какой смысл? Дескать, с гриппом надо только отлеживаться в тепле. И лучше мне к ней не подходить, чтобы не заразиться. Когда ей получшало, я иногда готовила ей кое-что – ну там горячий суп с тостом или рисовый пудинг. Грипп, конечно, порядком ее подкосил – но не больше, чем обычно бывает с гриппозными, я бы сказала. После того как температура ползет вниз, человек часто начинает хандрить – вот и с ней то же самое приключилось. Помню, сидит она у газовой горелки и говорит: «Жаль, что у меня столько свободного времени, когда можно думать. Не люблю, когда есть время, чтобы задумываться. Это меня угнетает». Лежен по-прежнему не спускал с миссис Коппинз внимательного взгляда, и она разливалась соловьем: – Я одолжила ей кое-какие журналы, но они у нее не пошли. И как-то раз, помню, она и говорит: «Если что-то идет не так, лучше об этом не знать, как считаете?» А я: «Что верно, то верно, дорогуша». А она: «Не знаю. Уверенности у меня никогда не было». А я ей: «Ну ничего, ничего». А она: «Не знаю… Никогда не была уверена». А я тогда – мол, всё в порядке, ничего страшного. А она: «Я всегда все делала открыто и честно. Мне не в чем себя упрекнуть». А я: «Конечно, не в чем, дорогуша». Но про себя подумала: может, в ее фирме проворачивают какие-то делишки с бухгалтерскими счетами и она про это пронюхала, но решила – мол, не ее ума дело… – Вполне возможно, – согласился Лежен. – В общем, поправилась она – ну, почти поправилась – и снова вышла на работу. Я сказала, что рановато она выходит. «Отдохнули бы еще денек-другой», – сказала я. И как же я оказалась права! На второй вечер возвращается она, и вижу – жар у нее хуже некуда. Едва смогла подняться по лестнице. «Надо вызвать доктора», – говорю, да куда там, не стала она никого вызывать. А ей все хуже и хуже, уже и глаза помутнели, и щеки как в огне, и дышит через силу. А на следующий день к вечеру она едва сумела сказать: «Священника. Мне нужен священник. И срочно… Не то будет поздно». Но она хотела не нашего викария, а римско-католического священника. Я-то и не знала, что она католичка, никогда не видела у нее ни распятия, ничего такого… Распятие у нее было – лежало на дне чемодана. Но Лежен не упомянул об этом. Он просто сидел и слушал. – Я увидела на улице маленького Майка и послала его за отцом Горманом из церкви Святого Доминика. И вызвала доктора, позвонила за свой счет, а ей ничего не сказала. – Вы сами проводили к ней священника, когда тот пришел? – Да. И оставила их одних. – Кто-нибудь из них что-нибудь сказал? – Вот уж не помню точно. Я сама говорила. Говорила, что вот и священник пришел и теперь все будет в порядке, пыталась ее подбодрить. Но теперь припоминаю, что когда закрывала дверь, то услышала, как она сказала про какое-то злодеяние, про что-то греховное. Может, про лошадиные скачки? Я сама иногда ставлю полкроны – но на скачках, говорят, много жульничают… – Злодеяние, – повторил Лежен. Его поразило это слово. – Ну перед смертью они ведь должны каяться в грехах, католики-то, верно? Вот, видать, она и каялась. Лежен не сомневался, что так и было, но его воображение поразило слово, которое упомянула хозяйка. «Злодеяние». Должно быть, воистину необычайное злодеяние, подумалось ему, если священника, который о нем узнал, выследили и забили до смерти… II У остальных жильцов этого дома ничего не удалось разузнать. Двое из них – банковский клерк и пожилой продавец из обувного магазина – жили там уже несколько лет. Третья жиличка, девушка двадцати двух лет, въехала недавно и работала в ближайшем универсаме. Все трое едва знали, как выглядела миссис Дэвис. Женщина, которая рассказала, что видела отца Гормана на улице тем вечером, не располагала никакой полезной информацией. Она была католичкой, посещала