– А в Глайндборне[17], – продолжала Гермия, когда я включил зажигание, – мне всегда везло. Не могу представить, чтобы там не было идеально: музыка, великолепные цветочные бордюры, особенно те, что из белых цветов… Мы обсудили Глайндборн и тамошнюю музыку, а потом Гермия заметила: – Не отправиться ли нам позавтракать в Дувр? – Дувр? Что за необычная идея. Я думал, мы поедем в «Фэнтези». Отменные еда и напитки – как раз то, что надо после всей этой величественной крови и тьмы «Макбета». После Шекспира я всегда умираю с голоду. – Да. И после Вагнера – то же самое. В «Ковент-Гарден» в антрактах всегда не хватает сэндвичей с копченой семгой, чтобы заморить червячка. Что касается Дувра… Просто мы едем в ту сторону. – Потому что мне пришлось пуститься в объезд, – объяснил я. – Ты слишком долго едешь в том направлении. Мы уже давно на Старой – или на Новой? – Кентской дороге. Я огляделся по сторонам, чтобы сориентироваться, и поневоле согласился, что Гермия, как всегда, совершенно права. – Вечно я сбиваюсь здесь с дороги, – извиняющимся тоном сказал я. – Здесь все такое запутанное, – согласилась Гермия. – Все кружишь и кружишь у вокзала Ватерлоо. Вестминстерский мост наконец-то был успешно преодолен, и мы возобновили беседу, обсудив только что просмотренную постановку «Макбета». Моя подруга Гермия Редклифф – красивая молодая женщина двадцати восьми лет. Отлитая по шаблону классических героинь, она имеет почти безупречный греческий профиль и шапку темно-каштановых волос, вьющихся у основания шеи. Моя сестра вечно называет ее «подружкой Марка», да с такими многозначительными кавычками в интонации, что это всегда меня бесит. В «Фэнтези» нас встретили радушно и провели к маленькому столику у обитой алым бархатом стены. «Фэнтези» пользуется заслуженной популярностью, и столы там стоят тесно. Когда мы сели, нас радостно приветствовали из-за соседнего столика, где сидел Дэвид Ардингли, преподаватель истории в Оксфорде. Он представил нам свою спутницу, очень хорошенькую девушку с модной прической: волосы торчали как попало, поднимаясь над макушкой под немыслимым углом. Как ни удивительно, прическа ей шла. У девушки были громадные голубые глаза, ротик она почти всегда держала полуоткрытым. Как и все другие известные мне девушки Дэвида, она была безнадежно глупа. Дэвид, замечательно умный молодой человек, мог расслабляться только в компании чуть ли не слабоумных. – Это моя любимица, Маков Цветик, – объяснил он. – Цветик, познакомься с Марком и Гермией. Они очень серьезные и утонченные, так что постарайся вести себя соответственно. Мы только что с шоу «Сделай это ради смеха!». Классное представление. А вы, держу пари, с постановки Шекспира или Ибсена? – Смотрели «Макбета» в «Олд Вик», – сказала Гермия. – Ага. Ну и что скажете о постановке Баттерсона? – Мне понравилось, – сообщила Гермия. – Очень интересные световые эффекты. И я никогда еще не видела так хорошо поставленной сцены пира. – А как насчет ведьм? – Жуть! – сказала Гермия и добавила: – Они всегда жуткие. Дэвид согласился: – Похоже, тут вечно вкрадывается элемент пантомимы. Все они скачут и ведут себя как три Короля-Демона. Так и ждешь, что появится Добрая Фея в белом платье с блестками, чтобы сказать скучным голосом: Добро одержит верх – и все равно Макбету в дураках остаться суждено. Мы рассмеялись, но Дэвид, который схватывал все на лету, бросил на меня острый взгляд. – Что с тобой? – спросил он. – Ничего. Просто я недавно размышлял о Зле и Королях-Демонах в пантомиме. Да… И о Доброй Фее тоже. – По какому поводу? – Да так, сидя в кафе-баре в Челси. – Какой ты продувной и современный, Марк! Так и крутишься среди декораций Челси. Там, где богатые наследницы в колготках выходят за хулиганов в поисках любовных приключений… Вот где следовало бы находиться Макову Цветику, а, уточка моя? Цветик еще шире распахнула и без того громадные глаза. – Ненавижу Челси, – запротестовала она. – Мне куда больше нравится «Фэнтези»! Здесь так мило, так вкусно кормят… – Твое счастье, Цветик! В любом случае для Челси ты недостаточно богата. Расскажи-ка нам еще о «Макбете», Марк, и об ужасных ведьмах. Я знаю, как поставил бы сцену с ведьмами, если б режиссировал спектакль. В прошлом Дэвид был выдающимся членом драматического кружка Оксфордского университета. – Ну и как же? – Я бы сделал их самыми заурядными. Обычными пронырливыми, тихими старушенциями. Наподобие деревенских ведьм. – Но в наше время нет никаких ведьм! – сказала Цветик, уставившись на него. – Ты так говоришь, потому что ты городская девчонка. В сельской Англии в каждой деревне до сих пор живет своя ведьма. Старая миссис Блэк, третий дом на холме. Мальчишкам велят не досаждать ей, время от времени она получает подарки – яйца или домашний кекс. Потому что, – Дэвид выразительно погрозил пальцем, – если будешь ее раздражать, твои коровы перестанут доиться, твой урожай картофеля погибнет или малыш Джонни вывихнет лодыжку. Ты должен знать: со старой миссис Блэк не