церковь Святого Доминика и знала святого отца в лицо. Она видела, как он свернул на Бенталл-стрит и зашел в кафе «У Тони» примерно без десяти восемь. И всё. Мистер Осборн, владелец аптеки на углу Бартон-стрит – невысокий, среднего возраста очкарик с куполообразной лысой головой и круглым простодушным лицом, – сообщил кое-что поинтереснее. – Добрый вечер, инспектор. Заходите, пожалуйста! Осборн поднял откидную доску старомодного прилавка. Лежен прошел за прилавок, потом – в рецептурный отдел, где молодой человек в белом халате с ловкостью профессионального фокусника готовил лекарства в пузырьках, а оттуда – в крошечную комнатку с парой мягких кресел, столом и конторкой. Мистер Осборн таинственно задернул за собой занавеску, прикрывающую арочный вход, сел в одно из кресел и жестом предложил Лежену занять другое. Потом аптекарь подался вперед, глаза его блестели от приятного возбуждения. – Похоже, я могу вам помочь. Тот вечер выдался не хлопотливым, дел было немного, да и погода никудышная. За прилавком стояла моя молодая помощница. По четвергам мы закрываемся в восемь. Надвигался туман, на улице почти никого не было. Я подошел к двери, чтобы проверить – как там погода; мне подумалось, что туман что-то быстро сгущается, как и обещали в прогнозе. Я постоял немного у дверей – в аптеке не покупали ничего такого, с чем не могла бы справиться та юная особа: кремы для лица, соли для ванны и всякое такое. И тут я вижу: отец Горман идет по другой стороне улице. Я его, конечно, хорошо знал в лицо. Какое кошмарное убийство, напасть на такого прекрасного человека! «А вот и отец Горман», – сказал я себе. Он шел по направлению к Уэст-стрит, это следующий поворот налево перед железной дорогой, как вам известно. А чуть позади него шагал другой человек. Мне бы и в голову не пришло обратить на это внимание или что-нибудь такое подумать, но внезапно этот второй остановился – так резко, и как раз напротив моей двери. С чего бы это он, думаю, остановился? И тут заметил: отец Горман, который шел чуть впереди, замедлил шаги. Не встал, а пошел помедленнее, как будто настолько глубоко о чем-то задумался, что почти забыл, куда идет. Потом опять припустил быстрее, и тот, другой, тоже двинулся дальше – очень резво. Я подумал… ну, насколько вообще можно сказать, что я о чем-то тогда подумал: «Наверное, это знакомый отца Гормана и хочет его догнать, чтобы с ним поговорить». – Но на самом деле тот человек, наверное, просто преследовал его? – Теперь-то я в этом уверен, но тогда – откуда мне было знать? А поскольку туман сгустился еще сильней, я почти сразу потерял обоих из виду. – Вы вообще можете описать того человека? Лежен задал этот вопрос неуверенным тоном, приготовившись к обычному неопределенному описанию. Но мистер Осборн был вылеплен из другого теста, в отличие от Тони из кафе «У Тони». – Что ж, думаю, да, – самодовольно сказал он. – Он был высоким… – Высоким? Насколько высоким? – Ну, я бы сказал, пять футов одиннадцать дюймов или даже все шесть футов. Хотя он мог казаться выше, чем на самом деле, из-за сильной худобы. Покатые плечи, торчащий кадык. Из-под фетровой шляпы свисали длинные волосы. Большой крючковатый нос, бросающийся в глаза. Какого цвета глаза, я, конечно, не скажу – как понимаете, я видел его в профиль. Лет пятьдесят, судя по походке. Люди помоложе двигаются совершенно иначе. Лежен мысленно прикинул расстояние от аптеки до противоположной стороны улицы, от противоположной стороны улицы до мистера Осборна – и удивился. Очень сильно удивился… Описание, которое дал аптекарь, могло означать одно из двух. Во-первых, оно могло быть порождением слишком яркого воображения – инспектор знал много подобных примеров, особенно когда дело касалось женщин. Они давали потрясающий портрет, основываясь на своем представлении о том, как должен выглядеть убийца. Однако такие потрясающие портреты обычно включали в себя явно фальшивые детали: выпученные глаза, нависшие брови, обезьяньи челюсти, свирепый рык. Но мистер Осборн описал, похоже, реального человека. В таком случае перед инспектором мог сидеть свидетель, каких бывает один на миллион: человек, давший точное, детальное описание и твердо знающий, что именно он видел. И вновь Лежен прикинул расстояние до другой стороны улицы. Затем, задумчиво посмотрев на аптекаря, спросил: – Как вы думаете, вы узнали бы этого человека, если б снова его увидели? – О да, – крайне уверенно ответил мистер Осборн. – Я никогда не забываю лица. Это одно из моих хобби – я всегда говорю, что если б в мою аптеку пришел один из женоубийц и купил такой славный пакетик мышьяка, я мог бы присягнуть в суде, что это был именно он. И я всегда надеялся, что однажды что-нибудь в этом роде и произойдет. – Но пока не происходило? Мистер Осборн печально признался, что не происходило. – И теперь вряд ли уже произойдет, – грустно добавил он. – Я продаю свое дело. Мне дают за аптеку очень хорошие деньги, так что я ухожу на покой и уезжаю в Борнмут[14]. – Да, похоже, вы тут все отлично устроили. – Первоклассная аптека, – отозвался мистер Осборн с ноткой гордости в голосе. – Основана почти сто лет назад. До меня ею владели дед и отец. Доброе старомодное семейное дело. Мальчишкой я этого не понимал. Тогда мне это казалось ужасно скучным. Как и многие парни, я увлекался сценой, не сомневался, что смогу стать актером. Отец не пытался меня отговорить. «Посмотрим, чего ты сможешь добиться, мой мальчик, – сказал он. – Вот увидишь, сэра Генри Ирвинга[15] из тебя не выйдет». И как же он оказался прав! Он был очень мудрым человеком, мой отец. Полтора года в театральной труппе – и я вернулся к прежнему делу. И с тех пор стал гордиться им, так-то. Мы всегда держали хорошие испытанные средства. Старомодные. Но качественные. Однако в наши дни… – Аптекарь печально покачал головой. – Сплошное разочарование для фармацевтов. Вся эта дребедень для ванных комнат… А ведь приходится ее держать. От этой дряни идет половина дохода. Пудра, губная помада, кремы для лица, шампуни, модные губки для мытья… Сам я ко всему этому добру и не притронусь – у меня этим занимается юная леди за прилавком… Да, теперь держать аптеку – уже не то, что прежде. Но я скопил неплохую сумму, получаю за заведение отличную цену и уже сделал взнос за очень милое маленькое бунгало возле Борнмута. Помолчав, он добавил: – «Уходи на покой, пока еще можешь наслаждаться жизнью» – таков мой девиз. У меня много разных хобби. Например, бабочки. И еще время от времени наблюдаю за птицами. И садоводство – у меня множество хороших книг о том, как приступить к этому делу. А еще путешествия… Может, отправлюсь в круиз, повидаю чужие края, пока не поздно… Лежен встал. – Ну, желаю вам всего наилучшего, – сказал он. – И если до того, как покинуть наши края, вы вдруг заметите этого человека… – Я тотчас дам вам знать, мистер Лежен. Само собой. Можете на меня положиться. С удовольствием сообщу. Как я уже говорил, у меня отличная память на лица. Я буду настороже. Как говорится, держу руку на пульсе. С удовольствием. Глава 4 Рассказ Марка Истербрука I Я вышел из театра «Олд Вик»[16] со своей подругой Гермией Редклифф. Мы смотрели «Макбета». Лило как из ведра. Мы перебежали через улицу к тому месту, где я припарковал свою машину, и Гермия несправедливо заметила, что всякий раз, как собираешься в «Олд Вик», начинается дождь. – И этого просто не избежать. Я не согласился с такой точкой зрения и сказал, что, в отличие от солнечных часов, она регистрирует лишь дождливые часы.