шутят! Никто не говорит об этом напрямую – но это знают все! – Ты шутишь, – надулась Цветик. – И не думаю шутить. Я прав, а, Марк? – Такие суеверия наверняка полностью вымерли благодаря всеобщему образованию, – скептически заметила Гермия. – Только не в сельских местечках нашей страны. Что скажешь, Марк? – Возможно, ты прав, – медленно проговорил я. – Хотя не могу утверждать наверняка, я ведь никогда подолгу не жил в деревне. – Не понимаю, как вы смогли бы изобразить на сцене ведьму в виде обычной старухи, – сказала Гермия, возвращаясь к недавнему заявлению Дэвида. – Их обязательно должна окружать атмосфера сверхъестественного. – Да просто подумайте, – возразил Дэвид, – это ведь похоже на безумие. Если кто-то рвет и мечет, с соломой в волосах и безумным видом, это вообще не пугает! Но помню, меня однажды послали с запиской к врачу в психиатрическую лечебницу. Мне велели подождать в комнате, где сидела милая старушка, попивая из стакана молоко. Она сделала обычное замечание о погоде, а потом вдруг подалась ко мне и тихо-тихо спросила: «Это ваше бедное дитя похоронено там, за камином?» А потом кивнула и добавила: «Ровно в двенадцать десять. И каждый день всегда одно и то же. Притворитесь, что не замечаете крови». И она сказала это таким будничным тоном… Вот где был страх, пробирающий до костей! – А за камином и вправду был кто-то похоронен? – захотела узнать Цветик. Дэвид, не обращая на нее внимания, продолжал: – А взять, к примеру, медиумов. Внезапные трансы, темные комнаты, постукивания и удары. После чего медиум садится прямо, взбивает волосы и отправляется домой, чтобы поужинать рыбой с картошкой – обычная, спокойная, веселая женщина. – Так вот как ты себе представляешь ведьм, – сказал я. – Три шотландские карги с даром ясновидения тайно практикуются в своем искусстве, бормочут заклинания вокруг котла, вызывая в своем воображении духов, но остаются при том тремя обычными старухами? Да… Это может произвести впечатление. – Если вы сумеете заставить кого-нибудь сыграть подобным образом, – сухо заметила Гермия. – Вы поняли суть проблемы, – признал Дэвид. – Малейший намек на безумие в пьесе – и актер тут же решает выложиться по полной! То же самое со внезапными смертями. Ни один актер не может просто молча рухнуть мертвым. Нет, он должен застонать, пошатнуться, закатить глаза, задохнуться, схватиться за сердце, схватиться за голову – и тем самым испортить всю сцену. Кстати, о сценах: что скажете о Филдинге в роли Макбета? Критики так разделились во мнениях, что чуть не пошли стенка на стенку. – Я думаю, игра потрясающая, – сказала Гермия. – Сцена с врачом, после сцены с лунатизмом… «Вылечи ее. Ты можешь исцелить болящий разум?»[18] Он прояснил то, что мне никогда раньше не приходило в голову: на самом-то деле он приказывает врачу убить жену. И, однако, он любит ее. Филдинг раскрыл борьбу между страхом Макбета и его любовью. А эти слова: «Ей надлежало бы скончаться позже»[19] – я никогда еще не слышала ничего столь пронзительного. – Шекспира могли бы ожидать кой-какие сюрпризы, если б он увидел, как играют его пьесы в наши дни, – сухо заметил я. – Полагаю, Бёрбедж[20] и компания в свое время уже хорошо потрудились, уничтожая дух творчества Шекспира, – сказал Дэвид. – Автор вечно удивляется, что сделал с его пьесой постановщик, – пробормотала Гермия. – А разве пьесы Шекспира на самом деле написал не какой-то Бэкон?[21] – спросила Цветик. – Эта теория давным-давно устарела, – добродушно сказал Дэвид. – А что ты знаешь о Бэконе? – Он изобрел порох, – победоносно заявила Цветик. – Понимаете, почему я люблю эту девушку? – спросил Дэвид. – Ее познания всегда так неожиданны. Фрэнсис, любовь моя, а не Роджер[22]. – Интересно, что Филдинг играет и Третьего Убийцу, – сказала Гермия. – Кто-нибудь такое раньше уже делал? – Вроде да, – сказал Дэвид. – Как, наверное, удобно было в те времена всякий раз, когда требуется провернуть эту маленькую работенку, пригласить первого подвернувшегося под руку убийцу… Забавно было бы, если б такое можно было проделать и в наши дни. – Но сейчас тоже так делают, – запротестовала Гермия. – Гангстеры. Головорезы, или как их там называют. В Чикаго и так далее. – А! Но я-то имел в виду не гангстеров, рэкетиров или криминальных баронов, – сказал Дэвид, – а обычных, заурядных людей, которые хотят от кого-то избавиться. От делового конкурента; от тетушки Эмили, такой богатой и, к несчастью, чересчур зажившейся; от мужа, который вечно некстати путается под ногами… Как было бы удобно, если б можно было позвонить в «Хэрродз»[23] и сказать: «Пришлите, пожалуйста, двух умелых убийц». Мы все рассмеялись. – Но ведь любой может сам это сделать, разве не так? – спросила Цветик. Мы повернулись к ней. – Что именно сделать, Цветик? – спросил Дэвид. – Ну, я имею в виду – люди могут сделать, если захотят… Люди вроде нас, как ты сказал. Только, кажется, это стоит очень дорого. Глаза Цветика были большими и простодушными, губки слегка приоткрытыми.